Наталья Гундарева – величина абсолютная
Так
считают ее коллеги по профессии
(«Культура», №9 (7519) 2 – 15
марта 2006г., публикацию подготовила Марина Гаевская)
Нестандартность актерского дарования и внешнего
облика – это то, что всегда привлекало и продолжает привлекать в Наталье
Гундаревой ее многочисленных поклонников. Но, увы, всенародная любовь не только
не уберегает от наглой назойливости тех, кто с легкостью делает деньги на чужой
беде, а, напротив, еще больше привлекает охотников за сенсациями и скандалами. «Желтая
пресса», а следом и телевидение даже после смерти не оставляют в покое актрису,
с циничной беспардонностью копаясь в ее личной жизни и присваивая себе роль
обвинителей и судей. И все же хочется верить, что этот мутный поток вскоре
схлынет, насытив обывательское любопытство и исчерпав сам себя. А в памяти
навсегда останется то, что создателей подобных опусов и передач совершенно не
интересует, – уникальная творческая индивидуальность и неповторимая
человеческая личность одной из самых нестандартных актрис нашего времени,
существовавшей на сцене и экране вне рамок жанра и амплуа. Будут жить киногероини Натальи Гундаревой – такие узнаваемо простые и
житейски мудрые. По преимуществу в статьях и театральных легендах сохранятся
работы актрисы в спектаклях, к сожалению, практически не записанных на пленку. Но те, кому посчастливилось видеть ее Липочку
в «Банкроте» и Люську в «Беге», Катерину Львовну в «Леди
Макбет Мценского уезда» и Маргариту в «Жизни Клима
Самгина», Мадам в «Агенте 00» и леди Гамильтон в «Виктории?», Глафиру Фирсовну в «Жертве века»
и Огневу в «Театральном романсе», вряд ли забудут
этих героинь Гундаревой, которая с одинаковым блеском играла величественных
аристократок и хитрых сводниц, властных красавиц и забавных простушек,
отчаявшихся страдалиц и бесшабашных озорниц. И конечно, останутся размышления и
рассказы о Наталье Георгиевне тех, кто действительно знал ее в жизни и в
совместной работе на сцене и съемочной площадке.
Александр
Лазарев: Она заслужила право быть собой
Наташа была невероятно емкой и интересной личностью.
Правда, полностью она раскрывалась лишь среди дорогих и близких ей людей –
своих домашних и некоторых коллег. Но, как любой талантливый человек, могла
быть закрытой для тех, кто ей не интересен. Смею надеяться, что к нашей семье
она была достаточно благосклонна и открыта. Мы со Светой могли спокойно что–то
обсудить с Наташей, шутливо одернуть друг друга или похвалить. Наверное, у нее
были какие–то тайны, которые совсем необязательно знать посторонним людям, а
может быть, как раз коллегам и совсем не следует знать. Тем не менее во многих своих проявлениях она была, на мой взгляд,
достаточно открытым человеком. Наташа очень ценила тех, в ком чувствовала какую–то
значимость, ей нравилось видеть вокруг себя людей одаренных, талантливых. Я
наблюдал, как она как бы расцветала и представала во всей свой женской красоте.
Наташа ведь была очень красивой женщиной. Притом что
в жизни могла себе позволить быть такой, какая она есть, не пользоваться
косметикой, не приукрашивать себя. Она заслужила это право быть собой. Как в
свое время Лидия Павловна Сухаревская появлялась с колтуном на голове, но она
имела на это право. Так и Наташа на какие–то вещи уже имела в жизни право. И
потому в быту всегда была проста, достаточно скромна и демократична. При этом, конечно, нельзя сказать, что у нее был идеальный характер.
Она могла запросто отшить кого–нибудь, если видела
очевидное хамство, направленное против нее или ее
товарищей. Тут уж ей под горячую руку лучше было не попадаться. Не всякий
человек найдет в себе силы для такого ответа, а у Наташи были и силы, и
убежденность, и, конечно, право – право поставить на место.
Она была крупной актрисой и ярким человеком. И
Гончаров ее очень любил. По большому счету, он любил двух человек в театре –
Гундареву и Джигарханяна. Может быть, даже и немного
боялся, потому что это очень сильные личности. Наташа всегда была очень
сильной, мощной личностью. Но Андрей Александрович, мне кажется, ее все–таки
действительно любил, уважал, ставил на нее спектакли, которые становились их
общими достижениями. А если еще вспомнить то, что по каким–то причинам не
состоялось. К примеру, представить, как бы она могла сыграть на сцене Дульсинею в «Человеке из Ламанчи»,
которую срочным вводом репетировала в Ростове–на–Дону. Увы, этого не произошло.
А как могло бы быть интересно! Мы же все знаем ее темперамент, мощь, силу, ее
удивительно богатый внутренний мир. Наташа была очень умной актрисой и очень
деликатной при всей своей мощи. Хотя я думаю, что кому–то с ней было нелегко не
только разговаривать или работать, но и вообще находиться рядом.
Вообще, может быть, это банально звучит, но в отсутствие
Наташи очень трудно поверить. Мне все кажется, что я просто ее давно не видел.
Я как будто кожей чувствую ее присутствие, словно она где–то рядом. И как
сейчас вижу тот момент, когда мы с ней, надурачившись, нахулиганившись
– конечно, в рамках поставленных мизансцен и образов – в спектакле «Жертва века»,
радостно обнимаемся, уходя за кулисы со сцены. Мы действительно получали
огромное удовольствие друг от друга в этих наших совместных эпизодах. Она была очень творческим человеком, и, конечно, ей, наверное, самой
очень нравилось, когда что–то получалось, и от этого возникал еще больший
кураж. Но в то же время Наташа, конечно, была достаточно строгой по отношению к
себе и никогда не позволяла ничего лишнего. И если кто–то ей мешал, что–то от
себя придумывал или хохмил, то подобного она категорически не принимала. Просто
выжигала каленым железом, поскольку сама никогда не позволяла себе никаких отсебятин.
Наташа ушла, будучи в силе, в расцвете. В то тяжелое
лето, когда на нее столько всего навалилось: и беда с матерью, и история с
МХАТом, и еще чудовищная жара, от которой даже за городом нельзя было
спрятаться... И конечно, ее слабые сосуды всего этого не выдержали. Но в то же
время в подобных ситуациях прослеживается какая–то страшная закономерность. Такие
люди часто уходят рано, как будто что–то сгорает у них внутри.
Светлана
Немоляева: Незаменимых нет. Есть незабываемые
Я, пожалуй, не могу сказать, что мы с Наташей
дружили, хотя относились друг к другу очень хорошо, сердечно и заинтересованно.
И главное, как мне кажется, с взаимным уважением. А когда в труппе кто–то ценит
тебя, твои работы – это уже очень дорогого стоит. Так вот Наташа всегда
уважительно относилась к моим работам и говорила об этом, что для меня было
очень важно. И я тоже восхищалась ею, она это видела. Но когда Наташа пришла в
театр, я уже работала здесь более десяти лет. И конечно, она для меня была
девчонкой. Помню, появилась такая малышка, пухленькая,
хорошенькая – ну просто кукляш абсолютный.
Хотя сразу было понятно, что она очень талантливая. Впервые мы работали вместе
в «Детях Ванюшина». Она вылетала на сцену, что–то
кричала и сразу привлекала к себе внимание своим темпераментом...
И еще она меня просто удивляла своей
ответственностью. В молодости, когда помимо театра так много разных увлечений,
влюбленностей, романов, какая уж тут дисциплинированность! А Наташа с юных лет
была очень обязательным человеком. Я не помню ни одного случая, чтобы она
просто так, без какой–либо серьезной причины, куда–то не пришла или опоздала.
Никогда! Всегда была как часы. Наташа могла отменять спектакли только потому,
что смолоду была не очень здорова. Никто из нас этому не верил и не представлял
себе, что такая крепкая, сочная, сильная и молодая женщина действительно
болеет, говорит что–то про давление. И я, когда мы вместе играли, никак не
могла себе этого представить, даже подшучивала над ней. Но вот, увы, оказалось,
что все это действительно было правдой.
Хотя Наташа и сама старалась на все реагировать с
юмором. А чувство юмора у нее было колоссальное! Она могла с ходу придумать
массу смешных вещей. Озорница была невероятная! И конечно, Наташа была очень
умна. Ведь человек ироничный, с юмором всегда умен. Я не встречала людей,
которые были бы ироничны и неумны. А Наташа была очень веселой, смешливой. И
при этом обладала и некоторыми качествами дипломата – всегда понимала, что и
где нужно сказать, как ответить. Хотя иногда бывала резка и могла высказать то,
что считает нужным. Наташа была такой индивидуальностью, личностью, что могла
себе это позволить. И у меня такое ощущение, что на нее никто никогда не
обижался – ни обувщики, ни гримеры, ни костюмеры, – даже если Наташа их как следует припечатывала, поскольку понимали, что она это
делает не из каприза и не потому, что у нее дурной характер, а оттого, что ее
действительно что–то задело. Наташу любили, поэтому я не замечала, что у нее
были с кем–то какие–то конфликты. Если же у кого–то возникала сложная ситуация,
она умела и понять, и посочувствовать. Когда однажды подобное случилось со
мной, Наташа была одной из первых, кто пришел меня успокоить и поддержать.
Я ее очень любила. Когда мы с ней встречались в
работе или ехали на гастроли в одном купе, то обычно подолгу разговаривали. У
нас было много общего в понимании того, чем является для нас театр.
Ответственность и жертвенность, способность отдать всю себя сцене – это нам
обеим было понятно. Наташа категорически не принимала несерьезного отношения к
работе. Если она бурлит и у нее сердце разрывается, то почему кто–то может
просто присутствовать или зевать? Она этого не понимала и не принимала
совершенно. Никто не смел ей перечить. И также истово
она любила жизнь в любом ее проявлении. Хотя, конечно, Наташа была сложным
человеком, очень разным. Но такая личность не может быть идеальной. Такие люди
всегда полны крайностей, тем и интересны. Театр, конечно, все равно остается,
кто бы ни ушел, и кто–то другой, быть может, очень талантливый, займет
освободившуюся нишу. Поэтому и говорится, что в театре незаменимых
нет. Но в театре есть незабываемые!
Армен Джигарханян: Она задавала
нам загадки
Для меня смерть Наташи это тот случай, когда, как
говорят, «снаряды падают рядом». Что я бы хотел сказать о ней? Не знаю. Я
сейчас совершенно иначе думаю и о жизни, и о театре. Говорить о том, что она
любила или не любила, – не интересно. Потому что как сказал кто–то: «Интересно
не то, что артист играет, а то, что он скрывает». То, что там есть и было, мы
не знаем и никогда не узнаем. Не потому, что это тайна, а потому, что это
другой мир, особенно мир такой актрисы. Такой невероятно интересной актрисы!
Какой Наташа была в работе и какой
была в жизни – абсолютно разные вещи. Но все это не имело никакого отношения к
той невероятной эмоциональной информации, которую она давала залу. И я никогда
не возьмусь судить об этом, потому что и о себе не смогу сейчас судить. Я часто
думаю, напрямую связывая это с моим отношением к Наташе, – а что такое
актерство? Почему вообще возникает эта необходимость? Что это? На такой
серьезный вопрос я пока нашел очень маленький ответ – избыток неуправляемой
энергии. Человеческий организм имеет определенную потенцию. И потом она
исчезает, что бывает в актерской среде очень часто. Почему это все произошло?
Может быть, природа дала талант, мышление, возбудимость, но не дала здоровья.
Человек нагружается постепенно. Природа дает какой–то объем, а потом одну часть
этого объема сокращает. Все, что я говорю сейчас об актерской профессии, – это
и о Наташе, поскольку в моей жизни одним из замечательных проявлений этой
профессии была Гундарева. Не знаю, к счастью или нет, она не дошла до такого
момента, когда этой энергии уже не стало. Хотя три последних года тоже прожила
страшновато...
Не знаю, имею ли я право назвать себя ее другом.
Думаю, что нет. Хотя и ездили много, и в гостях был, и часто сидели,
разговаривали, шутили. Вроде хорошо относились друг к другу. Скандалов не было.
А в театре трудно без скандалов. И у Наташи характер был непростой. Но не надо
искать пирамидон для других актрис: что вот, мол, смотрите, Гундарева выпила
пирамидон, и все у нее пошло. Нет, такого не бывает. Этот тяжкий путь каждый
должен пройти сам в меру своей талантливости. Я не пытаюсь переумничать
или перемудрить. Просто мы в своих суждениях очень разные и не всегда
справедливые. И их союз с Гончаровым был непростой, потому что они оба были
людьми очень сложными. Андрей Александрович часто репетировал на грани срыва,
хотя, без сомнения, был выдающимся режиссером. А как можно рассказать про очень
большую артистку? Как мы репетировали? Не помню, нормально. Передо мной был партнер,
актриса, которая должна была стать леди Гамильтон. Но никто не знает, когда
вдруг у тебя что–то согрелось. Это известная вещь, когда ты долго говоришь «он»
про свою роль, а потом наступает момент, когда говоришь «я». Но мы не можем
предполагать, что стоит за той или иной ролью. Значит, есть у человека какие–то
проблемы, но мы этого не поймем. Вот, к примеру, Наташина роль в фильме «Хозяйка
детского дома». Да мы можем моментально придумать, что актриса очень хотела
детей, а у нее не было, и все заплачут от удовольствия, что мы угадали секрет
Гундаревой. А мы ничего не угадали. Более того, она сама про этот секрет ничего
не знала.
Я с Наташей много ездил, мы играли с ней антрепризный спектакль. А в таких поездках человеческие
качества очень хорошо проявляются. И притом что я ее
действительно очень любил, она была нелегкая в общении. Хотя была депутатом
Думы и состояла в разных обществах. Почему? Не знаю. Если меня спросить, –
думаю, что, значит, было что–то личное. Наверное, у нее была такая потребность.
Кто–то хорошо сказал: «Я в своей жизни много видел людей, которые что–то делают
и не понимают, куда придут». Это всех касается. Например, я не знаю, кто
уговорил Сахарова идти в Думу, но я считаю, что только враги. Может, ему не
надо было туда? Может быть, и Наташе не надо было? Она и сама, наверное, не
понимала этого. Тут ведь самое главное – чутье, интуиция. Наташа в жизни не
была такой доступной, как, возможно, казалось. Притом что она могла ходить по
военкоматам, по разным социально–бытовым комитетам. Могла помогать кому–то засучив рукава, когда было нужно. Причем в этом была
какая–то ее другая жизнь. Но не надо обольщаться таким определением, как «своя»,
она не была «своя». Это неверно, и как говорят в таком случае: «Мы ее любим не
за это». Мы ее любим за то, что она нам задавала загадки. Она нас беспокоила. А
если кто–то вдруг скажет: «Ой, глянь, наша девчушка», то через два–три дня ее
забудут. Нет, в ней были более будоражащие, более трепетные вещи, которые не
имеют объяснения. И слава богу.
Галина
Анисимова: Не понимала, что себя надо любить
С Наташей нас объединяет одна и та же закваска Щукинского училища, которое я оканчивала,
конечно, значительно раньше. Педагоги учили студентов не просто
профессиональным навыкам, а, я бы сказала, ремеслу. Сегодня это слово не в
почете, что, по–моему, совершенно несправедливо. Ремесло – великая вещь! Именно
из того, что актер изначально умеет, впоследствии от роли к роли, от спектакля
к спектаклю нарабатывается его профессионализм. Наташа владела ремеслом в совершенстве
и, конечно, была очень творческим человеком. И пожалуй, особенно важным в ней было то, что она никогда не
унывала. По крайней мере, было ощущение, что у нее нет неприятностей, хотя они,
конечно, были. На ее долю выпало очень много сложных и даже трагических
моментов. Но она никогда не приносила этого в театр, и почти никто не знал, что
с ней происходит. Она выходила и сразу, как магнитом, притягивала зрителей. В
ней была такая сила – женская сила, которая ощущалась в любой роли.
Так происходило и в спектакле «Леди Макбет Мценского уезда», где нам довелось работать вместе. В ее
Катерине Львовне соединилось очень многое: любвеобильность и бесшабашность,
удаль и красота. Она ведь была удивительно красивой женщиной – статной,
роскошной. В самом ее облике таилась какая–то изюминка, неповторимая
человеческая индивидуальность. Порой Наташа выглядела просто королевой. А ведь
она из очень простой семьи. Но была в ней особая внутренняя культура и, при
всей общительности, умение держать дистанцию. Но могла и руку помощи протянуть,
и грудью встать на защиту профессии, не допускала разгильдяйства
и сама всегда была в форме. Притом что могла накрыть стол, выпить, посмеяться,
рассказать анекдот... Но сцена – это для нее было святое. Как и их творческий
союз с Гончаровым.
А работать с ним было непросто. Для этого нужно было
иметь терпение, волю и умение зажать в кулак свои эмоции. Такое не все
выдерживали. Но Наташа терпела, и я не помню, чтобы она хоть раз повысила голос
или как–то резко отозвалась о человеке, которого считала своим мастером и
учителем. И что там говорить, Гончаров, безусловно, был ее режиссером. Он видел
в ней свою актрису и строил на нее спектакли. Такие личности, как Наташа,
рождаются крайне редко. Людей подобного масштаба очень мало, они появляются и,
увы, очень быстро гаснут. А Наташу мы, конечно, всегда будем помнить. К
сожалению, молодежь, которая сегодня приходит в театр, ее уже не видела. И
спектакли даже не записаны на пленку – Гончаров не разрешал этого делать. А я
думаю, ребятам было бы любопытно увидеть ее игру. И вообще в театре нужен такой
человек – уважаемый, яркий, на которого можно равняться и на которого интересно
смотреть на сцене. Она во всем и везде была заразительна: в жизни, в театре, в
кино. И в целом я считаю, что в творческом плане ей повезло, да и в
человеческом тоже.
Наташа очень любила свой дом. Она сама все делала,
готовила потрясающе. И вообще была мастерицей – мужчины любят таких женщин. Мне
кажется, что в последнее время она очень дорожила своей семейной жизнью, очень дорожила
мужем – Михаилом Филипповым. У них было интересное сочетание, и ей это много
дало и в человеческом, и в профессиональном плане.
Александр
Михайлов: Такие люди сгорают быстро
Наталья Гундарева – актриса уникальная и в истории
театра, и в истории кино. Мне кажется, что с ней даже средний артист мог играть
хорошо, – так много собственной энергии она отдавала тому, с кем вместе
работала. Ее загадку я и сейчас не могу понять. Поразительно, как она могла
моментально включиться в диалог и тут же оживить его. Наташа была человеком с
потрясающим чувством юмора. В ней соединялись мудрость и женственность,
остроумие и удивительное обаяние. А Наташин дар перевоплощения был просто
потрясающим: играла ли она баронессу или сельскую женщину – ей верили
беспрекословно. Возможно, поэтому после таких фильмов, как «Однажды двадцать
лет спустя», «Одиноким
предоставляется общежитие» или «Хозяйка детского дома», зрители воспринимали ее
как свою, забывая, что перед ними актриса. Да и везде, в любых кругах, она
казалась своей.
Впервые мы встретились в одной из серий
телевизионного фильма «Следствие ведут Знатоки», которая называлась «Ушел и не
вернулся». И это было действительно глубокое потрясение от ее мощи – и
актерской, и человеческой, от ее мастерства и обаяния. Мне очень хотелось
вернуться к совместной работе с Наташей. Это, к счастью, и произошло в фильме «Белый
снег России», где я играл знаменитого шахматиста Алехина, а она – мою жену
Надежду. Здесь у нас сложился уже настоящий дуэт, и ощущение от совместной игры
было еще более сильное. И конечно, запомнилась наша общая работа в фильме «Одиноким
предоставляется общежитие». Можно, наверное, по–разному относиться к этой
картине, но мне кажется, что она очень добрая, человечная и целомудренная. Я
никогда не забуду наш финальный эпизод – объяснение в любви моего героя Виктора
Петровича и Веры, которую играла Наташа. Эта сцена снималась как–то особенно
трогательно. Затем у нас должна была состояться совместная работа в театре. Мы
тоже очень интересно репетировали около месяца, но потом по объективным
причинам я должен был уйти из спектакля, о чем до сих пор сожалею.
Как страшно сожалею и о том, что так и не смог
приехать к ней в больницу. Я буду нести этот крест всю оставшуюся жизнь.
Разумеется, Наташе помогали близкие люди и прежде
всего ее замечательный муж – Михаил Филиппов, который был рядом до конца. И все
равно надо было прийти, просто принести цветы. Но что–то все время удерживало,
не хотелось ее беспокоить, быть может, даже травмировать. Все ждал, что вот–вот
ей станет лучше... А тут вдруг такой удар, как гром среди ясного неба... Это не
просто слова, это действительно так. Сейчас я молюсь за нее и всегда ставлю
свечку за упокой ее души. Ужасно жаль, когда такие люди уходят. Но, очевидно,
они просто слишком быстро сгорают, потому что так одержимо тратят себя.
Игорь
Костолевский: Нарушающая
серый фон
Сейчас, мне кажется, у многих есть такое ощущение,
что с них все началось и ими все закончится. Наташа же могла оценить и чью–то
чужую работу. Это редкость! Если ей не нравилось – значит
не нравилось, а если нравилось – она подходила и говорила об этом. И главное –
радовалась! Мы с ней вместе играли в «Беге», а поскольку я входил в спектакль
вторым составом, то был дико зажат и не знал, что делать. Но на одном из
спектаклей меня как будто прорвало, и я, видимо, неожиданно сыграл так, как
было нужно. А Наташа потом все ходила и говорила: «Ну
смотри, как ты это хорошо сказал, как ты хорошо это сделал!» – то есть всячески
меня подбадривала и поддерживала. Еще мы как–то играли вместе в Израиле, куда
нас – Наташу, Женю Симонову и меня – пригласили выступить в пьесе «Поза
эмигранта» вместе с местной труппой. И я помню, как перед выходом на сцену
Наташе стало плохо. Она лежала в фойе, и о том, чтобы играть, казалось, не
могло быть и речи. Врачи настаивали на том, чтобы забрать ее в больницу. Но в
последний момент, когда уже решили отменять спектакль, Наташа вдруг поднялась и
сказала: «Нет, я буду играть», – и вышла на сцену. Когда она появилась в своем
эпизоде, все, кто был тогда рядом, не могли поверить в то, что такое возможно –
такое невероятное преображение, такое перевоплощение! Казалось, все, что она
делала, уже делала не Наташа Гундарева, а кто–то помимо нее. Это была какая–то
нечеловеческая воля. Острую, комедийную роль она играла настолько феерически,
что зал просто ревел!
Но когда мы ушли за кулисы, она буквально рухнула.
При этом настояла, чтобы ее отвезли не в больницу, а в гостиницу, и просила
меня не звонить Мише, не говорить, что ей плохо, чтобы не волновать его. А потом,
на следующий день, когда Наташа пришла в себя, мы отправились гулять. Шли вдоль
берега, разговаривали. И вдруг она говорит: «Смотри, какое солнце, давай
позагораем». Мы сели загорать. И на спектакль пришли красные, Наташа была
совсем какая–то бурая, но совершенно счастливая. Вот такие перепады были
свойственны ей в жизни: казалось, она буквально умирала и тут же вставала,
опять шла и что–то делала. Причем – на полную катушку, с каким–то удивительным
самосожжением. Отдача была просто фантастическая! В ней было то, перед чем я
всегда преклонялся, – потрясающая самоотверженность. Она во всем шла до конца,
даже если бывала не права. И еще Наташа была очень умна – умна житейски. Помимо
того ей была присуща и абсолютно народная смекалка.
При этом она еще и много читала, много знала, много видела. И, как человеку
очень одаренному, Наташе вообще был свойственен удивительно художественный
взгляд на все, что ее окружало. Она была поразительно живым человеком! Живым и
отзывчивым. Когда у меня в жизни был достаточно тяжелый период, она мне очень
сильно помогла и поддержала. Наташа вообще многим помогала, хотя кто–то ее,
может быть, даже осуждал, когда она пошла в депутаты. Но я думаю, что это
происходило еще и от недореализованности. На актрису
такого масштаба нужно было все время ставить спектакли, подбирать репертуар.
Должна была бы работать фабрика, как в Голливуде работают на
звезд, для которых пишут сценарии и снимают фильмы.
Это нормально, потому что актеры такого уровня – национальное достояние.
При этом она была потрясающе требовательна к себе и
ко всему, что касалось работы. Я помню, как она мне жаловалась, когда
репетировала во МХАТе и не могла понять, почему меняется время репетиций,
почему все происходит не вовремя. Она приходила, была готова, а там что–то не
получалось, переносилось. Наташа так работать не привыкла. Она знала, что если
у Гончарова репетиция, то ничего важнее нет. Весь текст у нее уже всегда
готовый, записан в тетрадке. И так же было на съемочной площадке – та же
необыкновенная требовательность. Конечно, она могла гулять, радоваться,
праздновать, но если надо идти репетировать, то нет ничего главнее. Наташа
вообще была очень предана Театру Маяковского и Гончарову. А ему, я думаю,
вообще никто по–настоящему и не был нужен, кроме Наташи Гундаревой и Армена Джигарханяна, потому что
для него это были идеальные актеры, которые воплощали его идеи, актеры его
уровня, его темперамента и масштаба мысли. Вообще, когда Гончарова не стало, у
меня появилось ощущение, что что–то должно произойти, потому что порвалась
некая пуповина. Может быть, еще потому, что мы с Наташей по знаку Зодиака оба
Девы, в один год родились и в один год пришли в театр, я какие–то вещи просто
интуитивно ощущал в ней. И все, что Гончаров вкладывал в нас, она восприняла и
реализовала в полной мере. При этом была с ним всегда как ученица. Хотя
творческий союз таких личностей не мог быть простым. Я помню, как они все время
что–то выясняли. Он дико ревновал, когда она снималась в кино. Потом в
последние его годы он не давал ей ролей, а Наташа, видимо, не понимала, что он
уже не в состоянии что–то ей дать просто потому, что серьезно болен. И в итоге
возникла такая абсолютно тупиковая ситуация. Наташа была настолько предана
Гончарову, что даже не представляла себе ничего иного. Ее звали в другие
театры, а она мне говорила: «Я не могу туда пойти, потому что не могу его
предать».
И тут еще время так стремительно изменилось. Наташа
пыталась как–то его ухватить. Но очень многого в нем не принимала – не
принимала этих новых ценностей. Хотя она и участвовала в антрепризах, и
снималась в сериалах, но нередко они уже не соответствовали ее уровню, ее
масштабу. И Наташа не могла этого не понимать. В том, наверное, была ее
трагедия. И еще множество других обстоятельств... Вообще очень обидно и
грустно, что мы живем сегодня в такое время – время какой–то усредненной
пошлости, когда столь яркие личности, как Наташа, к сожалению, перестают быть
неким ориентиром. Они не нужны, потому что разрушают общий серый фон. И я
думаю, что трагедия Наташи в том, что она мучилась от этого. Не было по–настоящему
высокого уровня драматургии. И конечно, того отношения, которое было к ней в
период ее болезни, раньше никто не мог бы себе позволить. Мне больно и тяжело
видеть, что такую актрису растиражировали в «желтой прессе», низвели до
подобного уровня, не прощая ей ее одаренности. Не прощая того, что человек
может быть не в стаде, иметь свой взгляд и выделяться на фоне посредственности. Во всем мире есть и бульварная пресса, и
папарацци, но существуют и некие табу, за нарушение которых судят. Конечно, все
это хамство и цинизм, этот беспредел и чудовищное
бессердечие тоже в последнее время не могли не влиять на Наташу. Она не
вписывалась в эту процветающую пошлость!