Назад на сайт М.И.Филиппова

 

 

Наталья Старосельская

НАТАЛЬЯ ГУНДАРЕВА

/из сборника «Театр имени Вл. Маяковского»/

 

 

Иногда мне кажется, будто я знаю и люблю эту актрису всю свою жизнь — наверное, так кажется оттого, что нас связывает общая жизнь того поколения, к которому мы принадлежим. Пароль Маугли: «Мы с тобой одной крови — ты и я!» — срабатывает здесь почти безошибочно. Ведь все мы росли на одних книгах, фильмах, спектаклях, носили одинаковые пионерские галстуки и комсомольские значки, верили в то, что именно с нашей помощью «на Марсе будут яблони цвести», заворожено следили за огнями романтических костров, но уже начинали задумываться над словами тех песен, что порой звучали вполголоса у этих костров, перемежая традиционный романтико-возвышенный репертуар, что-то разрушая, заставляя испытать какой-то душевный дискомфорт, когда хрипловатый голос Александра Галича вопрошал словно каждого из нас — сможем ли мы «выйти на площадь в тот назначенный час»...

Все было как-то удивительно слитно, несмотря на противоречия, потому что можно было с легкостью отгородиться от призывов ЦК КПСС, но невозможно было отстраниться от идеалов, связанных со словом «Родина», потому что еще слишком близко была война, обжегшая наших отцов и матерей.

Может быть, потому и получились мы в результате такими странными, не желающими расставаться с прошлым, но вынужденными жить совсем по-иному и умеющими этому иному радоваться?..

Поколение....Странное братство. Странное родство. Но с каждым годом все труднее и труднее с другими, теми, кто моложе. И почему-то легче с теми, кто закрывает нас от рокового порога.

Наверное, все это вместе составляет жизненный опыт, который с годами и десятилетиями помогает актеру быть органичнее, достовернее, ближе. Во всяком случае, актрисе Наталье Гундаревой, одаренной каким-то особым, поистине завораживающим обаянием. Она обманчиво кажется одной из многих, вырванной из толпы таких же обыкновенных женщин с милой улыбкой на привлекательном лице, но как же лукаво, незаметно и властно поднимает она своих незатейливых героинь и нас вместе с ними до немыслимых, головокружительных высот! Или — опускает в самую преисподнюю.

Лукаво, незаметно, властно...

Каким же филигранно отточенным мастерством надо обладать, чтобы так причудливо колдовать, ворожить со сцены и экрана, втягивая нас, настолько разных, непохожих, в свою, как принято сейчас говорить, ауру! А Наталья Гундарева наделена аурой поистине мощной. Она так легко играет, что, когда я смотрю на нее, часто вспоминаю японское национальное искусство-развлечение с красивым названием «оригами». Это мастерское складывание из цельного куска бумаги зверей, птиц, диковинных существ — подлинное искусство, которое творится на глазах изумленных зрителей с почти вызывающей легкостью, провоцируя на немедленное подражание — ан нет! Ничего не выйдет — движения будут скованными, неуклюжими, а получившееся в результате существо (если еще получится) окажется нелепым и ни на что вразумительное не похожим.

Наверное, поэтому Наталье Гундаревой практически невозможно подражать. Ее талант, ее обаяние сотканы из сплошных неуловимостей. О каких-то актрисах можно сказать, что они напоминают молодую такую-то или немолодую такую-то, — Наталью Гундареву никто не напоминает, как никого не напоминает и она сама, потому что это просто невозможно, как невозможно скопировать оригами.

Первой большой невводной ролью Натальи Гундаревой в Театре имени Вл. Маяковского, с которым актриса связала свою жизнь сразу после институтской скамьи, была Липочка в «Банкроте» А.Н. Островского. Спектакль был постав­лен А.А. Гончаровым в 1974 году, и, можно смело сказать, именно с этого момента Наталья Гундарева попала в поле зрения зрителей и критики. А иначе и быть не могло — Гундарева сыграла свою Липочку ярко, смешно и — страшно. Перед нами на сцене скакала, мечтала, хамила, до изнеможения «усваивала манеры» не только невежественная, дремучая купеческая дочка, но — определенное явление российской действительности на все времена. До «новых русских» было еще далеко, но режиссер и молодая актриса обнаружили в комедии Островского те корневые связи, о которых мы и сегодня не всегда догадываемся, размышляя о нравах и обычаях тех, кто, как нам кажется, народился на наших глазах, соткавшись, подобно булгаковскому персонажу, из воздуха.

Все мучительные усилия этой Липочки уходили на выстраивание пышного фасада жизни — все средства были равно хороши для достижения мечты. А что за фасадом? — это заботило героиню Натальи Гундаревой менее всего: ведь встречают всегда по одежке, а до проводов ох как далеко!.. Гундарева препарировала свою героиню поистине блистательно — не боясь быть до слез смешной, она в какие-то моменты спектакля становилась до спазма в горле страшной; пользуясь красками броскими, сочными, явно преувеличенными, актриса создавала целый мир, и казалось, после Липочки амплуа Натальи Гундаревой утвердилось если и не навсегда, то на долгие годы.

В каком-то смысле так и оказалось. Но театр и особенно кино в случае с Натальей Гундаревой проявили, как ни странно, немалую прозорливость. Далеко не все и далеко не сразу смогли оценить в ее Липочке не только те черты, что были особенно отчетливо выражены, но и нечто смутное, не поддающееся мгновенной оценке. А это было, как ни парадоксально прозвучит подобное утверждение, молодое, свежее, поверх текста прорывающееся обаяние — оно царило над хамством, мерзостью поступков, лицемерием, тупой ограниченностью этой девицы, обаяние актрисы, которая многое готова оправдать ради счастья играть...

Вот это-то обаяние, пронизывающее образ, таящееся где-то на самой его неведомой глубине и, может быть, одной актрисе и ведомое, и помогало создавать Гундаревой таких киногероинь, как Анна Доброхотова, «сладкая женщина», проходящая долгий и сложный путь к себе самой. На наших глазах превращалась она из наивной, доверчивой деревенской девчонки, усыпанной яркими веснушками и с завидным аппетитом уплетающей варенье, в расчетливую, красивую хищницу-горожанку, точно знающую, какую пользу можно извлечь из того ли иного общения, знакомства, поступка. Но на этом все отнюдь не завершалось — перед нами происходило еще одно, самое драматическое превращение, в глубоко и искренне страдающую женщину, более всего на свете страшащуюся одиночества, этого креста тех, кто помнил военные годы.

Одиночества более всего боялась и Катя, героиня фильма «Вас ожидает гражданка Никанорова», но этот страх был замешен на ином: на страстном желании отдать весь пыл своей большой и щедрой души. В этом своем стремлении Катя Никанорова была и смешной, и жалкой, и гротесково-комичной, но она вызывала истинное сострадание — едва ли не самое дорогое из утерянных нами ныне качеств человеческой души.

Над ее одиночеством, над ее страхами можно было улыбаться лишь поначалу, но с течением сюжета, с каждой новой неудачей этой вечно ожидающей своего счастья гражданки таяли искры смеха и проступали откуда-то из глубины слезы. Чистые. Искренние. Из разряда тех, которые пытаются незаметно смахнуть в темноте кинозала.

Так прошло несколько лет работы Натальи Гундаревой в кино и театре. Ролей было много, и равноценны они были, пожалуй, лишь в одном — в той жадности, с которой Гундарева играла, в той распахнутости души, с которой она отдавалась каждой сво­ей новой работе. Да, роли были разными, но была среди них почти забытая сегодня, едва ли не самая любимая мною Марфенька из телевизионного спектакля «Обрыв» по роману И.А. Гончарова. Леонид Хейфец поставил этот изумительный по тонкости и точности спектакль с прекрасными актерами: С. Фадеевой, Н. Вилькиной, С. Шакуровым, Ю. Васильевым... всех не перечислишь, но совсем юная Наталья Гундарева словно сошла со страниц гончаровского романа — она действительно была воплощенным очарованием юности, свежести, наивности девушки прошлого века. И воплощением устремлености к счастью — счастью простой семейной жизни, простых, земных, но таких истинных ценностей. В противовес своей сестре Вере, сыгранной рано ушедшей Натальей Вилькиной. Эти две актрисы в телевизионном спектакле удивительно точно раскрывали замысел Гончарова, писавшего о сестрах, как о Татьяне и Ольге Лариных...

1978—1979 годы стали для Натальи Гундаревой в каком-то смысле переломными. Именно в это время актриса сыграла три роли, которые вошли в историю отечественного театрального и киноискусства. Три совершенно разные женщины представали перед нами в спектаклях «Бег», «Леди Макбет Мценского уезда» и в художественном фильме «Осенний марафон».

Я достоверно знаю, что роль походной жены генерала Чарноты Люськи из спектакля «Бег» Наталья Гундарева не числит как крупную творческую удачу. Тем не менее для меня эта работа актрисы остается одной из самых сильных, горьких, поистине трагических. Ведь именно она, эта женщина, самой своей судьбой олицетворяет всю боль и надежду, все отчаяние и порыв того, что вложил Михаил Булгаков в короткое, емкое определение «бег». С того момента, когда Люська Натальи Гундаревой врывается на сцену с радостным воплем: «Генерала Чарноту отбили у красных!..», до той минуты, когда, стоя на лестнице, она окликнет ободранного бывшего генерала и, словно не зная, что сказать ему напоследок, как будто сплюнет с кровью сквозь зубы: «Чарнота!.. Купи себе новые штаны...» — пройдут не только дни, недели, месяцы. Пройдет жизнь. Та самая жизнь, о которой Люська будет долго еще вспоминать в своем парижском настоящем, где не нужны ни ее отвага, ни ее полнота чувств, ни ее страстные порывы. И в небольшой роли Наталья Гундарева сумела каким-то непостижимым образом сыграть все то, о чем пишут в своих статьях исследователи этого периода булгаковского творчества, сыграть ненаписанное, но пережитое, запечатленное в паузах, ремарках, отточиях.

Для подобной работы потребовалось поистине незаурядное мастерство, которого Наталья Гундарева к тому моменту уже явно достигла. Иначе вряд ли доверил бы молодой актрисе Андрей Гончаров сложнейшую роль мирового репертуара — лесковскую Катерину Львовну Измайлову, «леди Макбет Мценского уезда».

Даже сегодня, несколько десятилетий спустя, мне очень трудно найти тот шов, которым Наталья Гундарева соединила в цельный образ милую, скромную, недалекую женщину, что, лузгая семечки, посматривает в окошко на красивого приказчика Сергея, кустодиевскую красавицу, разомлевшую от внезапно преобразившего ее чувства, что раскинулась под яблонями и клянется своему тайному избраннику в вечной любви, и обезумевшую от страсти, вмиг подурневшую и постаревшую женщину, что невидящим взглядом смотрит, как ненавистная соперница натягивает на длинные стройные ноги ее последние шерстяные чулки. За те часы, что шел спектакль, мне кажется, Наталья Гундарева проживала долгую и мучительную жизнь, проживала всерьез, обливаясь настоящими слезами, ненавидя и любя «на разрыв аорты».

Этот спектакль, кем-то восторженно воспетый, кем-то снисходительно оцененный, кем-то вообще не принятый, живет во мне по сей день во всех мельчайших подробностях. Во всей той тягучей, мучительной пытке недозволенной любви, ведущей к целой цепочке преступлений, что была прожита Натальей Гундаревой объемно, сильно, страстно. Ее Катерина Измайлова была подлинной леди Макбет — сон души героини Гундаревой кончался лишь кажущимся жизненным полноводием. Он порождал чудовищ страсти поистине шекспировского масштаба. И как ни странно, в подобной трактовке тоже сказывался один из неписаных «законов поколения» — мы усваивали литературные произведения не сами по себе, в замкнутых границах творчества того или иного писателя. Мы вписывали их в непременный двойной контекст — литературы вообще и жизни вообще. Только так становились для нас книги «нашим всем» — кодом общения, знаком причастности к совсем не похожей на книжную жизни, символом того, что все в мире неразрывно связано и связь эта проходит через наши души.

Вот и Нина из фильма Георгия Данелии «Осенний марафон», ничем, казалось бы, лесковскую героиню даже в отдалении не напоминающая, не способная не то что кого-то отравить или убить, но и с собой покончить, тоже ведь раздираема одной из древнейших и мучительнейших страстей — ревностью. Мы как-то привыкли походя судить о том, что ревность — темное чувство зависти к со­пернику, не вызывающее, положа руку на сердце, глубокого сочувствия. Но Наталья Гундарева сыграла ревность так, как понимает ее женщина именно этого поколения — не зависть, но попранное чувство собственности, на которую успешно покусилась более молодая и счастливая. Нина Натальи Гундаревой несет в себе совсем иную боль — унижено, скомкано ее чувство собственного достоинства, которое выстраивало барьеры и самосохранялось на протяжении совсем не безоблачной жизни с вечно обманывающим, но бесконечно любимым мужем, с дочерью, желающей во что бы то ни стало жить по-своему. И не страх одиночества мешает Нине уйти от Бузыкина, не память о прожитых вместе годах, не дочь и не зять, которые ни о чем не должны догадываться, — последние иллюзии, изжить которые невозможно, невыносимо, потому что вместе с последней иллюзией отойдет и сама жизнь... Потому в финальных кадрах фильма в глазах вернувшейся домой Нины светится такой немыслимо теплый свет. Свет надежды, свет последней иллюзии...

Когда я мысленно перелистываю список ролей Натальи Гундаревой, я внезапно начинаю понимать, как высоко всегда ценила актриса в своих героинях именно это качество — веру в последнюю иллюзию. Почему? — наверное, потому, что всегда отдавала себе отчет в том, что это женское качество, пожалуй, является наиболее живым и теплым. Особенно, если оно скрыто настолько глубоко в душе, что способно вырваться только на миг, осветив своим светом тайные закоулки души.

Это качество характера, это свойство было и в Ларисе Максимовне Садофьевой, героине спектакля по пьесе А. Салынского «Молва», поставленного А. Гончаровым в 1982 году. Сегодня стало общепринятым небрежно отмахиваться от тех традиций, на которых мы росли, испытывая за них гордость. Истинное и мнимое причудливо смешались и стали почти неотличимыми для нас, но «Молва», рассказывающая о трагических послереволюционных годах, когда перерождались не только сами идеалы, но и те, кто боролся за них с шашками наголо, — написана Афанасием Салынским честно. И так же честно была сыграна Натальей Гундаревой Лариса Садофьева.

Сегодня, наверное, мы смогли бы ощутить в этом спектакле, доживи он до дней наших, какие-то вещи, достаточно внятные и современные имен­но теперь, когда перерождение личности, отказ от идеалов по той или иной личной или обще­ственной причине стал почти привычным явлением. Тогда, в 1982 году, в этом виделась, с одной стороны, чрезмерная преданность прежним ценностям, с другой же — раздражающая недоговоренность. Мы не слишком много знали о тех приверженцах идеи, что, подобно Садофьевой, были награждены именным оружием в Гражданскую войну, а потом становились взяточниками, готовыми урвать самый сладкий кусок пирога, лишь бы забыться и забыть о своих былых подвигах во имя идеи. Это тоже был своего рода «бег», только в противоположную сторону, как казалось тогда. Может быть, сегодня, зная и чувствуя неизмеримо больше, мы понимаем, что не совсем в противоположную?.. Не знаю, насколько задавалась этим вопросом Наталья Гундарева тогда, когда работала над образом своей Ларисы Максимовны, но характер ее героини был насквозь пронизан какой-то мучительной, горькой недоговоренностью. Или — иллюзией...

Если писать обо всех ролях Натальи Гундаревой — понадобится пухлый том, в котором о каждом из образов, созданных актрисой на протяже­нии нескольких десятилетий, говорилось бы много, потому что в багаже Гундаревой, как становится очевидно из дня сегодняшнего, все-таки не было ничего случайного, несмотря на неравноценность материала, порой и одномерность характеров. Но Наталья Гундарева искала и, как правило, находила «изюминку» каждой из тех женщин, что довелось ей сыграть. Мастерские оригами всякий раз выполнены были не только со вкусом и нескрываемым удовольствием от самого процесса игры — для каждой фигурки требовались живая кровь и живые нервы, одушевляющие, одухотворяющие изнутри самых простых и самых коварных женщин, сыгранных актрисой. Потому, наверное, и помнятся они по сей день не как бумажные фигурки, а как теплые существа, из плоти и крови своей создательницы...

Из последних по времени работ Натальи Гундаревой мне хотелось бы вспомнить две — в «Театральном романсе» по пьесе А.Н. Толстого «Кукушкины слезы» (постановка А. Гончарова) и в спектакле «Любовный напиток» П. Шеффера (постановка Т. Ахрамковой).

В основу пьесы А. Толстого «Кукушкины слезы» лег написанный ранее рассказ «Актриса», и, как представляется, именно это определяющее название стало своеобразным ключом для режиссера А. Гончарова и Натальи Гундаревой — стилизованное под жестокий театральный романс повествование пронизано насквозь ожиданием, явлением, присутствием Актрисы. Казалось бы, роль не обещала Наталье Гундаревой ничего принципиально нового по сравнению с тем, что уже было сыграно: провинциальная актриса Мария Петровна Огнева приезжает внезапно к своему давно покинутому мужу, потому что надеется на то, что он богат и построит для нее театр, о котором она мечтает. Но цепочка неожиданностей — грустных и смешных — сплетается так туго, что и не отличить уже реальность от фантазии, вымысел от жизни, потому что все является продолжением всего, бытие и театр сплетаются в один клубок. И разрешение бытовых конфликтов происходит на подмостках, потому что там, и только там, — истинное, то, ради чего стоит жить.

Гундарева—Огнева появляется на сцене в тот томительный момент, когда публика больше не в силах ждать явления, подготовляемого с первых минут спектакля, — сияющая улыбкой, по-звездному пленительная на лестничной площадке возникает (трудно подобрать здесь другое слово!) Женщина, Мечта, Актриса. И зал взрывается аплодис­ментами, потому что ожидание оправдалось, потому что перед нами вновь оказалось воплощенное мастерство, новая фигурка оригами, только на этот раз — необычайно близкая своей создательнице, так же хорошо, как и Мария Петровна, ведающей, насколько может захватить, пленить Театр. А потому все нехитрые интриги, что разворачивает, едва приехав сюда, Огнева, подчинены одному — теме Театра, такого таинственного, манящего, завлекающего в свои блистающие сети. Да, иллюзорного, да, призрачного, но — прекрасного мира! Может быть, как никогда еще прежде, в этом спектакле Наталья Гундарева сыграла самое себя — собственное отношение, собственное понимание этого высокого служения, без которого жизнь становится немыслимой — она теряет краски, масштаб, делается более мелкой и плоской.

И одиночество начинает давить немыслимой тяжестью, потому что только один театр способен одиночество разделять...

Та же двойственная тема театра и одиночества исследуется Натальей Гундаревой в спектакле «Любовный напиток». Здесь, можно сказать, актриса вступила в область довольно рискованного эксперимента. В прологе ее героиня, Леттис, повествует о доме, где несколько веков назад королева едва не упала с лестницы, а хозяин подхватил ее и был осыпан за это милостями. Экскурсовод Леттис будет каждый раз все более и более расцвечивать свой рассказ, этот крошечный эпизод прошлого, прибегая к костюмированию, декламации, драматическим жестам, пока не нагрянет призванная кем-то из недоверчивых экскурсантов комиссия во главе с педантичной и суровой Лоттой (Евгения Симонова). Но и эта властная, ни в чем не сомневающаяся дама не выдержит вдохновенного напора Леттис, и... начнется театр на двоих. Две нормальные, просто очень одинокие женщины будут собираться по вечерам и разыгрывать для себя самих кровавые эпизоды английской ис­тории. И заиграются так, что одна из них ударит другую топором по голове...

Наталья Гундарева наделяет свою Леттис счастливым даром загораться от собственных слов и пересоздавать факты жизни, всякий раз поднимая ее, жизнь, до уровня искусства. Все двойственные смыслы, что заложены в мотивах падения-восхож­дения, палача-жертвы, отыграны актрисой с той особенной щедростью и сочностью, что превратили многих из нас в фанатичных поклонников Натальи Гундаревой еще в середине восьмидесятых годов. Но и здесь, в «Любовном напитке», как и в «Театральном романсе», главным для Гундаревой, как представляется, становится счастливая возможность признаться в своей безграничной любви к театру. «Я посвятила себя тому, чтобы осветить этот мир, а не ввергнуть его в уныние», — произносит Леттис с такой убежденностью, что веришь и героине, и актрисе, и силе театра, способного совершать чудеса.

«Без опасности нет театра» — это еще один девиз Леттис—Гундаревой, выросшей среди кулис странного театра, где играли только женщины, в том числе и ее покойная мать. Она научила свою дочь, как считала, главным заповедям в жизни: освободить, одушевить, озарить. Думаю, что эти заповеди стали давно уже определяющими для Натальи Гундаревой — складывая свои хрупкие оригами из тончайшей материи собственной души, Гундарева освобождает их, одушевляет и озаря­ет мягким и теплым светом личности. Личности большой актрисы, которая еще далеко не все тайники своего таланта раскрыла самой себе и подарила нам...