Назад

 

Юрий Домбровский

Факультет ненужных вещей

 

Анне Са­мой­лов­не Бер­зер с глу­бо­кой благодарностью за се­бя и за всех дру­гих по­доб­ных мне пос­вя­ща­ет эту книгу ав­тор

    

Когда спро­сят нас, что мы де­ла­ем, мы ответим: мы вспо­ми­на­ем. Да, мы па­мять че­ло­ве­чест­ва, поэтому мы в кон­це кон­цов неп­ре­мен­но по­бе­дим; когда-нибудь мы вспом­ним так мно­го, что вы­ро­ем са­мую глубокую могилу в ми­ре.

Р.Брэдбери

    

Новая эра от­ли­ча­ет­ся от ста­рой эры главным образом тем, что плеть на­чи­на­ет во­об­ра­жать, будто она ге­ни­альна.

К.Маркс

 

 

 

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

    

1

    

    Копали ар­хе­оло­ги зем­лю, ко­па­ли-ко­па­ли, да так ни­че­го и не вы­ко­па­ли. А меж­ду тем кон­чал­ся уже ав­густ: над при­лав­ка­ми и са­да­ми про­нес­лись быст­рые ко­сые дож­ди (в Ал­ма-Ате в это вре­мя всег­да дож­дит), и вре­ме­ни для ра­бо­ты ос­та­ва­лось са­мое-са­мое большее ме­сяц.

    А днем-то ведь все рав­но па­ри­ло; большой бе­лый ти­тан экс­пе­ди­ции на­ка­лял­ся так, что до не­го не дот­ро­нешься. Идешь в го­ру, расп­лес­нешь вед­ро, и лу­жа вы­сох­нет тут же, а зем­ля так и ос­та­нет­ся су­хой, глу­хой и се­дой. А од­наж­ды с од­ним из ра­бо­чих экс­пе­ди­ции прик­лю­чил­ся нас­то­ящий сол­неч­ный удар. Вот под­нял­ся-то шум! По­бе­жа­ли в сан­часть кол­хо­за за но­сил­ка­ми. Они сто­яли у сте­ны, и ког­да Зы­бин - на­чальник экс­пе­ди­ции Цент­рально­го му­зея Ка­захс­та­на - нак­ло­нил­ся над ни­ми, то с се­ро­го бре­зен­та на не­го пах­ну­ло йо­до­фор­мом и кар­бол­кой. Он да­же чуть не вы­ро­нил руч­ку. Ведь вот: сад, ве­тер, за­пах трав и яб­лок, блеск и тре­пет листьев, на тра­ве чут­кие чер­ные те­ни их, а тут больни­ца и смерть.

    Ну а по­том все пош­ло очень быст­ро - больно­го прик­ры­ли зе­ле­ным мах­рас­тым оде­ялом и ста­щи­ли вниз. Все бес­тол­ко­во кри­ча­ли: «Ти­ше, ти­ше! Ну че­го вы его так? Это же больной!» - ос­та­но­ви­ли под го­рой по­пут­ную пя­ти­тон­ку - в это вре­мя из до­мов от­ды­ха все ма­ши­ны не­сут­ся порожняком, - ос­то­рож­но воз­нес­ли но­сил­ки и пос­та­ви­ли воз­ле мо­то­ра - там тря­сет меньше, - и сей­час же два мо­ло­дых зем­ле­ко­па, ост­ро блес­нув бо­тин­ка­ми, вско­чи­ли и усе­лись по обе их сто­ро­ны. Они уже ус­пе­ли где-то наг­ла­диться, на­чис­титься, вы­мыться и рас­че­саться. Ну а ра­бо­чий-то день, ко­неч­но, про­пал. Все разб­ре­лись по са­ду, кое-кто по­шел к реч­ке, и от­ту­да, из кус­тов, уда­ри­ла гар­мош­ка и за­ора­ла дев­ка.

    Орали здесь, как и на всех посиделках, - гром­ко, визг­ли­во, по-ко­шачьи.

    - О, слышите, - с удо­вольстви­ем ска­зал Кор­ни­лов, под­ни­мая ос­леп­шую, взмы­лен­ную голову. - Об­ра­до­ва­лись! Вот ра­бот­ни­ков-то мы с ва­ми наш­ли, Ге­ор­гий Ни­ко­ла­евич, а? С ни­ми как раз клад оты­щем.

    Их бы­ло двое. На­чальник экс­пе­ди­ции Зы­бин и ар­хе­олог Кор­ни­лов.

    Они оба - он и Зы­бин - с бе­лы­ми лит­ро­вы­ми жес­тян­ка­ми из-под ком­по­та сто­яли над гор­ным ле­дя­ным по­то­ком (это и бы­ла реч­ка Ал­ма­атин­ка) и ока­ты­ва­лись с го­ло­вы до ног.

    - А, черт с ними, - ска­зал Зыбин. - Дня-то все рав­но уже нет.

    - Да, ко­неч­но, черт, дня нет, - вя­ло сог­ла­сил­ся Кор­ни­лов и по пле­чи оку­нул­ся в поток. - Но ведь это что значит? - про­дол­жал он, вы­ны­ри­вая и отфыркиваясь. - Ведь это зна­чит, что по­ка мы тряс­лись над этим По­ли­кар­по­вым, кто-то уже ус­пел сго­нять в прав­ле­ние к По­та­по­ву за гар­мош­кой, а это, я вам ска­жу, две верс­ты вер­ных по го­рам. Я од­наж­ды пос­мот­рел на ча­сы, по­ка шел, - пол­ча­са, вер­ных две верс­ты.

    - А вы се­год­ня По­та­по­ва видели? - быст­ро спро­сил Зы­бин.

    - Видел. А как гал­де­ли, как они, чер­ти, гал­де­ли. Один так ко мне пря­мо в па­лат­ку вле­тел. Я про­яв­ляю, так он, скот, на­роч­но все нас­тежь! «Наш то­ва­рищ до­хо­дит, а вы тут раз­ло­жи­ли свои...» То­ва­рищ у не­го, чер­та, ви­дишь, до­хо­дит. Очень ну­жен ему товарищ! - И он опять ушел по пле­чи в по­ток.

    Зыбин по­дож­дал, по­ка он вы­ныр­нет, от­фыр­чит­ся, от­чер­ты­ха­ет­ся, раз­ле­пит гла­за, и ска­зал:

    - Надоели мы им до чер­ти­ков, Во­ло­дя. Ус­та­ли они, ра­зо­ча­ро­ва­лись, из­ве­ри­лись. («Вот-вот, - сог­ла­сил­ся Корнилов, - вот-вот, они из­ве­ри­лись, ско­ты!») А пом­ни­те, как бы­ло сна­ча­ла? Жа­ра, дождь, а они знай гры­зут и гры­зут холм. А те­перь, ког­да два ме­ся­ца прош­ло впус­тую, ни горш­ка, ни рож­ка, ну ко­неч­но... Ну хо­тя бы вы сно­ва скотс­кие кос­ти от­ко­па­ли, что ли.

    Корнилов сто­ял мол­ча и зло, док­рас­на рас­ти­рал ле­дя­ной во­дой жи­вот, грудь и шею. Дви­же­ния у не­го бы­ли ши­ро­кие и сильные. Ког­да Зы­бин ему ска­зал о скотс­ких кос­тях, он вдруг при­ос­та­но­вил­ся и спро­сил:

    - А мне, по­ка я в го­ро­де был, ник­то не зво­нил?

    - Да нет... - скуч­но на­чал Зы­бин и вдруг всплес­нул руками. - Ой, зво­ни­ли, два ра­за да­же зво­ни­ли! По­та­пов при­хо­дил за ва­ми. Ка­кая-то жен­щи­на зво­ни­ла. Я ве­лел ей дать му­зей­ный те­ле­фон. Ни­че­го? Она вас зас­та­ла?

    У Кор­ни­ло­ва вдруг ост­ро блес­ну­ли гла­за.

    - Женщина-то? - Он схва­тил с большо­го си­не­го ва­лу­на мох­на­тое по­ло­тен­це и стал им быст­ро, лов­ко и ве­се­ло рас­ти­рать, как буд­то Пи­лить, спи­ну. Был он не­вы­со­кий, за­го­ре­лый, мус­ку­лис­тый, чер­ня­вый и очень под­виж­ный. У не­го всег­да все хо­ди­ло: ру­ки, спи­на, мус­ку­лы, гу­бы, гла­за. «Артист, - по­ду­мал Зы­бин, лю­бу­ясь им. - Ох ар­тист же! Это он в Сан­ду­нах так».

    - Ничего, ни­че­го, до­ро­гой Ге­ор­гий Николаевич, - бод­ро воск­лик­нул Корнилов. - И не только ни­че­го, но да­же и очень, очень хорошо. - Он ском­кал по­ло­тен­це и бро­сил его в Зыбина. - Со­би­рай­тесь-ка, на­тя­ги­вай­те но­вые со­тельные брю­ки, и по­то­па­ли. Ди­рек­тор, на­вер­но, уж нас заж­дал­ся.

    Он всег­да, ког­да был воз­буж­ден, го­во­рил вот так: «со­тельный», «по­то­па­ли» или да­же «уви­дишь - за­ка­ча­ешься».

    - Директор? - Зы­бин да­же сел на ва­лун (к это­му бед­ла­му еще и директор!). - Да раз­ве он...

    - Ну а как же, - ве­се­ло и дру­же­люб­но от­ве­тил Кор­ни­лов, с удо­вольстви­ем рас­смат­ри­вая его пол­ное бе­лое ли­цо и свет­лые во­дя­нис­тые гла­за, они да­же как-то пог­лу­пе­ли за секунду. - А как же, до­ро­гой Ге­ор­гий Ни­ко­ла­евич? Он же вас лю­бит, прав­да? Ну а ес­ли лю­бит, то и сам при­едет, и гос­тей при­ве­зет. Да ка­ких гос­тей. Уви­ди­те - за­ка­ча­етесь. Он так и ска­зал мне: «Жди­те, я при­еду». Ну-ка пош­ли встре­чать.

    Они взби­ра­лись по по­ло­го­му хол­му че­рез кус­тар­ник. На од­ном ус­ту­пе Зы­бин вдруг ос­та­но­вил­ся и лас­ко­во ска­зал Кор­ни­ло­ву:

    - Володя, вы пос­мот­ри­те-ка ту­да, вон-вон ту­да, на до­ро­гу.

    - А что?

    - Да как ста­рин­ная гра­вю­ра.

    Уже смер­ка­лось. Тон­кий ту­ман сте­лил­ся по ус­ту­пам, и все ог­нен­но-кро­ва­вое, го­лу­бое, тем­но-зе­ле­ное, фи­оле­то­вое и прос­то бе­лое - круг­лые лис­ты осин­ни­ка, уже на­лив­ши­еся вин­ным баг­рян­цем; час­тые не­за­буд­ки на свет­лом бо­ло­тис­том луж­ке, чер­ные сер­ди­тые трост­ни­ки; влаж­ное, очень зе­ле­ное и то­же час­тое и чис­тое, как мо­ло­дой лу­чок, по­ле - с од­ной сто­ро­ны его по­ка­чи­ва­лись ажур­ные бе­лые зон­ти­ки, а с дру­гой сто­ро­ны сто­яли вы­со­кие стро­гие стеб­ли иван-чая с ост­ры­ми чут­ки­ми листьями и фи­оле­то­вым цветом, - все это, пог­ру­жен­ное в ве­чер и ту­ман, сми­ря­лось, тух­ло, сти­ха­ло и ста­но­ви­лось тон­ким, от­да­лен­ным и фан­тас­ти­чес­ким.

    - Как ста­рин­ная гра­вю­ра под прокладкой, - пов­то­рил Зы­бин.

    - Да вы пог­ля­ди­те, где вы стоите, - вдруг сер­ди­то крик­нул Корнилов, - вы же со­тельные брю­ки ис­пор­ти­ли, ой го­ре мое!

    Зыбин за­лез в куст степ­ной по­лы­ни, и она об­ма­ра­ла его жел­той, плот­но прис­та­ющей пылью.

    - Да что ру­ка­ми, что вы все руками? - еще сер­ди­тее зак­ри­чал Корнилов. - Только еще больше вот­ре­те. Вот при­дем - на­до бу­дет взять су­хую щет­ку и отд­ра­ить вас все­го. Но только пусть она са­ма дра­ит. Она, а не вы. А то ни­че­го не выйдет. - Он смеш­ли­во по­ка­чал головой. - Вот ко­мис­сия, соз­да­тель. При­едут, пос­мот­рят. Ра­бо­чие вод­ку глу­шат. Од­но­го так уж да­же за­мерт­во увез­ли. На­уч­ный сос­тав на­ве­се­ле, а ру­ко­во­ди­тель си­дит без шта­нов в ша­ла­ше. Кра­со­ти­ща! А на­уч­ные ре­зульта­ты-то, а?

    - А ва­ши кос­точ­ки, Володя, - лас­ко­во ска­зал Зыбин. - Ва­ши рож­ки да нож­ки. Вот мы их и предъявим. Ведь вы их еще не за­ры­ли?

    Корнилов за­га­доч­но пос­мот­рел на не­го.

    - А что мне их зарывать, - ска­зал он. - Что их за­ры­вать, ес­ли...

    А ис­то­рия с кос­тя­ми бы­ла та­кая. Ког­да пос­ле пер­вых роб­ких ус­пе­хов экс­пе­ди­ции на­ча­лась по­ло­са сплош­ных не­удач, Кор­ни­лов по ка­ким-то по­нят­ным од­но­му ему при­ме­там вдруг ре­шил, что мес­то, где они ко­па­ют, ко­неч­но, без­на­деж­ное, но вот ес­ли при­няться за не­большой по­ло­гий хол­мик на яб­лоч­ной про­се­ке...

    - Да ведь это же погребение, - убеж­дал он Зыбина, - очень бо­га­тое, ве­ро­ят­но, да­же кон­ное пог­ре­бе­ние. Обя­за­тельно на­до поп­ро­бо­вать. Ну обя­за­тельно.

    Копали дол­го и без­на­деж­но. Ме­ня­ли мес­та, из­ры­ли весь учас­ток и под ко­нец до­ко­па­лись. От­ры­ли пре­ог­ром­ную ями­ну, пол­ную кос­тей. Ви­ди­мо, сю­да сва­ли­ли ос­тат­ки ка­ко­го-то бо­га­тырс­ко­го пир­шест­ва - пер­сон эдак на ты­ся­чу. Ко­ро­вы, ов­цы, ко­зы, ло­ша­ди, свиньи! В об­щем, та­кой гру­ды мос­ла­ков, по­жа­луй, еще ник­то ни­ког­да не ви­дал. Ну что ж! От­ры­ли и за­ры­ли, что еще де­лать с кос­тя­ми? Но по кол­хо­зу уж по­полз слу­шок, что уче­ные рас­ко­па­ли сап­ное клад­би­ще. Что тут только под­ня­лось! Сна­ча­ла взбун­то­вал­ся кол­хоз, за­тем за­бес­по­ко­ились да­мы из до­ма от­ды­ха СНК, за до­мом от­ды­ха СНК заз­во­нил и за­гу­дел во все ап­па­ра­ты Нар­комзд­рав. На мес­то рас­ко­пок при­ле­те­ла стре­ми­тельная ко­мис­сия эпи­де­муп­рав­ле­ния с мо­ло­ды­ми сот­руд­ни­ка­ми в пенс­не, тер­ро­рис­ти­чес­ко­го ви­да и с ящи­ка­ми с крес­та­ми, кол­ба­ми, про­бир­ка­ми. Яму сно­ва рас­ко­па­ли, об­ве­ли ка­на­та­ми и пос­та­ви­ли мрач­но­го че­ло­ве­ка с ко­бу­рой. А по­ка шел суд да раз­бор, двум пар­ням-зем­ле­ко­пам где-то на ве­че­рин­ке про­са­ди­ли го­ло­вы. «Сап раз­во­ди­те, прок­ля­тые! Вот ваш про­раб нам по­па­дет­ся! Всем го­ло­вы по­от­мо­та­ем!» Го­ло­вы, прав­да, ни­ко­му не от­мо­та­ли, и ко­мис­сия уеха­ла, сос­та­вив да­же акт, что кос­ти по дав­нос­ти вре­ме­ни опас­нос­ти не предс­тав­ля­ют, но все рав­но все мог­ло бы обер­нуться очень пло­хо, ес­ли бы не бри­га­дир По­та­пов. Он - умница! - при­та­щил на за­ре два вед­ра кар­бол­ки и за­лил яму. Вонь, ко­неч­но, под­ня­лась стра­шен­ная, но она сра­зу всех и ус­по­ко­ила. Нес­ло двад­ца­тым го­дом, вок­за­лом, ба­ра­ком, сбор­ным пунк­том, про­пуск­ной ка­ме­рой - то есть чем-то су­гу­бо жи­тейс­ким, во вся­ком слу­чае сап, вы­лез­ший из ты­ся­че­лет­ней мо­ги­лы, так не пах­нет.

    Директор уз­нал об этой ис­то­рии только че­рез ме­сяц, ког­да вер­нул­ся из сроч­ной сто­лич­ной ко­ман­ди­ров­ки. Он выз­вал Зы­би­на и хму­ро ска­зал (а гла­за все-та­ки сме­ялись):

    - Ну, то, что вы ка­зен­ные деньги без ме­ня в зем­лю за­ры­ли, это черт с ва­ми - «на­ука уме­ет мно­го ги­тик», а что та­кое ги­ти­ка, ник­то не зна­ет, зна­чит, и спро­са нет. Ну, а ес­ли вам кол­хоз­ни­ки ва­ши уче­ные го­ло­вы пос­ши­ба­ют, тог­да что? Я за вас, ду­ра­ков, не от­вет­чик!

    Так и сто­яла яма по­се­ре­ди­не са­да, пах­ла двад­ца­ты­ми го­да­ми, и, про­хо­дя ми­мо нее, все пле­ва­лись и по­ми­на­ли уче­ных.

    ...Корнилов за­га­доч­но пос­мот­рел на Зы­би­на.

    - А что мне их зарывать? - ска­зал он. - Что их за­ры­вать, ес­ли их завт­ра же уве­зут в го­род?

    - Это за­чем же? - ос­та­но­вил­ся Зыбин. - На сту­день, что ли?

    - А затем, - от­ве­тил Кор­ни­лов с ве­ли­ко­леп­ной легкостью, - за­тем, до­ро­гой, что Вет­зо­о­инс­ти­тут у нас по­ку­па­ет кост­ный ма­те­ри­ал. Так вот, завт­ра при­едет ди­рек­тор с про­фес­со­ром Дуб­ровс­ким, он ос­мот­рит все, за­ак­ти­ру­ет, а за­тем пе­ре­ве­дет нам бо­би­ки в раз­ме­ре зат­рат. Но это завт­ра, завт­ра не се­год­ня, как ле­нив­цы го­во­рят. Это я вам так, для стра­ха ска­зал, что се­год­ня.

    Зыбин зас­ме­ял­ся.

    - Не про­хо­дит, Во­ло­дя. Фа­ми­лия под­ве­ла. Вам бы выб­рать дру­го­го ко­го-ни­будь. Про­фес­сор Дуб­ровс­кий ме­сяц как арес­то­ван.

    - Да это не тот, го­лу­ба моя, - лас­ко­во про­пел Корнилов. - Тот ис­то­рик, го­лу­ба, а это - ве­те­ри­нар.

    Зыбин пос­мот­рел на Кор­ни­ло­ва, хо­тел ска­зать что-то яз­ви­тельное и вдруг осек­ся. Он вспом­нил, что и прав­да Дуб­ровс­ких два и один из них, стар­ший, как раз в Вет­зо­о­инс­ти­ту­те ве­да­ет ка­фед­рой зо­оло­гии.

    - Нет, правда? - спро­сил он роб­ко (ко­лен­ки у не­го бы­ли жел­тые-пре­жел­тые).

    - Святая истина, - про­ник­но­вен­но от­ве­тил Корнилов. - Мы про­да­ли кост­ный ма­те­ри­ал чис­то­по­род­ных ли­ний ско­та III-IV ве­ков. Еще не ве­ри­те! Зна­ете что тог­да? У По­та­по­ва ви­сит на­ту­ральный Ни­ко­ла Мир­ли­кийс­кий. Идем­те - при­ло­жусь. Там и вод­ка есть. Пой­дем­те.

    Зыбин нак­ло­нил­ся и стал рез­ки­ми бо­ко­вы­ми уда­ра­ми ла­до­ней от­ря­хи­вать ко­лен­ки. Кор­ни­лов сто­ял над ним и смот­рел. Брю­ки Зы­би­на его больше не тро­га­ли.

    - Вы гений, - ре­ши­тельно ска­зал на­ко­нец Зы­бин, под­ни­мая го­ло­ву от сво­их те­перь уже без­на­деж­но за­ма­ран­ных тем­но-олив­ко­вых коленок. - Вто­рой Ос­тап Бен­дер. Вы­ду­мать та­кое... нет, точ­но ге­ний!

    - Не я, - скром­но от­ве­тил Корнилов. - Я ге­ний, я Ос­тап Бен­дер, но мне при­над­ле­жит только об­щая идея, а воп­ло­ще­ние ее... - он за­га­доч­но помолчал, - завт­ра вы са­ми уви­ди­те это воп­ло­ще­ние. О, там бьют уже в рельсу. Ка­ша го­то­ва! Идем­те к По­та­по­ву. Я ска­зал: жди, при­та­щу тво­его уче­но­го!

    Комиссия наг­ря­ну­ла к кон­цу сле­ду­юще­го дня в двух ма­ши­нах. В пер­вой, трес­ку­чей, по­мя­той, но из­вест­ной все­му го­ро­ду «М-1» еха­ли ди­рек­тор и дед-сто­ляр. Черт зна­ет за­чем вез­ли сю­да де­да. Но он си­дел, гор­до ку­рил и ози­рал ок­рест­ность. И по ту сто­ро­ну, и по эту. Вид у не­го был трез­вее трез­во­го.

    «Орел», - по­ду­мал Зы­бин.

    Третьей в ма­ши­не си­де­ла вы­со­кая, очень кра­си­вая, по­хо­жая на ин­дус­ку де­вуш­ка с чис­тым, про­дол­го­ва­тым, ма­то­вым ли­цом и чер­ны­ми блес­тя­щи­ми во­ло­са­ми. Кла­ра Фа­зу­ла­ев­на, зав. от­де­лом хра­не­ния. Она смот­ре­ла по­верх ма­ши­ны и ду­ма­ла что-то сов­сем свое. А за «эмкой» шла еще ма­ши­на - длин­ная, ху­дая, жел­тая, стре­ми­тельная, как гон­чая или бор­зая (в ма­шин­ных мар­ках Зы­бин сов­сем не раз­би­рал­ся). В ней бы­ло только двое: вы­со­кий то­щий ста­рик в че­су­чо­вом кос­тю­ме и пол­ный нем­чик, бе­лоб­ры­сый, неж­но-вес­нуш­ча­тый, оч­кас­тый, в проб­ко­вом шле­ме и с фо­то­ап­па­ра­том че­рез пле­чо. Он и вел ма­ши­ну.

    Музейная ма­ши­на до­еха­ла до буг­ра, ур­ча взоб­ра­лась на не­го и ос­та­но­ви­лась, по­ка­чи­ва­ясь и по­ры­ки­вая. Дед и ди­рек­тор сос­ко­чи­ли. Кла­ра ос­та­лась. Ди­рек­тор что-то спро­сил ее или ска­зал ей что-то (ткнул пальцем в па­лат­ки и фырк­нул), но она в от­вет только дер­ну­ла пле­чи­ком. Оба ар­хе­оло­га смот­ре­ли на них с вер­ши­ны дру­го­го хол­ма. Вок­руг - кто с кир­кой, кто с ло­па­той - сто­яли ра­бо­чие. Сей­час рас­ка­пы­ва­ли имен­но этот холм. Только те­перь пред­по­ла­га­лось, что это не ци­та­дель, а мо­ги­ла вож­дя - кур­ган.

    - И опять полд­ня ле­тят! И са­мые про­дук­тив­ные, по холодку, - вздох­нул Зы­бин, смот­ря на дорогу. - Ну что ж, Во­ло­дя, иди­те встре­чай­те, а я по­ка сбе­гаю в ла­воч­ку. Раз уж де­да при­вез­ли, без это­го не обойдешься. - И он по­бе­жал вниз.

    Корнилов се­кун­ду смот­рел ему вслед, со­об­ра­жая, а по­том крик­нул:

    - Но бе­ри­те только вод­ку! Шам­панс­кое есть, сто­ит в за­во­ди.

    - А это как же? - уди­вил­ся Зы­бин, ос­та­нав­ли­ва­ясь.

    - А вот так же, - от­ре­зал Кор­ни­лов и по­ка­тил­ся вниз.

    Зыбин пос­то­ял, по­ду­мал, по­жал пле­ча­ми.

    - С че­го ж это он шампанского? - спро­сил он недоуменно. - Веч­но че­го-то он...

    - А подвела, - ра­дост­но объяснил ему па­рень, что сто­ял рядом, - не при­еха­ла. Вот он и про­дал вам свои за­го­тов­ки!

    - Кто? Да ну, глупости! - рез­ко от­мах­нул­ся Зы­бин и по­шел бы­ло вниз, но тут дру­гой ра­бо­чий, Мит­рич, по­жи­лой, сте­пен­ный, ко­то­ро­го бри­га­дир По­та­пов втер в экс­пе­ди­цию (тол­ку от не­го кол­хо­зу все рав­но бы­ло чуть), ав­то­ри­тет­но подт­вер­дил:

    - Нет, при­ез­жа­ла, при­ез­жа­ла. Он с ней из го­ро­да при­ехал. Ма­ши­ну там око­ло ре­ки ос­та­ви­ли - она са­ма ее ве­ла - и сра­зу оба к яме. Он: «Стой­те, я вам по­ка­жу - вот, вот и вот!» - взял ее зон­тик да ка-ак на­чал шу­ро­вать, она сра­зу и нос в пла­ток: «Не на­до, не на­до, я и так вас по­ня­ла».

    Все зас­ме­ялись. «А ведь не лю­бят они Корнилова», - по­ду­мал Зы­бин и сам не раз­ли­чил, при­ят­но это ему или нет, во вся­ком слу­чае в эту ми­ну­ту он по­нял, что Кор­ни­ло­ва мож­но и не лю­бить.

    - Ну а по­том что? - спро­сил он.

    - А по­том они ко мне приш­ли. «Мит­рич, при­ни­май гос­тей». Же­на им яишен­ку с лу­ком свар­га­ни­ла, а ме­ня за коньяком пос­ла­ли. Я об­рат­но шел, три яб­ло­ка ей са­мых-са­мых, ну что ни на есть са­мых круп­ных сор­вал, она да­же пе­ре­пу­га­лась: «Ой, ой, ка­кие, раз­ве та­кие бы­ва­ют?»

    Зыбин взгля­нул на ра­бо­чих. Они слу­ша­ли и ух­мы­ля­лись.

    - Да кто же она такая? - спро­сил Зы­бин ошарашенно. - От­ку­да?

    - Вот от­ку­да она! - с удо­вольстви­ем ска­зал Митрич. - От­ку­да - не знаю! Я ведь не прис­лу­ши­вал­ся. Только я вот что по­нял. Она вро­де где-то с ва­ми встре­ча­лась. Или вы от­ды­ха­ли вмес­те, или ку­да ез­ди­ли.

    - Я? Нет! - ска­зал Зыбин. - Это­го не мо­жет быть.

    - Нет, точ­но, точ­но, она вас зна­ет, очень она ин­те­ре­со­ва­лась! Го­во­рит: «Он ме­ня те­перь не уз­на­ет». А он го­во­рит: «Узна­ет». По­том он сбе­гал, ка­кие-то ей два че­ре­па при­нес, козьи, что ли. Ска­терть чис­тая, так он их пря­мо на нее! Же­на ее по­том в зо­ле сти­ра­ла. По­том они на реч­ку вмес­те пошли... - Он по­мол­чал и до­ба­вил: - Ру­ки мыть!

    Все друж­но зар­жа­ли.

    - Ну лад­но, Мит­рич, пош­ли, ты мне по­мо­жешь! По­ка они там бу­дут...

    - А красивая, - ска­зал Мит­рич, идя за ним. - Пол­ная! Во­лос жел­тый, лет двад­цать пять, не больше! При­чес­ка! Цеп­ка! Ча­си­ки!

    Тучи ра­зош­лись, прог­ля­ну­ло солн­це, и сра­зу ста­ло очень жар­ко. Во­об­ще ле­то бы­ло су­хим. Дож­ди прош­ли только не­дав­но - ред­кие, ко­сые, мел­кие дож­ди. Та­кие, ес­ли они про­ле­тят где-ни­будь око­ло Моск­вы или Ря­за­ни, на­зы­ва­ют­ся гриб­ны­ми. Но тут ис­том­лен­ная жа­ром зем­ля при­ни­ма­ла их жад­но, раск­ры­то, все­ми хол­ма­ми и лож­би­на­ми пред­го­рий, все­ми гек­та­ра­ми бу­рых ка­шек и бе­лых ко­ло­кольчи­ков, по­жух­лы­ми листьями кус­тар­ни­ков. Бе­лые па­ра­шю­ти­ки пла­ва­ли в воз­ду­хе - отц­ве­ли оду­ван­чи­ки. Не­жиз­нен­ные неж­ные го­лу­бые ци­ко­рии на вы­со­ких, уз­ло­ва­тых, креп­ких и пря­мых, как ве­рев­ки, стеб­лях вы­го­ра­ли и ста­но­ви­лись ро­зо­ва­то-фар­фо­ро­вы­ми, бе­лы­ми, се­ры­ми, бесц­вет­ны­ми. Зной дро­жал, как жар над са­мо­ва­ром. Но вов­сю за­ли­ва­лись куз­не­чи­ки. В не­по­годь они при­ти­ха­ли, а в солн­це вы­би­ра­ли са­мые что ни на есть су­хие сож­жен­ные от­ко­сы, и все сот­ря­са­лось тог­да от их стре­ко­та, он был так убийст­вен­но ро­вен, что Зы­би­ну ка­за­лось - не прос­то ти­ши­на, а мерт­вое без­мол­вие ок­ру­жа­ло его все эти ме­ся­цы. Но сей­час все вок­руг бы­ло опять пол­но ос­кол­ков - мел­ких, ост­ро ра­ня­щих. Тра­ва пе­ла, сто­на­ла, стре­ко­та­ла. Зы­бин раз­ли­чал да­же от­дельные го­ло­са. Кто-то от­чет­ли­во и жа­лоб­но про­сил: при­ди, при­ди, при­ди... А там, выс­лу­шав его до кон­ца, от­ве­ча­ли от­чет­ли­во и сер­ди­то: нет, нет, нет! Про­хо­дя ми­мо зон­ти­ка, Зы­бин уви­дел ее - зе­ле­ную, большег­ла­зую, слов­но вык­ро­ен­ную из зе­ле­но-бе­ло­го се­реб­рис­то­го лис­та ку­ку­ру­зы ко­был­ку. «Она? - по­ду­мал он. - Но ведь са­ран­ча не стре­ко­чет, ка­жет­ся...»

    Директор с про­фес­со­ром Дуб­ровс­ким сто­яли пос­ре­ди по­ля­ны. И Кла­ра то­же сто­яла с ни­ми.

    - "Орошай ви­ном же­лу­док. Со­вер­ши­ли круг соз­вездья. Ти­хо неж­ная ци­ка­да, при­та­ясь, от жа­ра стонет", - ска­зал Зы­бин под­хо­дя и стис­нул Кла­ре руку. - Сти­хот­во­ре­ние Ал­кея, пе­ре­вод Ве­ре­са­ева, соб­ра­ние со­чи­не­ний, том де­вя­тый. Здравст­вуй­те, то­ва­ри­щи!

    - Нет, с ви­ном мы, по­хо­же, подождем, - жиз­не­ра­дост­но от­ве­тил директор, - мы по­ка с то­бой и на квас не за­ра­бо­та­ли. Зна­чит, и оро­шать же­лу­док нам вро­де бы не с че­го. Ну, здравст­вуй, здравст­вуй, хра­ни­тель! Вот за кос­тя­ми к те­бе при­еха­ли.

    Он го­во­рил и смот­рел ему в ли­цо доб­ры­ми смеш­ли­вы­ми гла­за­ми.

    - Но мы-то с ва­ми, по­жа­луй, заработали, - ска­за­ла ти­хо Кла­ра ди­рек­то­ру.

    - Но мы-то с вами, - мах­нул ру­кой директор, - мы-то с ва­ми, известно, - зо­ло­то! Мы лю­ди де­ло­вые, точ­ные, с на­ми шут­ки пло­хи. Так, - он обер­нул­ся к профессору. - Вот предс­тав­ляю - Ге­ор­гий Ни­ко­ла­евич Зы­бин. Чи­та­ли, на­вер­но, его статью в «Ка­захс­танс­кой прав­де» про биб­ли­оте­ку. Та­кой скан­дал там на­де­лал! А по-на­ше­му - хра­ни­тель древ­нос­ти. Ру­ко­во­ди­тель всех ра­бот. А это, хра­ни­тель, Ни­ко­лай Фе­до­ро­вич Дуб­ровс­кий, наш по­ку­па­тель из Вет­зоо. Ну что - ус­ту­пим ему твои мос­лы или нет?

    «Володя гений», - по­ду­мал Зы­бин, но ска­зал:

    - Да что ус­ту­пать-то? Ведь их кар­бол­кой за­ли­ли. К ним и не по­дой­дешь.

    - А не­важ­но! А сов­сем неважно, - энер­гич­но за­пел се­дой про­фес­сор, по­хо­жий на пастора. - Мы, до­ро­гой кол­ле­га, их и от­мо­чим, и от­мо­ем. И зна­ете, ка­кие у нас по­лу­чат­ся пре­па­ра­ты! Ва­ша не­уда­ча - для нас пре­ве­ли­кое счастье. Та­ко­го ко­ли­чест­ва кост­но­го ма­те­ри­ала чис­то­по­род­ных ли­ний ско­та для Сред­ней Азии на­ча­ла эры нет ниг­де! А для Ар­ту­ра Германовича, - он кив­нул го­ло­вой в сто­ро­ну ямы, - это же са­мый нас­то­ящий клад! Он же ло­шад­ник! Сей­час как раз пи­шет кан­ди­датс­кую об ис­то­рии кир­гиз­ца и его от­но­ше­нии к ло­ша­ди Прже­вальско­го. Вот смотрите, - он мах­нул ру­кой че­рез поляну. - Ви­ди­те?

    Зыбин пос­мот­рел и улыб­нул­ся. Немчик, - так он сра­зу ок­рес­тил его, - за­су­чил брю­ки и по­лез в яму. За ним прыг­нул и Кор­ни­лов.

    - И наш ду­рак то­же туда, - осер­дил­ся ди­рек­тор и зак­ри­чал: - Вла­ди­мир Ми­хай­ло­вич, бу­дешь ко­паться в этой га­дос­ти, сей­час пош­лю к ти­та­ну ру­ки от­па­ри­вать. На них, мо­жет, вер­но сто пу­дов до­по­топ­но­го си­фи­ли­са!

    Профессор зас­ме­ял­ся и по­ло­жил ру­ку на пле­чо ди­рек­то­ра.

    - Да нет, не мо­жет быть! - ска­зал он задумчиво. - Ни­как не мо­жет быть, до­ро­гой Сте­пан Мит­ро­фа­но­вич. Вы са­ми го­во­ри­те, пол­то­ры ты­ся­чи лет. Ка­кой уж тут!.. - Он вдруг эле­гант­но, чис­то по-про­фес­сорс­ки подх­ва­тил ди­рек­то­ра под руку. - Пой­дем­те-ка луч­ше пос­мот­рим их...

    ...Кости ле­жа­ли сплош­ным на­ва­лом. Свер­ху они бы­ли чер­ные от кар­бол­ки, но ког­да их во­ро­ши­ли, они ста­но­ви­лись бе­лы­ми, жел­ты­ми, кре­мо­вы­ми. Ви­ди­мо, спер­ва их дол­го - сто­летья, мо­жет быть, - об­ду­ва­ло вет­ром, мы­ло дож­дем, за­сы­па­ло сне­гом - и вот они сде­ла­лись су­хи­ми, лег­ки­ми и звон­ки­ми. А в об­щем, в яме под трос­точ­кой вски­па­ло что-то по­хо­жее на гру­ду раз­ноц­вет­ных кру­жев - ру­мя­ный ас­сис­тент си­дел над ямой и вер­тел в ру­ках ло­ша­ди­ный че­реп.

    - Терем-теремок! - ти­хонько поз­вал его Кор­ни­лов.

    - Обратите внимание, - вдруг под­нял го­ло­ву ассистент, - и за­ты­лок цел. И вот, смотрите-ка... - И он су­нул в ру­ки про­фес­со­ра ло­ша­ди­ный че­реп.

    Тот взял его, по­вер­тел так и сяк и ос­то­рож­но по­ло­жил на зем­лю.

    - Да, - ска­зал он, от­ря­хи­вая щелч­ком кон­чи­ки пальцев, - все это очень, очень!! Зна­комьтесь, по­жа­луйс­та. Это хо­зя­ин, Ге­ор­гий Ни­ко­ла­евич Зы­бин. А это... - И он наз­вал имя и от­чест­во ас­сис­тен­та.

    Артур Гер­ма­но­вич улыб­нул­ся и встал.

    - Здравствуйте, - ска­зал он. - Из­ви­ни­те, ру­ки не по­даю. Гряз­ные. У ме­ня для вас письмо от По­ли­ны Юрьевны. Только оно там, в ма­ши­не, в порт­фе­ле. Я сей­час, ес­ли поз­во­ли­те...

    Он с со­жа­ле­ни­ем пог­ля­дел на ло­ша­ди­ный че­реп, встал и по­шел. И Зы­бин то­же по­шел за ним. Он был так оше­лом­лен, что да­же ни­че­го не спро­сил.

    «Боже мой, бо­же мой, - воск­ли­ца­ло в нем что-то, - Ли­на. Бо­же ты мой, бо­же».

    Письмо бы­ло в кон­вер­те, уз­ком и тон­ком, и Зы­бин мгно­вен­но вспом­нил ру­ку Ли­ны в пер­чат­ке.

    "Дорогой Ге­ор­гий Ни­ко­ла­евич, две не­де­ли я уже здесь. Ищу, ищу вас и все не мо­гу най­ти. Еще в Моск­ве уз­на­ла, что вы ра­бо­та­ете в му­зее, но ког­да заш­ла ту­да, ва­ша оча­ро­ва­тельная сот­руд­ни­ца ни­че­го, кро­ме то­го, что вы где-то в экс­пе­ди­ции, объяснить мне не смог­ла. Но есть Бог! Я встре­ти­лась с Вла­ди­ми­ром Ми­хай­ло­ви­чем. Он мне все и рас­ска­зал. Най­ди­те же ме­ня, по­жа­луйс­та. Вам это бу­дет, на­вер­но, ку­да лег­че, чем мне. У ме­ня в но­ме­ре есть те­ле­фон. Уз­на­ете по спра­воч­ной. Гос­ти­ни­ца «Алма-Ата», N_42. Не­де­ли две я еще бу­ду си­деть в нем. Меч­таю выб­раться к вам в го­ры. Я бы­ла, прав­да, там раз с Вла­ди­ми­ром Ми­хай­ло­ви­чем, но без вас. Впро­чем, мо­жет быть, это и хо­ро­шо, что без вас. Те­перь я имею со­вер­шен­но точ­ное предс­тав­ле­ние о том, где и как вы жи­ве­те, а то вы бы сов­сем ме­ня за­го­во­ри­ли. Но зна­ете, что ме­ня по­ра­зи­ло нас­мерть? Го­ры! Как и мо­ре в том 35-м. Впро­чем, вы, мо­жет быть, все уже и за­бы­ли. А я пом­ню.

    Жду от­ве­та, как со­ло­вей ле­та. Ва­ша Ли­на.

    P.S. А вер­но, пом­ни­те мо­ре? То есть - мо­ре, Ана­пинс­кий му­зей, краб под кро­ватью и все ос­тальное. Вот бы­ли-то вре­ме­на, Ге­ор­гий Ни­ко­ла­евич! По­ду­мать страш­но! Так зво­ни­те же, по­жа­луйс­та. Еще раз ва­ша Ли­на".

    Он су­нул письмо в кар­ман.

    - Полина Юрьевна вас очень хо­те­ла видеть, - поч­ти­тельно ска­зал Ар­тур Германович. - Она да­же со­би­ра­лась по­ехать с на­ми, мы ее да­же спе­ци­ально еще пол­ча­са прож­да­ли, но, ви­ди­мо, что-то там не выш­ло.

    - Вот как? - ска­зал Зы­бин, пло­хо по­ни­мая, что он говорит. - Зна­чит, что... это... - Он не знал, что ска­зать и о чем спро­сить.

    - Тут вот как все получилось, - со­лид­но объяснил ассистент, - Вла­ди­мир Ми­хай­ло­вич при­вез в инс­ти­тут эти кос­ти с просьбой оп­ре­де­лить и дать зак­лю­че­ние. Мы его, ко­неч­но, отос­ла­ли на ка­фед­ру зо­оло­гии. Тут он встре­тил­ся с По­ли­ной Юрьевной. Она тог­да только что при­еха­ла и зна­ко­ми­лась с на­шим учеб­ным му­зе­ем. Ну, уви­де­ла этот кост­ный ма­те­ри­ал, по­го­во­ри­ла с Вла­ди­ми­ром Ми­хай­ло­ви­чем и поп­ро­си­ла все по­ка­зать на мес­те. При­еха­ла, пос­мот­ре­ла, кое-что зах­ва­ти­ла с со­бой в ла­бо­ра­то­рию. По­том по­да­ла док­лад­ную в рек­то­рат и ко­пию в Инс­ти­тут ис­то­рии Ка­захс­та­на. «Обна­ру­жен большой кост­ный ма­те­ри­ал до­маш­не­го ско­та до вся­кой ме­ти­за­ции. Счи­таю нуж­ным при­об­рес­ти всю кол­лек­цию». Ее под­дер­жал про­фес­сор Дуб­ровс­кий. Деньги на это от­пус­ти­ли. Вот мы и при­еха­ли пос­мот­реть, что по­ку­па­ем.

    - Так, - ска­зал Зы­бин, уже отдышавшись. - Так! Те­перь я все понял. - И вдруг он страш­но за­то­ро­пил­ся и заюлил. - Так я сей­час пой­ду поз­во­ню По­ли­не Юрьевне, а то кон­то­ра зак­ро­ет­ся и... А вы, по­жа­луйс­та, иди­те ту­да. Я сей­час то­же при­бе­гу. Вот поз­во­ню и при­бе­гу. Это од­на ми­ну­та!

    В кон­то­ре го­ре­ла только од­на нас­тольная лам­па и сче­то­вод си­дел и уны­ло иг­рал на сче­тах. Зы­бин во­шел и, не спра­ши­вая раз­ре­ше­ния, снял труб­ку. В труб­ке что-то шу­ме­ло и раз­ры­ва­лось. По­рой да­же как буд­то до­но­си­лись ка­кие-то об­рыв­ки слов. Зы­бин нес­колько раз опус­кал и под­ни­мал труб­ку, но ни­че­го, кро­ме гроз и раз­ря­дов, в ней не бы­ло. А по­том и это за­молк­ло, и все за­пол­нил ров­ный и ка­кой-то по­рис­тый шум. «Как в раковине, - по­ду­мал он смутно, - как в большой морс­кой ра­ко­ви­не». И сей­час же ему предс­та­ви­лось, что вот он опять идет ночью по узенькой тро­пин­ке вы­со­ким бе­ре­гом и ни­че­го вок­руг нет, од­на тьма, и только впе­ре­ди бе­лым круг­лым ог­нем го­рит ка­кой-то фо­на­рик, а вни­зу ки­пит, уха­ет и за­ки­па­ет мо­ре. Од­наж­ды вот так он шел и нес в тю­бе­тей­ке кра­ба. И краб был ог­ром­ный, чер­но-зе­ле­ный, сер­ди­тый и ко­лю­чий, как как­тус. «Да, тот краб был человек», - по­ду­мал он. Но труб­ка про­дол­жа­ла шу­меть, и он бро­сил ее на ры­чаг. Сче­то­вод щелк­нул пос­лед­ний раз ка­кой-то кос­точ­кой, вздох­нул и бро­сил сче­ты на стол.

    - У нас те­ле­фон тугой, - ска­зал он с удовольствием. - Тре­тий год вот так му­ча­ем­ся. Иног­да нуж­но сроч­но свя­заться, и ни­как, ни­как!

    Зыбин пос­мот­рел на не­го и вдруг, разъярясь, изо всей си­лы ух­нул ку­ла­ком по ры­ча­гу. В труб­ке что-то с шу­мом взор­ва­лось, лоп­нул ка­кой-то пу­зырь и опять за­шу­ме­ло. Мо­ре сно­ва бы­ло тут.

    «И ка­ко­го чер­та мне загорелось, - по­ду­мал он, трезвея. - На­шел вре­мя». И уже поч­ти бес­соз­на­тельно под­нял труб­ку, и тут от­чет­ли­вый женс­кий го­лос ска­зал ему: «Вто­рая».

    - Вторая, будьте добры, - крик­нул он, вскакивая, - дай­те Ве­тинс­ти­тут. Ка­кой но­мер-то? Да все рав­но ка­кой! Спра­воч­ную, спра­воч­ную дай­те.

    В труб­ке по­мол­ча­ли, а по­том тот же го­лос ска­зал: «Спра­воч­ная не обоз­на­че­на. Даю от­дел кад­ров».

    Трубки не под­ни­ма­ли до­вольно дол­го. По­том женс­кий го­лос спро­сил, ко­го ему нуж­но. Он спро­сил, как ему ра­зыс­кать По­ли­ну Юрьевну По­тоц­кую.

    - Одну минуточку, - ска­зал го­лос. И он вдруг ус­лы­шал дроб­ный стук спе­ша­щих каб­луч­ков: тук-тук-тук. «Ее в инс­ти­ту­те зва­ли козой», - вспом­нил он. Звяк­ну­ла труб­ка, и ему ра­дост­но ска­за­ли: «Да». Он пе­ре­вел ды­ха­ние. Она!

    Это ее «да». Вот оно! Встре­ти­лись! И еще од­но «да» по­лу­чил он от нее. Та­кое же ра­дост­ное и иск­рен­нее, как и всег­да. И столь же, как и всег­да, ни­че­го не зна­ча­щее и ров­но ни­че­го не сто­ящее.

    - Здравствуйте, Лина, - ска­зал он. - Это я, Ге­ор­гий. Вы дав­но при­еха­ли?

    Как только он наз­вал се­бя, она с ка­кой-то да­же оби­дой вскрик­ну­ла: «Ну на­ко­нец-то!..» И... Впро­чем, пос­ле кон­ца раз­го­во­ра он так и не мог вспом­нить его на­ча­ло. Пом­нил только, что все сра­зу пош­ло так, как буд­то тут не про­ле­га­ли, го­ды, встре­чи, раз­ры­вы, раз­лу­ки. Пол­ностью па­мять к не­му возв­ра­ти­лась только на­чи­ная с ее воп­ро­сов.

    - Ну ког­да же вы все-та­ки при­еде­те? Я очень хо­чу вас ви­деть!

    - Да, гос­по­ди, да ког­да угодно, - от­ве­тил он. - Ну, хоть сейчас! - И вер­но, он го­тов был, как мальчиш­ка, сей­час же сбе­жать на шос­се и вско­чить в лю­бую ма­ши­ну.

    Она зас­ме­ялась.

    - А я ведь бо­ялась, что вы из­ме­ни­лись. Да нет, се­год­ня нельзя. У вас же там на­ши? Вы сей­час один?

    - Один, - от­ве­тил он. - А что?

    - Ну а с кос­тя­ми что? По­ря­док? Все бла­го­по­луч­но?

    - Очень, - от­ве­тил он, хо­тя ров­но ни­че­го не со­об­ра­зил - ка­кие кос­ти, ка­кой порядок? - Очень, очень все благополучно, - ска­зал он.

    - И Во­ло­дя не под­ка­чал? Ну, пе­ре­дай­те ему мой при­вет. Так нам и не уда­лось сде­лать вам сюрп­риз. Слу­шай­те, хра­ни­тель (вас ведь тут хра­ни­те­лем проз­ва­ли. Я так сме­ялась). Пос­ле двух я всег­да сво­бод­на. Так, ска­жем, завт­ра, а?

    - Отлично, - от­ве­тил он решительно. - Где?

    И тут она за­го­во­ри­ла как-то по-ино­му, по-ста­ро­му, вот как тог­да на мо­ре. Его да­же в жар бро­си­ло от ее го­ло­са.

    - Да где хо­ти­те, до­ро­гой, где вы хо­ти­те. Мо­жет, в му­зей к вам зай­ти?

    - Да, - ска­зал он с разбегу. - Зай­ди­те в музей. - По­том опомнился. - Постойте, - ска­зал он, - не на­до в му­зей. Вот вы зна­ете глав­ный вход в парк, где фон­тан? Так вот у фон­та­на. Хорошо? - И сей­час же по­ду­мал, что нет, не хо­ро­шо, слиш­ком уж там люд­но. Но она уже от­ве­ти­ла:

    - Всегда обо­жа­ла сце­ну у фон­та­на. «Пе­ред гор­дою по­ляч­кой уни­жаться?» Блеск, как го­во­рит Во­ло­дя. Только вы уж очень не опаз­ды­вай­те, а то, зна­ете, сто­ять на ви­ду у всех... - Тут ей что-то крик­ну­ли со стороны. - Ви­ди­те, тут мне подс­ка­за­ли: мо­ло­дой, кра­си­вой, оди­но­кой. Хо­ро­шо, до­го­во­ри­лись, у фон­та­на. А те­перь поп­ро­си­те к те­ле­фо­ну мо­его про­фес­со­ра. Только ско­рее - ну­жен те­ле­фон. Здесь все ин­те­ре­су­ют­ся его по­куп­кой.

    Чтоб как сле­ду­ет спрыс­нуть по­куп­ку, они об­лю­бо­ва­ли от­лич­ное мес­то. Пос­та­ви­ли стол над са­мым от­ко­сом. Тут к шос­се сбе­гал влаж­ный пес­ча­ный ко­со­гор - не жел­тый, а ржа­во-оран­же­вый, и весь до са­мой вер­ши­ны он за­рос дуд­ка­ми, ко­лю­чим бар­ба­ри­сом с круг­лы­ми баг­ро­вы­ми листьями и эда­ки­ми не­больши­ми лад­ны­ми ло­пуш­ка­ми, ров­ны­ми и ак­ку­рат­ны­ми, как ки­тайс­кие зон­ти­ки. А за шос­се на­чи­на­лись бо­ло­та осо­ки, чис­тая и час­тая рос­сыпь не­за­бу­док, бур­ная реч­ка Ал­ма­атин­ка, а в ней, сре­ди пе­ны и брызг, гро­хо­та и блес­ка, лос­нил­ся на солн­це по­хо­жий на ку­па­юще­го­ся бе­ге­мо­та ог­ром­ный чер­ный ва­лун. В об­щем, от­лич­ное мес­то!

    Тень и солн­це, прох­ла­да и све­жесть.

    И под­хо­дя, еще из­да­ли Зы­бин ус­лы­шал го­лос ди­рек­то­ра. Ди­рек­тор гро­мы­хал. Зна­чит, ко­го-то гро­мил. «Ко­го же это он?» - по­ду­мал Зы­бин.

    Он по­до­шел, и за яб­ло­ня­ми его ник­то не за­ме­тил. Все си­де­ли и слу­ша­ли. Только дед спал, не­за­ви­си­мо от­ки­нув­шись го­ло­вой на ствол яб­ло­ни, и чуть всхра­пы­вал. Пе­ред Кла­рой на ска­тер­ти ле­жа­ло нес­колько па­пи­рос­ных ко­ро­бок. «Да ведь она же не курит», - смут­но по­ду­мал Зы­бин. Кла­ра мол­ча­ла и иг­ра­ла вил­кой. Ря­дом с Кла­рой си­де­ла Да­ша, пле­мян­ни­ца бри­га­ди­ра По­та­по­ва, вес­нуш­ча­тая, неж­но-ро­зо­вая де­вуш­ка. Она в этом го­ду пе­реш­ла на чет­вер­тый курс те­ат­ральной сту­дии, и По­та­пов ни­как не мог прос­тить ей это­го. Все не от­ры­ва­ясь смот­ре­ли на ди­рек­то­ра.

    А он кон­чил од­ну ти­ра­ду, вы­дер­жал эта­кую эф­фект­ную па­узу, кряк­нул, под­це­пил на вил­ку ко­леч­ко лу­ка, ис­то­во про­же­вал его и про­дол­жал уже иным го­ло­сом, лег­ким и ар­тис­тич­ным:

    - И вот еще что, про­фес­сор, не ду­май­те, что это пус­тяк. Ска­зать на лек­ции сту­ден­там «то­ва­рищ Ста­лин ошиб­ся» - это та­ки нас­то­ящее го­су­дарст­вен­ное прес­туп­ле­ние.

    «Ах вот по­че­му они» и молчат, - по­ду­мал Зы­бин и тре­вож­но взгля­нул на Кор­ни­ло­ва: сильно ли он набрался? - Нет, как буд­то не осо­бен­но, во вся­ком слу­чае, си­дит как и все".

    - Но ведь не так же, не так это было, - чуть не зап­ла­кал профессор. - Мой брат на воп­рос сту­ден­тов, мож­но ли счи­тать, что па­де­ние Римс­кой им­пе­рии - это следст­вие ре­во­лю­ции ра­бов, от­ве­тил...

    - Это не важ­но. Это со­вер­шен­но не важно, - власт­но от­ру­бил и отб­ро­сил ла­донью его воз­ра­же­ния директор. - Важ­но, что он ска­зал «нет»! Он ска­зал «нет», ког­да вождь ска­зал «да». А как же ина­че? Что зна­чат сло­ва: «Не знаю, что имел в ви­ду Иосиф Вис­са­ри­оно­вич, но факт тот, что пос­ле спар­та­ковс­ко­го вос­ста­ния Рим про­су­щест­во­вал еще 550 лет и сде­лал­ся ми­ро­вой им­пе­ри­ей»? А ведь то­ва­рищ Ста­лин на­пи­сал со­вер­шен­но яс­но и прос­то: вар­ва­ры и ра­бы с гро­хо­том по­ва­ли­ли Римс­кую им­пе­рию. Зна­чит, вот это и есть на­уч­ная ис­ти­на. Так или не так?

    - Это так, конечно, - уны­ло сог­ла­сил­ся профессор. - Но...

    - Это так, ко­неч­но, но арес­то­ван ваш брат, - вдох­но­вен­но подх­ва­тил директор. - По­ни­маю, ах как все по­ни­маю. Но ведь это же ста­рая пес­ня. «Мол­чи, все знаю я са­ма, но эта кры­са мне ку­ма». А вот у этой девушки, - он гроз­но, ан­тич­ным жес­том, че­рез весь стол по­ка­зал на Дашу, - заб­ран ее дя­дя. Так что же, его брат-кол­хоз­ник, ее отец, раз­ве го­во­рит: «Не ве­рю, не мо­жет быть, не пра­вы ор­га­ны»? Нет, он го­во­рит: «Раз взя­ли Петьку, зна­чит, бы­ло за что взять». Вот так ду­ма­ет прос­той му­жик-кол­хоз­ник про свою род­ную Со­ветс­кую власть. А мы ин­тел­ли­ген­ция, хит­рая да лу­ка­вая... не оби­жай­тесь, я сам из то­го же тес­та, по­это­му так и го­во­рю...

    - Так ведь, Сте­пан Мит­ро­фа­но­вич, дя­дю Пе­тю взя­ли за кле­ща, за вре­ди­тельство, а их брата... - нес­ме­ло ска­за­ла Да­ша и вся вспых­ну­ла.

    - Ай-ай-ай! - за­ка­чал го­ло­вой ди­рек­тор, си­яя и по­во­ра­чи­ва­ясь к ней всем корпусом. - Ах ты, та­кая-ся­кая, ум­ни­ца-ра­зум­ни­ца, ты что ж ду­ма­ешь, что аги­та­ция с про­фес­сорс­кой ка­фед­ры - это не вре­ди­тельство? Это, ми­лая моя, ху­же, чем вре­ди­тельство. Это иде­оло­ги­чес­кая ди­вер­сия про­тив ва­ших ще­нячьих душ, и мы за та­кие вот штуч­ки го­ло­ву бу­дем отрывать. - Он су­ро­во стис­нул кулак. - По­то­му что до­ро­же вас, вес­нуш­ча­тых да соп­ли­вых, у нас ни­че­го на све­те нет.

    - Но, Сте­пан Митрофанович, - про­фес­сор да­же ру­ки при­жал к груди, - ведь то, что ска­зал брат, это же част­ное разъясне­ние спе­ци­алис­та-исто­ри­ка, ко­то­рое к уче­нию Ста­ли­на...

    - А то­ва­рищ Ста­лин - ко­ри­фей всех наук, - быст­ро и су­ро­во от­ре­зал Кор­ни­лов и взгля­нул на Зы­би­на (он один его увидел). - Ему ис­то­ри­кам не­че­го там разъяснять.

    - Ну да, ну да, - бес­по­мощ­но ог­ля­нул­ся на не­го и за­ло­по­тал про­фес­сор, уже ров­но ни­че­го не понимая. - Ко­ри­фей! Я сог­ла­сен! Ко­ри­фей всех на­ук! Не­че­го там разъяснять! Я сог­ла­сен, не­че­го... Но не мо­жет же вся­кая ме­лочь...

    - А в уче­нии то­ва­ри­ща Ста­ли­на нет ни­че­го мелкого, - так же су­ро­во из­рек Кор­ни­лов и слег­ка по­ко­сил­ся на Дашу. - А дай нам во­лю - хит­рым да лу­ка­вым ин­тел­ли­ген­там - так мы, по­жа­луй...

    Тут про­фес­сор уже так сме­шал­ся, что да­же оч­ки уро­нил на стол.

    - А вот ты по­мол­чал бы, - вдруг су­ро­во при­ка­зал директор. - Вот по­мол­чал бы ты нем­но­го. Смот­ри, брат, больно язы­кас­тый стал! До­го­во­ри­тесь вы со сво­им хра­ни­те­лем до че­го-ни­будь хо­ро­ше­го... («Ну вот, это­го еще мне не хватало», - оша­ле­ло по­ду­мал Зы­бин.) А вот вы ведь ме­ня опять не понимаете, - по­вер­нул­ся он к профессору. - Тут что важ­но? Важ­но имен­но то, чем он ме­ня сей­час пы­тал­ся уко­лоть. Нет, не уко­лешь, до­ро­гой. Да! Уче­ние вож­дя цельно и не­рас­тор­жи­мо! Да! В нем нет ме­ло­чей, сколько бы ты ни сме­ял­ся над этим! Его не об-суж-да-ют! Его у-ча-т! По­ни­ма­ете, у-ча-т! Вот как в шко­ле бук­варь. («Бо­же мой, бо­же мой, что же он говорит, - по­ду­мал Зыбин, - ведь ум­ный же му­жик, а...» Он вы­шел из-за яб­ло­ни, но за­ме­ти­ла его только Кла­ра.)

    - Мы на­ка­ну­не войны, - про­дол­жал ди­рек­тор, по­мол­чав, ка­ким-то со­вер­шен­но иным то­ном, ти­хим и задумчивым, - са­мой страш­ной, бес­по­щад­ной вой­ны. Враг только и ищет, чтоб на­щу­пать щел­ку в на­шем соз­на­нии. Вот в их сознании! - он кив­нул на Кла­ру и Дашу. - По­то­му что мы их - дев­чо­нок и мальчи­шек, де­тей наших, - пер­вы­ми пош­лем уми­рать за наш строй. Так что ж, мы бу­дем раз­ре­шать, чтоб ка­кой-то дя­дя от­рав­лял их только за­вя­зав­ше­еся соз­на­ние вот та­ки­ми вот штуч­ка­ми? Ведь ес­ли у вож­дя ошиб­ка здесь, то мо­гут быть ошиб­ки и дальше? Зна­чит, он го­во­рит не по­ду­мав, ведь так? Ну, или го­во­рит не зная? Это то­же не луч­ше. Но ведь как же тог­да мож­но счи­тать вож­дем че­ло­ве­ка, ко­то­рый... Нет, нет, это со­вер­шен­но не­мыс­ли­мо! Это вы, я, он, она - мо­гут оши­баться; а вождь - нет! Он не мо­жет. Он - вождь! Он дол­жен вес­ти, и он ве­дет нас. «От по­бе­ды к по­бе­де», как это на­пи­са­но на сте­не ва­ше­го инс­ти­ту­та. Он муд­рый, ве­ли­кий, ге­ни­альный, всез­на­ющий, и ес­ли мы все бу­дем ду­мать про не­го так, то мы по­бе­дим. Ваш брат арес­то­ван по­то­му, что он пос­та­вил все эти ис­ти­ны под сом­не­ние, хо­тя бы в од­ном от­дельном пунк­те. А это прес­туп­ле­ние, за не­го су­дят. Вот и все. А там уж де­ло ор­га­нов. Мо­жет быть, вер­но, пос­чи­та­ют­ся с воз­рас­том. И не го­во­ри­те об этом больше ни­ко­му. При­це­пят­ся, вер­но, к сло­ву да и... Ну да где же этот чер­тов хра­ни­тель? И ни­ког­да его нет на мес­те, ког­да нуж­но!

    - Здесь я, - ска­зал Зы­бин. Он по­шел и сел на под­ви­ну­тую ему та­бу­рет­ку.

    И все сра­зу же за­мол­ча­ли, гля­дя на не­го.

    Молчал и он, об­ло­ко­тясь на ло­коть и смот­ря в ска­терть.

    - И ка­кую же статью предъяви­ли ва­ше­му брату? - спро­сил он про­фес­со­ра.

    Тот бы­ло отк­рыл рот.

    - Да от­ку­да он знает? - су­ро­во и обес­по­ко­ен­но прик­рик­нул директор. - Идет следст­вие. Лад­но, про это кон­че­но! Кла­роч­ка, по­ка­жи­те-ка хра­ни­те­лю, что нам дед раз­до­был, да и по­едем. А выпьют они уже, по­хо­же, од­ни. Это у них ни­ког­да не зар­жа­ве­ет!

    И Кла­ра отк­ры­ла пер­вую из ле­жав­ших пе­ред ней па­пи­рос­ных ко­ро­бок.

    Это бы­ло зо­ло­то, час­тич­ки че­го-то, ка­кие-то че­шуй­ки, ка­кие-то кра­еш­ки, плас­тин­ки, блед­но-жел­тые, туск­лые, мут­ные. Это бы­ло по­ис­ти­не мерт­вое зо­ло­то, то са­мое, что вы­сы­па­ет­ся из глаз­ниц, ког­да от­ры­ва­ют врос­ший в зем­лю бу­рый че­реп, что мер­ца­ет меж­ду ре­бер, оса­жи­ва­ет­ся в мо­ги­ле. Сло­вом, это бы­ло то ар­хе­оло­ги­чес­кое зо­ло­то, ко­то­рое ни с чем ни­ког­да не сме­ша­ешь. Зы­бин, за­быв обо всем, мол­ча кру­тил эти плас­тин­ки и бляш­ки. Са­мые круп­ные из них больше все­го по­хо­ди­ли на жел­тый бе­ре­зо­вый лист. Та­кой же цвет, та­кой же ши­ро­кий, тон­кий, ост­рый ко­нус.

    Он ос­то­рож­но, шту­ка за шту­кой, брал их в ру­ки и опус­кал об­рат­но на ва­ту в ко­ро­боч­ку. Да, да, это бы­ло то са­мое, что уже нес­колько раз по­па­да­ло ему в ру­ки. То шо­фер при­вез от­ку­да-то, то бу­фет­чи­ца по­жерт­во­ва­ла. Но сей­час тут, на ва­те, они ле­жа­ли на­ва­лом.

    - А вот тут серьга, - ска­за­ла Кла­ра, отк­ры­вая спи­чеч­ную коробку, - смот­ри­те, ка­кой стран­ный сю­жет: мышь вгры­за­ет­ся в брю­хо си­дя­ще­го че­ло­ве­ка.

    - Дай ему лу­пу, дай! - воз­буж­ден­но при­ка­зал ди­рек­тор.

    - Кусок диадемы, - про­дол­жа­ла Кла­ра, отк­ры­вая длин­ную ко­роб­ку из-под сигар. - Всех кус­ков три. Мы зах­ва­ти­ли только один.

    У Зы­би­на да­же ру­ки дрог­ну­ли. До то­го это бы­ло не­обы­чай­но. Ку­сок сос­то­ял из ажур­ной зо­ло­той плас­ти­ны, раз­де­лен­ной на два по­яса. В верх­нем по­ясе был изоб­ра­жен ро­га­тый дра­кон с гиб­кой ко­шачьей статью и на пру­жи­ня­щих ла­пах. Он сто­ял из­ви­ва­ясь и ос­ка­лясь. Чет­ко был вы­че­ка­нен каж­дый клык зве­ря. А ни­же эта­жом по­ме­щал­ся коз­лик. Ма­ленький шуст­рый коз­лик-тек­лик, как его на­зы­ва­ют тут. Он сто­ял на ка­ком-то бу­гор­ке или вер­шин­ке и смот­рел от­ту­да вдаль. Так у не­го бы­ли по­доб­ра­ны ко­пыт­ца, та­кая у не­го бы­ла выс­мат­ри­ва­ющая мор­доч­ка. По­том еще ле­те­ли ле­бе­ди, под­ни­ма­лись фа­за­ны и ут­ки, пор­ха­ли мел­кие пта­хи. От­дельно, как буд­то на ка­пи­те­ли ко­лон­ны, сто­ял лад­ный кры­ла­тый ко­нек - только сов­сем на Пе­гас, а су­хо­ва­тая не­большая ло­шадь Прже­вальско­го. И дру­гой та­кой же ко­нек нес­ся по не­бу. На нем си­де­ла мо­ло­дая жен­щи­на. Ве­тер взмет­нул ее во­ло­сы, и они сде­ла­лись по­хо­жи­ми на шлем. И в са­мом из­ги­бе всад­ни­цы чувст­во­ва­лась стре­ми­тельность по­ле­та, то, как она вре­за­ет­ся в гу­дя­щий воз­дух. Вто­рой по­яс за­ни­ма­ло что-то длин­ное, тон­кое, льюще­еся, слег­ка спу­тан­ное - не то во­до­рос­ли, не то тра­ва, по­лег­шая по вет­ру.

    И во всем этом прос­ту­па­ла ма­не­ра мас­те­ра, ге­ни­альные пальцы его, при­вык­шие мять, ре­зать и че­ка­нить. Ни­че­го по­доб­но­го Зы­бин еще не встре­чал.

    - Аналоги? - спро­сил Корнилов. - Ки­тай?

    Зыбин слег­ка по­жал пле­ча­ми.

    - Ну а все-та­ки?

    - Не знаю, - от­ве­тил Зыбин, - то есть, ко­неч­но, не Ки­тай. Ки­тайс­кие дра­ко­ны - га­ды, змеи, а тут ро­га­тая кош­ка, бал­хашс­кий тигр.

    - А вы об­ра­ти­ли вни­ма­ние на ды­роч­ки внизу? - по­ка­за­ла Клара. - Ди­аде­ма кон­ча­лась пок­ры­ва­лом. Она хо­ди­ла с зак­ры­тым ли­цом.

    Он как бы в за­дум­чи­вос­ти пос­мот­рел на нее.

    - Златая ко­ро­на с дра­ко­на­ми и сва­деб­ная фата, - ска­зал он, предс­тав­ляя, как это выг­ля­де­ло бы. - Не­вес­та. Прин­цес­са кро­ви и жри­ца.

    - Шаманка, - ска­зал Корнилов. - Что-то по­хо­жее есть у си­бирс­ких ша­ма­нов.

    - Да, мо­жет быть, и колдунья, - сог­ла­сил­ся он. - Мы это уви­дим по по­хо­рон­но­му ин­вен­та­рю. И, ко­неч­но, по че­ре­пу. Но ес­ли она уж очень молодая, - про­дол­жал он, подумав, - то вряд ли кол­дунья. Хотя... - Он слег­ка раз­вел руками. - Что мы зна­ем о них? О ней. Что она? Поч­ти на­ша фан­та­зия.

    - Нет, ос­тавьте шанс и для колдуньи, - поп­ро­сил Корнилов. - Ведь ка­кое это чу­до: мо­ло­дая ведьмоч­ка брон­зо­во­го ве­ка с рас­пу­щен­ны­ми во­ло­са­ми мчит­ся по ве­чер­не­му не­бу на дра­ко­не. Ж-ж-ж! А от нее во все сто­ро­ны гал­ки и во­ро­ны. Кра-кра-кра! А за ней дым, дым бьет в гла­за! И над го­ра­ми - ог­нен­ный след. А на ней фа­та и зо­ло­тая корона. - Он взгля­нул на директора. - Ведь чу­до?

    - Я вот тебе! - пог­ро­зил ему пальцем и улыб­нул­ся директор. - Ты у ме­ня смот­ри, до­го­во­ришься!

    - Ну а мес­то вы взя­ли под охрану? - спро­сил Зыбин. - Вы са­ми-то там бы­ли? Что это - кур­ган, мо­ги­ла?

    - Ладно, - тя­же­ло под­нял­ся директор. - При­едешь завт­ра и сам все уви­дишь. При­дут и эти го­луб­чи­ки - кла­до­ис­ка­те­ли! Пас­пор­та-то их у ме­ня в сто­ле. Возьмешь с со­бой па­ру или трой­ку ра­бо­чих с ло­па­та­ми! И чтоб завт­ра ни-ни. Пей­те се­год­ня! Пой­дем­те, про­фес­сор.

    - Боже мой, бо­же мой! - Зы­бин чуть не вы­ро­нил ку­сок диадемы. - Про­фес­сор, да ведь вас там у те­ле­фо­на ждет По­ли­на Юрьевна. Бо­же мой, бо­же мой, как же я за­был! Пой­дем­те ско­рее, ско­рее!

    Но про­фес­сор уже хму­ро вста­вал с мес­та и пря­тал оч­ки.

    Руки его мел­ко дро­жа­ли. Он опять был весь в сво­ем - стро­гий, оби­жен­ный, мо­жет быть, ко­неч­но, и чуть пьяно­ва­тый: ни ар­хе­оло­ги­чес­кое зо­ло­то, ни ро­га­тый дра­кон, ни эта ведьма его со­вер­шен­но не тро­ну­ли: все это бы­ло не по его ве­домст­ву.

    - Вот Ар­тур Гер­ма­но­вич уж с ва­ми по­бе­жит ско­рее, скорее, - ска­зал он веж­ли­во и ехидно. - А мне в мои шестьде­сят пять это са­мое ско­рее-ско­рее... Да и что уж бежать? - Он пос­мот­рел на Зы­би­на и по­ка­чал головой. - Но как же вы так мог­ли, а? - ска­зал он тяжело. - Это же де­ло, го­луб­чик, де­ло! Мы долж­ны бы­ли на завт­ра сго­во­риться о встре­че. Где те­перь вот я бу­ду ис­кать По­ли­ну Юрьевну? Ах, как все это у вас... И по­то­му что все ско­рее, ско­рее, ско­рее...

    В кон­то­ре ни­ко­го не бы­ло. Труб­ка по-преж­не­му ле­жа­ла на сто­ле. Но бы­ла те­перь уже со­вер­шен­но мерт­ва, хо­лод­на, без го­ло­сов, без шу­ма при­боя. И ник­то в ней больше не жил и не ждал.

    А ког­да Зы­бин вер­нул­ся, уже не бы­ло и ма­шин. На греб­не до­ро­ги сто­ял Кор­ни­лов, по­ша­ты­вал­ся и, улы­ба­ясь, смот­рел на не­го. В ру­ке он дер­жал ста­кан. Мо­ре сей­час ему бы­ло аб­со­лют­но по ко­ле­но.

    - Хм, - ска­зал он Зыбину. - Зна­чит, ре­во­лю­ция ра­бов, да? И еще ждать мне пятьсот пятьде­сят лет, а? А? А не пош­ли бы вы все в это са­мое? А? А? А?

    Эти дни по­том Кор­ни­ло­ву при­хо­ди­лось вспо­ми­нать очень час­то. Все са­мое не­поп­ра­ви­мое, страш­ное в его жиз­ни на­ча­лось имен­но с это­го дня. А в па­мя­ти от не­го ос­та­лось что-то очень нем­но­гое: во-пер­вых, яр­кий бе­лый огонь ке­ро­си­но­вой лам­пы под ма­то­вым ша­ром, ее все прик­ру­чи­ва­ют и прик­ру­чи­ва­ют (что-то, на­вер­но, слу­чи­лось с ГЭС). Под ним свер­ка­ет ши­ро­ки­ми гра­ня­ми вы­со­кий бе­лый са­мо­вар, а на нем чай­ник, бе­лый и круг­лый, как свер­нув­ший­ся ко­те­нок. За­тем ро­зо­вая Да­ша - тон­кая, кра­си­вая, мяг­кая, в бе­лом шел­ко­вом платье с крас­ны­ми мя­чи­ка­ми. Она на­пе­ва­ет и хо­дит по ком­на­те. Тог­да он что-то вспо­ми­на­ет и кри­чит ей: «Артист­ка, ар­тист­ка!» Она улы­ба­ет­ся, и все сме­ют­ся то­же.

    - Ну, ожил, - ворч­ли­во го­во­рит По­та­пов.

    А по­том сра­зу опять тем­но­та, ти­ши­на, уми­рот­во­ренье. Пах­нет ка­ким-то со­леньем, ква­сом и пле­сенью. Не то ря­дом сто­ит боч­ка с огур­ца­ми, не то ка­пус­ту ква­сят. За пе­ре­го­род­кой ру­ко­мой­ник: кап, кап, кап... За ми­ну­ту од­на кап­ля. А ког­да он ут­ром оч­нул­ся окон­ча­тельно, то уви­дал над со­бой туск­лое се­рое ок­но, и кто-то ря­дом с ним рас­по­ло­жил­ся на двух ска­мей­ках. Он под­нял го­ло­ву. И тот то­же за­ше­ве­лил­ся. Зна­чит, по­жа­луй, не спал, а сле­дил.

    - Ну, как вы се­бя чувствуете? - спро­сил тот, вто­рой, и тут он уз­нал Зы­би­на. Уз­нал и ис­пу­гал­ся уже по-нас­то­яще­му. До это­го у не­го в го­ло­ве ни­че­го не бы­ло, так, плы­ла ка­кая-то муть, клоч­ки ка­кие-то, что-то ту­ман­ное и не­хо­ро­шее. А тут ему вдруг вспом­ни­лись все вче­раш­ние раз­го­во­ры. То есть не все, ко­неч­но, но и то­го что он пом­нил из них, то­же бы­ло дос­та­точ­но для вся­чес­ких вы­во­дов - а дальше что?

    «Боже мой, - по­ду­мал он, - бо­же мой, вот по­пал-то. Я ведь кри­чал. Они ме­ня ве­ли, а я что-то та­кое вык­ри­ки­вал. Два сви­де­те­ля. Да по за­ко­ну больше их и не тре­бу­ет­ся».

    - Воды дайте, - поп­ро­сил он хрипло. - Что, я вче­ра здо­ро­во наб­рал­ся?

    - Да нет, чепуха, - без­за­бот­но от­мах­нул­ся Зыбин, - мы вас сра­зу же сю­да при­та­щи­ли.

    - А кричал? - спро­сил Кор­ни­лов, за­ми­рая.

    - Да кри­ча­ли что-то. Пить хо­ти­те? Стой­те, сейчас. - Он вы­шел и сей­час же вер­нул­ся с ог­ром­ной эма­ли­ро­ван­ной круж­кой.

    - Вот, пейте, - ска­зал он, нак­ло­нясь над ним. - Сколько только мо­же­те, столько и пей­те.

    - Ой, что это? - Кор­ни­лов сде­лал гло­ток и от­толк­нул круж­ку.

    - Огуречный рас­сол. Да вы не спра­ши­вай­те, а пей­те, пей­те.

    Он зас­та­вил его вы­пить чуть не по­ло­ви­ну, а по­том ска­зал:

    - Ну вот и хо­ро­шо. А те­перь ус­ни­те.

    Ушел и круж­ку унес.

    Потом, че­рез пол­ча­са, ког­да он уже вер­но спал и прос­нул­ся от скри­па две­ри, во­шел По­та­пов в га­ло­шах на бо­су но­гу, в не­зап­рав­лен­ной ру­ба­хе и встал над ним. Но он ле­жал вы­тя­нув­шись, с зак­ры­ты­ми гла­за­ми, еще сон­но по­са­пы­вал, и тот нем­но­го пос­то­ял, пос­то­ял и ушел. А за­тем был ка­кой-то мут­ный бред. Он не то спал, не то прос­то ва­лял­ся в за­бытьи и в жа­ру. А ког­да уж окон­ча­тельно прос­нул­ся, бы­ло пол­ное ут­ро: свет­ло, сол­неч­но, пти­цы по­ют вов­сю. В со­сед­ней ком­на­те раз­го­ва­ри­ва­ли и сме­ялись. По­та­пов что-то рез­ко, но ти­хо вы­го­ва­ри­вал Зы­би­ну. Тот от­ве­чал так же ти­хо, но ка­ким-то стран­ным, не то уго­ва­ри­ва­ющим, не то из­ви­ня­ющим­ся го­ло­сом. Он по­нял, что это го­во­рят о нем, встал, по­до­шел к две­ри, на­ки­нул крю­чок и при­жал ухо к ще­ли. Пос­лед­ние сло­ва По­та­по­ва, ко­то­рые он ух­ва­тил бы­ли: «Вот это­го я уж ни­как не терп­лю». За­тем за­го­во­рил Зы­бин. Го­во­рил он мед­лен­но, за­дум­чи­во, как буд­то раз­мыш­ляя.

    - Так ведь дейст­ви­тельно ни­че­го не раз­бе­решь.

    - У нас вче­ра од­но­го бри­га­ди­ра забрали, - ска­зал По­та­пов.

    - Ну вот ви­дишь, заб­ра­ли бри­га­ди­ра. А за что? На­вер­ное ник­то не знает. - По­та­пов что-то буркнул. - Ну вот ви­дишь. А Вла­ди­ми­ра выс­ла­ли из Ле­нинг­ра­да, то­же, ко­неч­но, ни за что. Отец у не­го ка­кая-то там шиш­ка был при ца­ре. А ведь де­ти за от­цов не от­вет­чи­ки - это вождь ска­зал. Вот Кор­ни­лов все вре­мя нас­то­ро­же, нер­вы у не­го нап­ря­же­ны. Иног­да, ко­неч­но, и сор­вет­ся. За­тем еще од­но: ро­ем, ро­ем, а ведь, кро­ме этой по­мой­ки, так ни­че­го и не рас­ко­па­ли. За­тем эта иди­отс­кая ис­то­рия с уда­вом. Она зна­ешь сколько кро­ви нам сто­ила. А ведь все мол­ча пе­ре­жи­ва­ли.

    - Да он-то не молчал, - през­ри­тельно ус­мех­нул­ся бригадир, - он все хо­дил за мной да аги­ти­ро­вал. В чем де­ло, Иван Се­ме­но­вич, мо­жет, мы вам чем мо­жем по­мочь? Так он мне на­до­ел со сво­им со­чувст­ви­ем. Я од­наж­ды ему от­ре­зал: «Отвя­жись, го­во­рю, ху­дая жизнь, и без те­бя тош­но». («Ни­че­го по­доб­но­го, ни­че­го по­доб­но­го ни­ког­да не бы­ло!» - быст­ро по­ду­мал Кор­ни­лов.)

    И вдруг тут в раз­го­вор вме­шал­ся женс­кий го­лос.

    - Вот вы всег­да так, ни­ко­му не ве­ри­те. Че­ло­век в са­мом де­ле вам со­чувст­во­вал, хо­тел по­мочь, а вы...

    Что-то скрип­ну­ло - пол или та­бу­рет­ка.

    - У ме­ня этих са­мых по­мощ­нич­ков зна­ешь сколько развелось? - ска­зал По­та­пов с ве­се­лым ожесточением. - Вот и ты мне по­мо­га­ешь. Ден­но и нощ­но по­мо­га­ешь. Как зальешься на се­но­вал с кни­жеч­кой...

    - Ну, на­шел что сказать, - зас­ме­ял­ся Зыбин. - Она на се­но­ва­ле как раз и ра­бо­та­ет. Вот ста­нет ве­ли­кой акт­ри­сой, тог­да уз­на­ешь...

    - Хм! - не­доб­ро зас­ме­ял­ся и за­во­ро­чал­ся Потапов. - Я и так уж все про нее знаю - что бы­ло, что есть, что бу­дет. А тот что, все спит? Бу­ди, бу­ди, вто­рой раз ки­пя­тить не бу­дем. Ты что? Его с со­бой зах­ва­тишь?

    - Ну ку­да же, - от­мах­нул­ся Зыбин. - Ведь опять его раст­ря­сет до­ро­гой, пусть уж спит.

    «Э, ка­кой ты хит­ренький, раньше ме­ня хо­чешь с По­ли­ной уви­деться. Нет, не проходит», - по­ду­мал Кор­ни­лов. Он каш­ля­нул, чер­тых­нул­ся, от­ки­нул крю­чок и предс­тал пе­ред ни­ми. Мя­тый, вскло­ко­чен­ный, с больной го­ло­вой, но, ка­жет­ся, аб­со­лют­но трез­вый. Предс­тал и уви­дел: стол нак­рыт, са­мо­вар блес­тит. Зы­бин, как обыч­но, вы­ша­ги­ва­ет по ком­на­те, По­та­пов си­дит у ок­на на та­бу­рет­ке, а Да­ша у сто­ла пе­ре­ти­ра­ет чаш­ки.

    - Здравствуйте, товарищи, - ска­зал гром­ко Корнилов. - Ух, и зверс­кий же рас­сол у те­бя, Иван Се­ме­но­вич, как хва­тил, сра­зу по­лег­ча­ло. Лег и зас­нул.

    - Рассол у нас мировой, - бла­го­душ­но сог­ла­сил­ся Потапов. - Хо­зяй­ка его спе­ци­ально дер­жит для та­ких слу­ча­ев. Дарья, да брось ты это де­ло, на­лей ему чай, да пок­реп­че, пок­реп­че. Од­ну чер­но­ту лей. Это ему сей­час пер­вое де­ло.

    Даша на­ли­ла ему пол­ный до кра­ев ста­кан чая - горько­го и чер­но-крас­но­го, как мар­га­нец. Он опо­рож­нил его с двух глот­ков и по­дал Да­ше пус­той ста­кан; она вновь на­ли­ла до­вер­ху. Он пог­ля­дел на нее и вдруг опять уви­дел, что она очень кра­си­вая и лад­ная - эта­кая то­ненькая, длин­но­но­гая штуч­ка в лег­ком платьице, и так лас­ко­во на не­го смот­рит, так хо­ро­шо, яс­но улы­ба­ет­ся, от нее так и ве­ет све­жестью и чис­то­той. И ведь сра­зу зас­ту­пи­лась за не­го, и эдак го­ря­чо, иск­рен­не. От этих мыс­лей ему ста­ло так теп­ло, что он вдруг прос­то так, ни на что не на­де­ясь, спро­сил:

    - Ну, а ес­ли мне полтораста? - и сам же пер­вый зас­ме­ял­ся, по­ка­зы­вая, что это только шут­ка. И про­изош­ло не­ве­ро­ят­ное: Да­ша мол­ча вста­ла, по­дош­ла к бу­фе­ту, вы­ну­ла от­ту­да гра­фин и на­ли­ла ему пол­ный тон­кос­тен­ный ста­кан.

    - Пожалуйста, - ска­за­ла она ему.

    - Дарья, да ты что это? - оша­ле­ло вы­пу­чил на нее гла­за По­та­пов.

    Она улы­ба­ясь пос­мот­ре­ла на не­го.

    - Да вы са­ми, дя­дя Ва­ня, ког­да го­ло­ва бо­лит...

    - Да ты... да ты... в са­мом де­ле, что? - за­ры­чал, вско­чил, заб­рыз­гал слю­ной и ос­ка­лил­ся на нее По­та­пов.

    Но тут вме­шал­ся Зы­бин.

    - Все, все! - ска­зал он. - Все! Сядь! Мо­ло­дец, хо­зяй­ка! Пей­те, Во­ло­дя!

    Потапов взгля­нул на Зы­би­на и смолк. С не­ко­то­рых пор он во­об­ще ему ни в чем не про­ти­во­ре­чил.

    - И правда, - ска­зал он, хму­ро отворачиваясь. - Пей да по­том опять ори, вы­лу­пя гла­за. Мо­жет, и на­орешь что хо­ро­ше­го.

    Корнилов пос­мот­рел на не­го, на нее, сра­зу по­ту­пив­шу­юся, за­алев­шую, сла­бо улы­ба­ющу­юся, вдруг осу­шил ста­кан од­ним глот­ком и стук­нул его на стол.

    - Во как! - ска­зал По­та­пов насмешливо. - Уж сов­сем впил­ся.

    И тут Да­ша зак­рас­не­лась еще больше, под­нес­ла ему бу­терб­род с килькой и ска­за­ла:

    - Закусывайте!

    Все это, и Да­ша в осо­бен­нос­ти, то, как она смот­ре­ла на не­го, как по­кор­но сто­яла пе­ред ним и дер­жа­ла та­рел­ку, как улы­ба­лась, взор­ва­ло его опять. Он сел и си­дел, смот­ря на них всех, за­та­ив­ший­ся, ра­дост­но-злой, го­то­вый взор­ваться по пер­во­му по­во­ду. Но по­во­да-то не бы­ло. По­шел ка­кой-то мел­кий, со­вер­шен­но нез­на­чи­тельный раз­го­вор про яб­ло­ки, му­зей. (По­та­по­ва кто-то на­учил вы­ра­щи­вать яб­ло­ки, на ко­то­рых прос­ту­па­ли со­вер­шен­но яс­ные изоб­ра­же­ния Ле­ни­на или Ста­ли­на... Пять из этих яб­лок экс­по­ни­ро­ва­лись в му­зее. Сей­час По­та­пов вы­рас­тил и хо­тел прис­лать еще три, с ло­зун­га­ми и го­су­дарст­вен­ным гер­бом.) Кор­ни­лов слу­шал этот раз­го­вор и мол­ча ки­пел, рас­ка­чи­ва­ясь на сту­ле. На­ко­нец По­та­пов вздох­нул и ска­зал, ки­вая на шкаф:

    - Ну что ж, в та­ком слу­чае, и нам по од­ной раз­ве.

    - Нет, нет, - быст­ро от­ве­тил Зы­бин и да­же ру­кой махнул. - Мне сей­час ведь ехать на­до. Ну а вы, ко­неч­но...

    - Я с ва­ми то­же поеду, - ска­зал Кор­ни­лов.

    Зыбин вски­нул на не­го гла­за и мед­лен­но, как бы об­ду­мы­вая, от­ве­тил:

    - А сто­ит ли? Не сто­ит, по­жа­луй. Я уж в слу­чае че­го сам поз­во­ню.

    - Почему это не стоит? - спро­сил Кор­ни­лов, го­то­вый, ки­нуться в сражение. - А ес­ли у ме­ня есть де­ла лич­ные, по­ни­ма­ете, лич­ные, так ска­зать, долг чес­ти?! Я обе­щал По­ли­не Юрьевне...

    - Ну как зна­ете, как знаете, - быст­ро ус­ту­пил Зыбин. - Только дай­те за­да­ние ра­бо­чим и пос­тавьте ко­го-ни­будь, ну хоть Мит­ри­ча. Иван Семенович, - обер­нул­ся он к Потапову, - ты их не по­то­ро­пишь? Уже по­ра и вы­ез­жать.

    - Даша, - ска­зал Потапов, - схо­ди, ми­лая.

    И та уж по­дош­ла к две­ри, сня­ла с гвоз­дя ко­сын­ку, как Кор­ни­лов вско­чил вдруг и ска­зал, про­тя­ги­вая ру­ку к ней:

    - Сидите, си­ди­те, я сей­час сам схо­жу. Нет, нет, си­ди­те.

    И вы­бе­жал.

    - Слаб, - ска­зал По­та­пов, смот­ря ему вслед. - Эх, слаб. Ну ку­да та­ким пить? - Он пос­мот­рел на Да­шу и опять нахмурился. - Слу­шай, а ты с че­го взя­ла та­кую во­лю? Смот­ри, ка­кая ге­ро­иня! Он и так хо­дит как за­ню­хан­ный, а ты ему еще подносишь. - Она за­га­доч­но улыб­ну­лась, и тут он сов­сем взвил­ся: - И сме­яться тут не­че­го, дрянь ты эда­кая. Тут и полс­ме­ха да­же нет. Вот, най­дет на не­го опять лу­на­тик, нач­нет бу­ро­вить, я тог­да тебе... - Он пос­мот­рел на Зы­би­на и обес­по­ко­ил­ся уже по-настоящему. - Слу­шай, и ты с ним будь по­ко­ро­че, с ним так мож­но вло­паться, что и не вы­ле­зешь.

    - Да что вы та­кое говорите? - оби­жен­но крик­ну­ла. Да­ша.

    - То са­мое, что слышите, - ог­рыз­нул­ся Потапов. - Вот еще на­шел се­бе пьяни­ца зас­туп­ни­цу. Кто он та­кой те­бе, что ты так за не­го сво­бод­но рот де­решь, а? Бессовестная! - Он был не только рас­сер­жен, но и оша­ра­шен.

    - Да он прос­то хо­ро­ший человек, - ска­за­ла Даша, - хо­ро­ший, чест­ный, он всю­ду прав­ду говорит. - Дру­гие хит­рят, та­ят­ся, а он пря­мо, без ни­ка­ких.

    Потапов быст­ро взгля­нул на Зы­би­на. Тот мол­чал и не­от­рыв­но смот­рел на Да­шу. Вы­ра­же­ние его ли­ца По­та­пов по­нять не смог.

    - Ну, ну, что ж ты вдруг замолчала? - спро­сил он. - В чем же это он прав, а?

    - Да во всем, во всем. - По ще­кам Да­ши уже тек­ли сле­зы, и она смах­ну­ла их рукой. - Он го­во­рит, а все мол­чат. Го­во­рят од­но, а ду­ма­ют дру­гое. Вче­ра был ге­ро­ем, нар­ко­мом, порт­ре­ты его ви­се­ли, кто о нем пло­хо ска­зал, то­го на де­сять лет. А се­год­ня на­пе­ча­та­ли в га­зе­те пять строк - и враг на­ро­да, фа­шист... И опять - кто хо­ро­шо о нем ска­жет, то­го на де­сять лет. Ну ка­кой же это по­ря­док, ка­кая же тут прав­да? Вот дя­дя Пе­тя...

    Тут По­та­пов так ух­нул ку­ла­ком по сто­лу, что чаш­ки заз­ве­не­ли. Он да­же пок­рас­нел от злос­ти.

    - Ты про дя­дю Пе­тю, дрянь та­кая, чтоб не сметь... - сип­ло за­ши­пел он, - чтоб мне не сметь это­го больше, слы­шишь... Я те­бе за дя­дю Пе­тю... Я те­бе не тет­ка... Я те­бя в луч­шем ви­де... Нет, ты слы­шишь, ты слы­шишь, что она буровит? - чуть не пла­ча по­вер­нул­ся он к Зыбину. - Ви­дишь, че­му он ее учит? Да за та­кие сло­ва тут нас всех сра­зу же... и сле­да не най­дешь.

    Тут встал со сту­ла Зы­бин.

    - Не кричи, - ска­зал он досадливо, - ог­лох­нуть мож­но. Да­ша, вы не пра­вы. То есть вы, мо­жет быть, пра­вы - во­об­ще, по-че­ло­ве­чес­ки, но сей­час фак­ти­чес­ки, фи­зи­чес­ки, ис­то­ри­чес­ки и вся­чес­ки - нет. Я не про дя­дю Пе­тю го­во­рю, тут, ко­неч­но, оче­вид­ная ошиб­ка. А вот про нар­ко­мов и во­ена­чальни­ков. Ведь вы ре­ша­ете воп­рос са­ми по се­бе. Прос­то так - мо­жет или не мо­жет? Мо­жет ли, спра­ши­ва­ете вы, большой че­ло­век, пре­дан­ный де­лу, жерт­во­вав­ший за не­го жизнью, а те­перь по­бе­див­ший и осы­пан­ный всем с го­ло­вы до ног - ну деньга­ми, по­чес­тя­ми, да­ча­ми, вся­ки­ми та­ки­ми воз­мож­нос­тя­ми, о ко­то­рых мы и по­ня­тия не имеем, - мо­жет ли вот та­кой че­ло­век ока­заться пре­да­те­лем? И от­ве­ча­ете - нет, то есть ни­ког­да и ни при ка­ких обс­то­ятельствах. А ведь все имен­но и за­ви­сит от обс­то­ятельств, от обс­то­ятельств вре­ме­ни, мес­та и об­ра­за дейст­вия. Не от воп­ро­са - кто он? а от воп­ро­сов - ког­да? во имя че­го? где? В су­гу­бо мир­ное вре­мя, в обс­та­нов­ке ду­шев­но­го рав­но­ве­сия? Бе­зус­лов­но, нет - не мо­жет он быть пре­да­те­лем. Во вре­мя ве­ли­чай­ших ис­то­ри­чес­ких сдви­гов - войн, ре­во­лю­ций, переворотов, - к со­жа­ле­нию, да, мо­жет! Вся ис­то­рия на­по­ло­ви­ну и сос­то­ит из та­ких пре­да­тельств. Ведь вот Ми­ра­бо и Дан­тон ока­за­лись все-та­ки пре­да­те­ля­ми. А ведь ре­во­лю­цию де­ла­ли они! А ис­то­рию Азе­фа вы ни­ког­да не чи­та­ли? Ну, на­чальник бо­евой ор­га­ни­за­ции пар­тии со­ци­алис­тов-ре­во­лю­ци­оне­ров, хра­ни­тель са­мо­го свя­то­го из свя­тых, вер­ней­ший из всех вер­ных, тот у ко­го клю­чи от царст­ва гос­под­ня, как го­во­рят о па­пе римс­ком. «Есть ли в ре­во­лю­ции ка­кая-ни­будь фи­гу­ра, бо­лее блес­тя­щая и круп­ная, чем Азеф?» - спро­си­ли чле­ны су­да его об­ви­ни­те­ля на пар­тий­ном су­де над Азе­фом. И об­ви­ни­тель от­ве­тил су­ду: «Нет, бо­лее блес­тя­щей фи­гу­ры в ре­во­лю­ции не­ту». И до­ба­вил: «Если он только не про­во­ка­тор». Так вот, он все-та­ки ока­зал­ся про­во­ка­то­ром.

    Даша мол­ча­ла и слу­ша­ла.

    - Так что ви­ди­те, нас­колько все это слож­но.

    - Для них ни­че­го нет сложного, - бурк­нул Потапов, - для них все прос­тое прос­то­го. И что ты с ней...

    - Нет, го­во­ри­те, говорите, - поп­ро­си­ла Да­ша и да­же ру­ки сло­жи­ла.

    - Ведь вы вот что поймите, - про­дол­жал Зыбин. - Де­ло преж­де все­го зак­лю­ча­ет­ся вот в чем: что про­ис­хо­дит с иде­ей, ког­да она ста­но­вит­ся дейст­ви­тельностью? Очень мно­го с ней не­ожи­дан­но­го и не­лад­но­го про­ис­хо­дит тог­да. По­яв­ля­ет­ся она сов­сем не­по­хо­жей на се­бя. Иног­да та­кие га­ды вмес­то ан­ге­лов по­вы­пол­зут, что хо­чет­ся мах­нуть ру­кой да и пос­лать всех к ша­ху-мо­на­ху. Ни­че­го, мол, не выш­ло, прос­то на­по­ро­ли че­пу­хи, по­ра кон­чать. Ведь вот что по­рой при­хо­дит в го­ло­ву са­мым сильным и вер­ным. Они ведь то­же лю­ди, Да­ша, вот в чем их бе­да! Кро­ме то­го, у идеи в дейст­ви­тельнос­ти не од­но или два ли­ца, а доб­рый де­ся­ток их. Только про­яв­ля­ют­ся они не сра­зу. Вна­ча­ле прек­рас­ное ли­чи­ко, а по­том ха­ри, ха­ри, ха­ри, и как их уви­дишь, иног­да и жить не хо­чет­ся. А ко­му жить не хо­чет­ся, то­му ров­но ни­че­го не жаль, он на все пой­дет. Ста­вить смерть в ус­ло­ви­ях до­го­во­ра - ум­ри, но не сдай­ся - ниг­де ни­ко­му нельзя. Обя­за­тельно под­ве­дет, и сдаст­ся, и те­бя еще про­даст.

    - Говорите, говорите, - поп­ро­си­ла сно­ва Да­ша, но он больше ни­че­го не ска­зал, по­то­му что ус­лы­шал скрип две­ри.

    Оглянулся и уви­дел Кор­ни­ло­ва.

    - Кончайте-ка трепаться, - ска­зал тот грубо, - по­ез­жай­те ско­рее в го­род, там бе­да. Пас­пор­та про­па­ли.

    - Какие паспорта? - уди­вил­ся Зы­бин.

    - Те, что ос­та­ва­лись у ди­рек­то­ра под за­ло­гом, ну этих... ну кла­до­ис­ка­те­лей. Ни кла­до­ис­ка­те­лей, ни пас­пор­тов. Кла­ра зво­ни­ла. Сей­час же про­си­ла при­ехать. По­ез­жай­те. Я ос­та­нусь тут.

    

2

    

    Вот что слу­чи­лось в му­зее: пе­ред са­мым вы­ез­дом в го­ры на ди­рек­то­ра вдруг на­ка­тил прис­туп ве­ли­ко­ду­шия - с ним иног­да слу­ча­лось та­кое. Он пос­мот­рел на кла­до­ис­ка­те­лей - они сто­яли по­ну­рясь: от­да­ли зо­ло­то, а деньга­ми-то и не пахнет, - под­миг­нул им, сел за стол, выр­вал лист из нас­тольно­го блок­но­та и раз­ма­шис­то на­чер­тал:

    "Бухг.

    Выдать ра­бо­чим су­кон­но­го за­во­да тт. Юма­ше­ву и Суч­ко­ву 300 (трис­та) руб. в счет по­куп­ки экс­по­на­тов. Ак­том офор­мим пос­ле".

    Сделал рос­черк, про­мок­нул, пос­мот­рел, про­тя­нул за­пис­ку и бод­ро ско­ман­до­вал:

    - А ну пас­пор­та, ре­бя­та, и быст­ро, быст­ро ва­ли­те в бух­гал­те­рию, по­ка кас­сир не ушел.

    Юмашев - вы­со­кий, по­жи­лой, с су­хим, жел­тым, длин­ным ли­цом, очень по­хо­жий на ки­тай­ца - он пер­вый об­на­ру­жил клад, - дис­цип­ли­ни­ро­ван­но вы­нул из пид­жа­ка кни­жеч­ку в твер­дой зе­ле­ной об­лож­ке с зо­ло­ты­ми бук­ва­ми и по­ло­жил ее на стол. Деньгам он ров­но как бы и не об­ра­до­вал­ся.

    И Ва­ся Суч­ков - па­ре­нек при­зыв­но­го воз­рас­та - пос­пеш­но вы­нул свою книж­ку и по­ло­жил ря­дом.

    - Пожалуйста, - ска­зал он. - Это всег­да при се­бе.

    Директор взял кни­жеч­ки, пос­мот­рел, по­лис­тал. Пра­вильно, Ва­си­лий Суч­ков, 13-го го­да, ра­бо­чий. Юма­шев Иван Ан­то­но­вич, 1880 го­да, про­пис­ка, штамп. Юма­шев же­нат. Суч­ков хо­лост.

    Директор хо­тел спро­сить что-то еще, но тут заз­во­нил те­ле­фон, и он бро­сил пас­пор­та, под­нял труб­ку. Го­во­рил за­мес­ти­тель нар­ко­ма Ми­рош­ни­ков. Де­ло шло о сме­те. Ми­рош­ни­ко­ву бы­ло что-то там не­по­нят­но, и про­тив че­го-то он воз­ра­жал. По­ка ди­рек­тор вни­кал, Юма­шев и Суч­ков сто­яли и жда­ли. Во вре­мя од­ной из па­уз (Ми­рош­ни­ков все вре­мя пре­ры­вал­ся, чтоб что-то най­ти на сто­ле и про­честь) ди­рек­тор обер­нул­ся и сер­ди­то спро­сил:

    - Ну что еще?

    И Юма­шев де­ли­кат­но от­ве­тил:

    - Квитанция, то­ва­рищ ди­рек­тор, в мо­ем пас­пор­те под об­лож­кой, на ре­монт ве­ло­си­пе­да, уж пять дней про­пу­ще­но, а то завт­ра опять вы­ход­ной.

    Но тут зам­нар­ко­ма Ми­рош­ни­ков на­шел свой до­ку­мент и за­го­во­рил. Ди­рек­тор крик­нул Юма­ше­ву:

    - Возьми! - И Ми­рош­ни­ко­ву: - Не ту­да смот­ришь, ты смот­ри гра­фу «на­уч­ная работа». - От­вер­нул­ся и весь ушел в труб­ку.

    Кладоискатели дос­та­ли из пас­пор­та кви­тан­цию и выш­ли.

    Вот и все. Пас­пор­тов на дру­гой день не ока­за­лось. Вмес­то них ле­жа­ли ко­роч­ки. Поз­во­ни­ли в ми­ли­цию, наз­ва­ли фа­ми­лии. Ми­ли­ция зап­ро­си­ла ад­рес­ный стол, ад­рес­ный стол вы­пи­сал око­ло де­сят­ка спра­вок, и все они ока­за­лись не те - не тот Суч­ков и не тот Юма­шев. Тех во­об­ще не чис­ли­лось ни в Ал­ма-Ате, ни в Кас­ке­ле­не, ни в Тал­га­ре, ни в ка­ких дру­гих при­го­ро­дах. И ни на ка­ком за­во­де они, ко­неч­но, то­же не ра­бо­та­ли.

    - Вот так и учат дураков, - ска­зал ди­рек­тор, за­кан­чи­вая рассказ. - И ви­нить не­ко­го. Сам все от­дал. Те­перь как хо­чешь, так и ищи, хоть цы­ган­ке руч­ку зо­ло­ти, хоть по то­му че­ре­пу гадай. - И он сквер­но вы­ру­гал­ся.

    - Это по ка­ко­му же черепу? - спро­сил Зы­бин. (Бы­ло ран­нее ро­зо­вое ут­ро. Еще и пе­ту­хи не отк­ри­ча­ли. В пар­ке жен­щи­ны в се­рых ха­ла­тах скреб­ли фон­тан. Стулья в ка­фе нап­ро­тив сто­яли квер­ху но­га­ми на сто­лах. Пальмы вы­нес­ли на ули­цу.) Зы­бин по­ло­жил акт, ни­че­го су­щест­вен­но­го в нем не бы­ло. Прос­то круп­ным Кла­ри­ным по­чер­ком со­об­ща­лось о том, что му­зей при­нял та­кие-то и та­кие-то экс­по­на­ты, об­на­ру­жен­ные на ре­ке Ка­ра­га­лин­ке. Но где имен­но их наш­ли, как? На­пи­са­но: ря­дом с ос­тан­ка­ми че­ло­ве­ка. С ка­ки­ми же имен­но? Где те­перь эти ос­тан­ки? По­че­му они не впи­са­ны в акт?

    - Где же он, этот череп? - спро­сил Зы­бин.

    - Да у Кла­ры ва­ля­ет­ся, посмотри, - сер­ди­то ус­мех­нул­ся ди­рек­тор. Он был страш­но разд­ра­жен, фыр­кал, и ему все не тер­пе­лось что-ни­будь выкинуть. - Ты ведь, ка­жет­ся, кол­дун? Ну как же не кол­дун, ес­ли «Ма­сонст­во» чи­та­ешь. Так вот по­га­дай на че­ре­пе, ку­да на­ше зо­ло­то уп­лы­ло.

    Он быст­ро сде­лал пос­лед­нюю за­тяж­ку, рас­тер па­пи­ро­су о дно пе­пельни­цы и ска­зал уже де­ло­вой ско­ро­го­вор­кой:

    - Ты вот что, ты иди сей­час к де­ду, оп­ро­си его и за­пи­ши, чтоб хоть один нас­то­ящий до­ку­мент у нас был. А я на­верх по­бе­гу, а то опять сей­час эти при­дут по мою ду­шу.

    - Кто эти?

    - Ангелы! Уви­дишь кто! Те­бя уж они ни­как не ми­ну­ют!

    И вот что рас­ска­зал дед (утрен­няя чет­вер­тин­ка уже ва­ля­лась у не­го под верс­та­ком).

    - С на­ми, ду­ра­ка­ми, и сам гос­подь бог от­ка­зал­ся без пал­ки тол­ко­вать, учит он нас, учит, а мы... Ну, вы­хо­жу я, зна­чит, ут­ром из сто­ляр­ки. В парк, зна­чит, вы­хо­жу. А эн­ти са­мые... ар­тис­ты на ла­воч­ке. При­ту­ли­лись. Двое - ста­рый и мо­ло­дой. Я вы­шел из сто­ляр­ки, иду, зна­чит, по пар­ку, а они, смот­рю, на ме­ня приг­ля­ды­ва­ют. Я сра­зу об­ра­тил вни­ма­ние, что приг­ля­ды­ва­ют. Кто такие? - ду­маю. Вот мо­ло­дой что-то то­го стар­ше­го спро­сил, по­том встал, под­хо­дит ко мне и здо­ров­ка­ет­ся: «Вы из му­зея?» - «Так точно». - «А вот мы кое-ка­кие ве­щи­цы принесли». - «А вон, - говорю, - кон­то­ра, ту­да и не­си». Да и по­шел се­бе, зна­чит, по пар­ку. Смот­рю, он опять ме­ня че­рез сколько-то до­го­ня­ет. «Ува­жа­емый, а вы не взгля­не­те?» - и пла­ток мне су­ет, там вся эта пре­муд­рость и бы­ла.

    - И че­реп то­же?

    - Нет, че­реп­ка тог­да не бы­ло. Я его уже опос­ля уви­дел, я сей­час до не­го дой­ду, ты не то­ро­пи! Ну что ж, го­во­рю, пой­ди­те сдай­те, зап­ла­тят. «А возьмут?» - «Ну, мо­жет быть, в по­мой­ку выб­ро­сят. Так у нас то­же бы­ва­ет». И ин­те­ре­су­юсь: это что, у те­бя в рун­дуч­ке, что ли, ле­жа­ло? От ма­те­ри-пра­ма­те­ри дос­та­лось? «Да нет, - говорит, - это мы са­ми наш­ли». Ну, зна­чит, и рас­ска­зы­ва­ет мне эту са­мую бай­ку. Я ви­жу, что ве­щи цен­ные, ис­то­ри­чес­ки зна­чи­мые, и го­во­рю...

    - Стой, стой, дед. По по­ряд­ку, ты по по­ряд­ку да­вай. Ка­кую та­кую бай­ку? Да­вай рас­ска­зы­вай. Я ж, ви­дишь, пи­шу!

    - Пиши, пи­ши, раз все уп­лы­ло из рук, тог­да, зна­чит, ты пи­ши. А я и так под­роб­но. Ку­да же еще под­роб­нее? Пош­ли охо­титься на Ка­ра­га­лин­ку и отыс­ка­ли все под кам­нем. Рас­ска­зал это и го­во­рит опять: «Мо­жет, пой­дем с на­ми по ма­ленькой, у нас за­кус­ка ми­ро­вая - ма­рин­ка не-ежная, сво­его коп­че­ния». Ну, я ви­жу - ве­щи цен­ные, ис­то­ри­чес­ки зна­чи­мые, а ни ди­рек­то­ра, ни те­бя нет, ну я для пользы де­ла сог­ла­сил­ся ко­неч­но. Тот ста­рый сра­зу же под­нял­ся и за на­ми. Что, спра­ши­ваю, это твой батька, что ли? «Нет, - отвечает, - это наш мас­тер. Мы все сот­руд­ни­ки с од­но­го су­кон­но­го за­во­да». Приш­ли, зна­чит, в чай­ха­ну, а там за сто­лом еще один сот­руд­ник си­дит, и пе­ред ним три круж­ки. Вот у не­го этот че­ре­пок в сум­ке и был, только он ее под сто­лом дер­жал. Ко­неч­но, сра­зу он из меш­ка вы­ни­ма­ет пол-лит­ра, за­ка­зы­ва­ет три пи­ва, раз­ли­ва­ет вод­ку и го­во­рит: «Ну, дай бог не пос­лед­нюю! Бу­дем здо­ро­веньки». Вы­пи­ли. Хо­ро­шо! За­кусь у не­го за­кон­ная - ма­рин­ка, тут он ее на га­зет­ке и раз­де­лал.

    - Дед, да по­том о ма­рин­ке! Что они рас­ска­за­ли-то? Ну вот, на охо­ту пош­ли, дальше-то что?

    - Тьфу! - плю­нул дед. - Вот пра­вильно мой дед го­во­рил: с уче­ны­ми го­во­рить - это на­до язык спер­ва на­ва­рить. Он то­же с од­ним та­ким еще до им­пе­ри­алис­ти­чес­кой хо­дил по сте­пу, вче­раш­ний день они ра­зыс­ки­ва­ли, так вот, уче­ный спро­сит что-ни­будь, ста­нет дед объяснять, а тот ему и го­во­рить не да­ет: пос­ле каж­до­го сло­ва: да как же это? да что же это? да от­ку­до­ва же? по­че­му же? Вот как ты сей­час. Что рас­ска­за­ли? Рас­ска­за­ли, что пош­ли на Ка­ра­га­лин­ку кек­ли­ков [гор­ных ку­ро­па­ток] бить и всю эту ар­ма­ту­ру под кам­нем и об­на­ру­жи­ли. Ну, что ты выс­та­вил­ся? Как на­до еще ска­зать по-на­уч­но­му? Не ар­ма­ту­ра, что ли?

    - Да не в ар­ма­ту­ре де­ло, а вот как же они по­еха­ли на Ка­ра­га­лин­ке кек­ли­ков бить? Ка­кие же там кек­ли­ки? Это на ре­ке Или, там - да, там кек­ли­ки есть, а на Ка­ра­га­лин­ке...

    - Так ты ска­жи им это, - обоз­лил­ся дед. - Най­ди их и ска­жи: не ту­да, мол, хо­ди­те. Ну, зна­чит, нав­ра­ли мне. Зна­чит, ля­гу­шек хо­ди­ли ло­вить.

    - Ну лад­но, дальше.

    - А дальше дожж по­шел, та­кой, го­во­рит, ли­вень сы­па­нул, что мы сра­зу все наск­розь. Ну ку­да де­ваться? А там бе­ре­га под­мы­тые, смот­рят - ка­мень ви­сит, смот­рят - под ним пе­ще­ра. Пош­ли при­ту­ли­лись, тро­им, по­нят­но, тес­но, ста­ли во­ро­хаться. Смот­рят - под но­га­ми что-то блес­тит.

    - А как это ка­мень ви­сит? На чем?

    - На не­бе! Что, не слы­хал, как на не­бе кам­ни ви­сят? Вот уче­ные! Ну, ви­сит над бе­ре­гом, и все! Ну, бе­рег вы­мы­ло, ка­мень выс­ту­пил и ви­сит, а под ним вро­де как пе­ще­ра об­ра­зо­ва­лась. Вот я те­бе удив­ля­юсь, хо­дишь це­лые дни, смот­ришь в зем­лю и ни­че­го не ви­дишь. Здесь ведь все, все наск­розь ка­менья. Тут с гор од­ное та­кой сель шел, что до­ма вы­во­ра­чи­ва­ло. Ва­лит глы­би­на с пол это­го со­бо­ра и все, все скрозь ва­лит. Я вот пом­ню, мне тог­да лет де­сять бы­ло, пош­ли мы раз с де­дом в из­воз - дед мой из­во­зом за­ни­мал­ся, в Се­ми­па­лат­ку во­зы го­нял, а дожж шел! - три дня и но­чи дожж шел! Дед мне и го­во­рит: «Вот, смот­ри, еще один день та­кой дожж пой­дет и...»

    - Да при чем тут дед? На кой ты мне черт его су­ешь? Ты мне про де­ло го­во­ри!

    - Вот дед ему не пон­ра­вил­ся! Ты мне, слы­шишь, чер­ным сло­вом про де­да не смей! Я это­го тер­петь не мо­гу. Я у не­го вы­рос! Ему уже под семьде­сят бы­ло, а он мо­ло­дую при­вел, вот вро­де тво­ей - бро­вас­тая, ак­ку­рат­ная, быст­рая! Фырк, фырк, фырк! Но только то­же без од­но­го вин­та. Ну как же? Раз она за те­бя, та­ко­го ге­роя, ге­ния, уми­ра­ет, а ты с этим идо­лом в го­рах без шта­нов, в тру­сах вод­ку трес­ка­ешь, то, ко­неч­но, вин­та у нее нет. Ум­ная бы дев­ка... Да та­ко­го бы ка­ва­ле­ра... зна­ешь как? Вот и сам засмеялся, - зна­чит, вер­но!

    - Верно, вер­но, дед! Что прав­да, то прав­да! Ум­ная дев­ка та­ко­го бы ка­ва­ле­ра...

    Зыбин встал с верс­та­ка и по­до­шел к ок­ну. Ут­ро сто­яло вы­со­кое, яс­ное, без туч­ки, без об­лач­ка. На бе­лые сте­ны со­бо­ра бы­ло больно взгля­нуть. То­по­ля зас­ты­ли, за­тих­ли и слов­но заж­му­ри­лись от солн­ца.

    «Тихо неж­ная ци­ка­да, при­та­ясь, от жа­ра стонет», - вспом­нил он. Но ци­ка­ды не сто­на­ли. День все-та­ки еще не ус­та­но­вил­ся. «Ох и жа­ра бу­дет сегодня», - по­ду­мал Зы­бин.

    Он опять сел к верс­та­ку и за­ду­мал­ся.

    «Значит, зо­ло­то и че­реп при­нес­ли в му­зей, а кос­тей не взя­ли. Ког­да же это бы­ло? А, воск­ре­сенье! Да, да, в воск­ре­сенье! И еще ска­за­ли, что все они сос­лу­жив­цы. Тог­да им врать бы­ло об этом вро­де бы не­за­чем. Да, по­жа­луй, что не­за­чем. Но как же тог­да су­кон­ный за­вод? Черт его зна­ет как, но ра­бо­та­ют они, на­вер­но, вмес­те. Зна­чит, и на охо­те они бы­ли то­же в об­щий вы­ход­ной. Зна­чит, ве­щи у них про­ле­жа­ли с не­де­лю. Не­де­лю они все об­ду­мы­ва­ли, ве­ро­ят­но, ку­да-то хо­ди­ли и спра­ши­ва­ли, но про­дать ни­че­го не про­да­ли - бо­ялись, на­вер­но, по­ка­зать зо­ло­то, мо­жет быть, да­же и точ­но еще не уве­ри­лись, что зо­ло­то. Вот и приш­ли все вмес­те. Это, по­жа­луй, по­нят­но, а вот дальше-то как?»

    - Так чем же они те­бя уго­ща­ли, дед? - спро­сил он. - Ма­рин­кой? И, го­во­ришь, сво­его коп­че­ния? Это точ­но, что сво­его?

    - Своего, своего, - под­нял дед го­ло­ву от рубанка. - Я сра­зу по за­па­ху чувст­вую, где свое, а где фаб­рич­ное. Вот поп­ро­буй, го­во­рят, мы ее в тру­бе, го­во­рят...

    - Так, - Зы­бин встал. - Зна­ме­ни­тая вещь коп­че­ная ма­рин­ка! Поп­ро­бо­вать бы сей­час ее, да где дос­та­нешь? Ну лад­но, пой­ду к Кла­ре, хоть че­реп пос­мот­рю! Все, мо­жет, ве­се­лее на ду­ше бу­дет.

    На се­рой ин­вен­тар­ной кар­точ­ке бы­ло на­пе­ча­та­но:

    1. На­име­но­ва­ние объекта. Ко­ли­чест­во ..................

    И от ру­ки: «Че­ло­ве­чес­кий че­реп».

    2. Про­ис­хож­де­ние экс­по­на­та (с обоз­на­че­ни­ем фа­ми­лии на­шед­ше­го, мес­та и обс­то­ятельств на­ход­ки) .......................

    И от ру­ки: «Най­де­но на ре­ке Ка­ра­га­лин­ка под большой на­вес­ной глы­бой, вмес­те с 300 пред­ме­та­ми юве­лир­но­го зо­ло­та (смот­ри кар­точ­ку - N...) за де­вя­нос­то верст от су­кон­ной фаб­ри­ки - бо­лее точ­но мес­то на­ход­ки не оп­ре­де­ле­но».

    3. Опи­са­ние экс­по­на­та...........................

    И от ру­ки: «Че­реп».

    Над этой гра­фой Кла­ра сей­час и си­де­ла.

    Зыбин хму­ро под­нял че­реп со сто­ла. Был он не­большим, жел­то­ва­то-оре­хо­вым и та­ким же, как орех, су­хим и жест­ким. Че­люсть ле­жа­ла ря­дом. Зы­бин заг­ля­нул в глаз­ни­цы, про­вел пальца­ми по зу­бам, хо­тел что-то ска­зать, но вдруг дрог­нул и сел.

    Так прош­ло с пол­ми­ну­ты. Он мол­ча дер­жал че­реп пе­ред со­бой и гля­дел ему в глаз­ни­цы.

    - Ты что это? - спро­сил ди­рек­тор поч­ти ис­пу­ган­но.

    Это бы­ло как при­па­док или на­важ­де­ние, что-то щелк­ну­ло, сдви­ну­лось с мес­та, и вдруг неч­то большое, мяг­кое, об­во­ла­ки­ва­ющее опус­ти­лось на не­го. Он дер­жал в ру­ках го­ло­ву кра­са­ви­цы. Ей, вер­но, не ис­пол­ни­лось еще двад­ца­ти. У нее бы­ли большие чер­ные гла­за, раз­ле­та­ющи­еся бро­ви и ма­ленький рот. Она хо­ди­ла, вы­со­ко под­няв го­ло­ву.

    Он по­вер­нул че­реп и пос­мот­рел на не­го в про­филь. У кра­са­ви­цы бы­ла тон­кая све­тя­ща­яся ко­жа. Она уме­ла царст­вен­но улы­баться - бы­ла гор­да и не­раз­го­вор­чи­ва; ее счи­та­ли кол­дуньей, ведьмой, ша­ман­кой, а по­том ее уби­ли и заб­ро­си­ли на край зем­ли. И в те­че­ние мно­гих ве­ков ле­жал над ней ка­мень тя­же­лый, чтоб ник­то ее ви­деть не мог. А вот сей­час он дер­жит в ру­ках ее мерт­вую го­ло­ву.

    - Вы написали, - ска­зал он, - «най­ден под на­вис­шей глы­бой». Это не пог­ре­бенье!

    Он имен­но ска­зал, а не спро­сил, он точ­но знал, что это бы­ло не пог­ре­бенье, а прос­то ди­кое по­ле, глы­ба и ее те­ло под ней. Он сам не по­ни­мал, от­ку­да приш­ло к не­му Это, но Это приш­ло все-та­ки, и он знал об Этом уж все.

    Клара по­жа­ла пле­ча­ми.

    Он еще пос­то­ял, по­ду­мал. Вот здесь бы­ли ее гу­бы, здесь гла­за, здесь уши и эти серьги в них.

    - Пишите, - ска­зал он, - вот в этой гра­фе пи­ши­те: «Женс­кий че­реп мо­ло­дой осо­бы, гра­ци­ально­го сло­же­ния», тут скоб­ка: «не­пол­ное за­рас­та­ние че­реп­ных швов; нес­тер­тые же­ва­тельные плос­кос­ти; в верх­ней че­люс­ти при­сутст­ву­ют мо­лоч­ные зу­бы». Скоб­ка зак­ры­ва­ет­ся. Точ­ка. По­вер­нул­ся к ди­рек­то­ру.

    - Все, все по­ка!..

    - Ну что те­бе рас­ска­зал осо­бен­но­го дед? - пос­пеш­но спро­сил ди­рек­тор. Ли­цо кра­са­ви­цы ста­ло мерк­нуть, та­ять и на­ко­нец по­гас­ло сов­сем, ког­да Зы­бин от­ве­тил:

    - Про ма­рин­ку собст­вен­но­го коп­че­ния рас­ска­зал. Эх, по­ел бы я сей­час ма­рин­ки собст­вен­но­го коп­че­ния, да где ее взять, не се­зон ведь. Хо­тя пош­ли, по­жа­луй, Кла­ра, на ба­зар по ма­рин­ку, а? По­ищем?

    - По маринку? - спро­си­ла Кла­ра удив­лен­но.

    - По ма­рин­ку, маринку, - от­ве­тил он ей неж­но.

    - По маринку? - вдруг рас­сер­дил­ся ди­рек­тор, но тут же рас­сме­ял­ся, и все то­же рассмеялись. - Ладно, - ска­зал директор, - по ма­рин­ку по­том пой­дешь. Ты под­ни­мись на­верх, пос­мот­ри, что у ме­ня там тво­рит­ся. Ан­ге­лы приш­ли. Те­перь уж в пол­ной ан­гельской фор­ме. Си­дят, пи­шут и те­бя зо­вут. Я го­во­рил, что те­бя это не ми­ну­ет. Иди, не бой­ся. С ни­ми не сос­ку­чишься.

    А в дейст­ви­тельнос­ти очень скуч­ные лю­ди си­де­ли на­вер­ху. Приш­ли эти скуч­ные лю­ди еще вче­ра, за­ня­ли ком­на­ту на­уч­ных ра­бот­ни­ков, спер­ва всех выг­на­ли, по­том поз­ва­ли де­да, уса­ди­ли и ста­ли доп­ра­ши­вать. Доп­ра­ши­ва­ли стро­го, ме­то­ди­чес­ки, не улы­ба­ясь и пос­ту­ки­вая ка­ран­да­ши­ком о стол. Спра­ши­ва­ли о том, как выг­ля­де­ли эти рас­хи­ти­те­ли со­ци­алис­ти­чес­кой собст­вен­нос­ти (ина­че как рас­хи­ти­те­ля­ми они их не на­зы­ва­ли, по­то­му что, ска­зал стар­ший, это же Указ от седьмо­го восьмо­го, соц­собст­вен­ность свя­щен­на и неп­ри­кос­но­вен­на, а кто это­го не по­ни­ма­ет, то­му де­сять лет ла­ге­ря, и пос­ле то­же его ниг­де не про­пи­шут). Спра­ши­ва­ли они еще о том, как бы­ли оде­ты рас­хи­ти­те­ли, что о се­бе рас­ска­зы­ва­ли, как друг к дру­гу об­ра­ща­лись. По­том, ког­да все за­пи­са­ли, зас­та­ви­ли де­да рас­пи­саться на каж­дом лис­те по от­дельнос­ти. По­том ссы­па­ли все бляш­ки и серьги в большой бе­лый па­кет и при­пе­ча­та­ли сур­гу­чом. По­том они выз­ва­ли Кла­ру, ве­ле­ли этот па­кет взять и сей­час же спря­тать в сей­фе, по­то­му что это соц­собст­вен­ность, а соц­собст­вен­ность свя­щен­на и неп­ри­кос­но­вен­на. Они завт­ра при­дут и бу­дут Кла­ру доп­ра­ши­вать, и Кла­ра все долж­на вспом­нить и им ска­зать.

    И дейст­ви­тельно, они приш­ли на­завт­ра, взя­ли у Кла­ры па­кет, ос­мот­ре­ли пе­ча­ти и ска­за­ли, что по­ка она сво­бод­на, но пусть не ухо­дит, а си­дит и ждет у се­бя, с ней еще бу­дет раз­го­вор. По­том они сос­та­ви­ли акт, в ко­то­ром ве­щи име­но­ва­лись из­де­ли­ями из жел­то­го ме­тал­ла и бы­ло ска­за­но, что эти из­де­лия уно­сят­ся для экс­пер­ти­зы в следст­вен­ный от­дел про­ку­ра­ту­ры.

    Зыбина они поз­ва­ли имен­но как по­ня­то­го, что­бы рас­пи­саться.

    - Стойте, стойте, - ска­зал Зы­бин и по­ло­жил ру­ку на пакет. - Так об­ра­щаться с му­зей­ны­ми цен­нос­тя­ми нельзя. Это вам не се­меч­ки.

    Тогда млад­ший под­нял се­рые гла­за и очень мяг­ко, не по­вы­шая го­ло­са, ска­зал:

    - Это вы, ка­жет­ся, за­бы­ли, что это не се­меч­ки. Будьте спо­кой­ны, что к нам по­па­ло, то уж не про­па­дет! Вот тут под­пи­сы­вай­тесь. И вы, де­вуш­ка, то­же.

    И гла­за у не­го бы­ли очень яс­ные и наг­лые.

    - А ну-ка, - по­вер­нул­ся Зы­бин к Кларе, - сбе­гай­те-ка за ди­рек­то­ром. Да вы не рви­те, не рви­те из рук, - вдруг ска­зал он ти­хо и бе­ше­но, так что у не­го да­же ску­лы заходили. - Сей­час при­дет ди­рек­тор, он тут хо­зя­ин, а не вы и не я.

    - Ну, зна­ете, то­ва­рищ дорогой... - на­чал об­ра­до­ван­но се­рог­ла­зый, но тут дру­гой, стар­ший, су­хо прер­вал его:

    - Оставь. Все рав­но ди­рек­то­ра на­до!

    Директор при­шел сей­час же. На­вер­но, Кла­ра его и пой­ма­ла на лест­ни­це.

    - В чем тут дело? - спро­сил он у сероглазого. - Что это та­кое? Кто разрешил? - он взял па­кет со сто­ла и гнев­но взгля­нул на Клару. - А я вот вам, друзья ми­лые, вы­го­вор при­ка­зом сей­час закачу, - ска­зал он свирепо. - Как вы об­ра­ща­етесь с экс­по­на­та­ми? Что за пет­руш­ка! Бе­зоб­ра­зие!

    - Да де­ло-то очень простое, - от­ве­тил се­рог­ла­зый с той же не­уло­ви­мой мяг­кой наг­лостью, ко­то­рая так и дро­жа­ла в каж­дом его сло­ве, так и со­чи­лась из каж­дой по­ры его мяг­ко­го, чис­то­го лица. - Ве­щи эти мы бе­рем для следст­вия. Впол­не воз­мож­но, что это зо­ло­то. При­нес­ли это зо­ло­то вам не­из­вест­ные, ко­то­рым вы да­ли скрыться. Ес­ли бы вы их за­дер­жа­ли и поз­во­ни­ли ор­га­нам, а это вы сде­лать бы­ли обязаны, - он по­вы­сил голос, - то зо­ло­то бы­ло бы тут. Сколько ва­лю­ты ли­ши­лось го­су­дарст­во бла­го­да­ря чьему-то иди­отс­ко­му бла­го­ду­шию (он с осо­бым сма­ком про­из­нес это сло­во - тог­да оно бы­ло по-нас­то­яще­му страш­ным: «Иди­отс­кая бо­лезнь - благодушие», - ска­зал вождь не­дав­но), по­ка то­же не­из­вест­но. Вот мы и про­во­дим рас­сле­до­ва­ние. Вы ру­ко­во­ди­тель уч­реж­де­ния, че­ло­век пар­тий­ный, зас­лу­жен­ный и долж­ны бы, ка­жет­ся...

    - Я еще и член ЦК, и де­пу­тат Вер­хов­но­го Со­ве­та, граж­да­нин хороший, - ска­зал ди­рек­тор и твер­до су­нул па­кет Зыбину. - Дер­жи, хра­ни­тель. Ес­ли ко­му-ни­будь от­дашь, го­ло­ву с те­бя долой. - Он слег­ка тро­нул за пле­чо старшего. - Прой­дем­те к вертушке, - при­ка­зал он.

    Обратно он вер­нул­ся че­рез па­ру ми­нут с де­дом и Кла­рой. Дед улы­бал­ся и был до­во­лен, он страсть как лю­бил стро­гость.

    - Уф! - ска­зал ди­рек­тор и по­ва­лил­ся в кресло. - Ка­кие все-та­ки сре­ди них по­па­да­ют­ся... Ну тот ста­рый еще так... еще че­ло­век, а вот этот мо­ло­дой, да ран­ний... ле­зет в вол­ки, а хвост со­ба­чий. А ведь все рав­но ка­кой-то инс­ти­тут осо­бый кон­чил, все про эти де­ла зна­ет. Ну-ка ска­жи, хра­ни­тель, ка­кие бро­ви бы­ли у Алек­санд­ра Ма­ке­донс­ко­го? А, не зна­ешь. А нос у Не­ро­на? То­же не зна­ешь. Что ж ты их не спро­сил? Они б сра­зу те­бе все от­че­ка­ни­ли. Дед, ка­кие бы­ва­ют бро­ви? Ну - как...

    - Да ну их к бесу, - от­мах­нул­ся дед. - Сов­сем за­му­чи­ли - ка­кой нос, ка­кие бро­ви, ка­кие гу­бы. У то­го, у дру­го­го. По по­ряд­ку но­ме­ров. Что прис­та­ли? Что прис­та­ли? Как буд­то я по­ло­ви­ну зо­ло­та к се­бе в са­пог от­сы­пал.

    - А ты бы им ска­зал: во всем ви­но­ват директор. - Ди­рек­тор да­же стук­нул ку­ла­ком по по­руч­ню кресла. - Так и от­ве­чай всем: спра­ши­вай­те с на­чальства, я ни­че­го не знаю. Нет, собст­вен­ной ру­кой все от­дал, ста­рый ду­рак! Де­нег вы­пи­сал, болван! - воск­лик­нул он с ка­ким-то горьким, чуть не ма­зо­хи­чес­ким вдохновением. - Вот эти трис­та руб­лей и по­гу­би­ли все. Они сра­зу по­чувст­во­ва­ли что к че­му. Там ведь это­го зо­ло­та еще долж­но быть - ки­лог­рам­мы, ки­лог­рам­мы! Ча­ши, кув­ши­ны, зер­ка­ла, сбруя. А, хра­ни­тель? Как ты ду­ма­ешь, мог­ло там быть еще ки­лог­рамм де­сять?

    - Дед, слу­шай, а я те­бе бу­ду рассказывать, - вдруг по­вер­нул­ся к де­ду Зыбин. - Зна­чит, идут трое охот­ни­ков по бе­ре­гу Ка­ра­га­лин­ки, вдруг ли­вень. Ку­да спря­таться? Ста­ли смот­реть. Гля­дят, бе­рег под­мыт, и из не­го глы­ба тор­чит. Сте­пан Мит­ро­фа­но­вич, вы, ка­жет­ся, эти мес­та хо­ро­шо зна­ете? Вот там у вас в ак­те на­пи­са­но, что слу­чи­лось это за Де­вя­нос­то верст от су­кон­ной фаб­ри­ки, а они как буд­то слу­жа­щие этой фаб­ри­ки. Зна­чит, они и жи­вут ря­дом. Как мог­ли они так да­ле­ко отъехать от до­ма? Ведь у них на все про все один день. Мо­жет, ма­ши­ну вып­ро­си­ли у ди­рек­то­ра, ди­чи по­обе­ща­ли при­вез­ти, а?

    Директор по­ка­чал го­ло­вой.

    - Нет, ту­да ни на ка­кой ма­ши­не не про­едешь. Я то­же там был. Глы­би­ны, ямы, ов­ра­ги. Нет, ту­да только пеш­ком.

    - А ин­дей­ки там во­дят­ся?

    - А что, раз­ве они про ин­де­ек?.. Ни­ка­ких там ин­де­ек нет. Ин­дей­ки в ска­лах бы­ва­ют. Мне они это­го не го­во­ри­ли. Я б их сра­зу ули­чил.

    - Ну вот, а де­ду го­во­ри­ли. Те­перь про зо­ло­то. Мно­го зо­ло­та тут, Сте­пан Мит­ро­фа­но­вич, быть ни­как не мог­ло. Это не пог­ре­бенье. Под кам­ня­ми в этих мес­тах ни­ко­го ни­ког­да не хо­ро­ни­ли и во­об­ще ни­ка­ких пог­ре­бе­ний, кро­ме кур­ган­ных, мы тут не зна­ем. Зна­чит, ка­мень-то кам­нем, но жен­щи­на бы­ла не пог­ре­бе­на, а прос­то по­ло­же­на под глы­бу. Уби­ли и бро­си­ли.

    - То есть как же это? - спро­сил ди­рек­тор растерянно. - Я что-то не понимаю, - он раз­вел руками, - кто ж ее?.. И в этом убо­ре еще! - Зы­бин молчал. - Стой, стой! Ведь та­кой на­ряд прос­то так не на­де­ва­ют. Та­кой на свадьбу на­де­ва­ют или еще на ка­кую-ни­будь тор­жест­вен­ность. А ес­ли тор­жест­вен­ность, зна­чит, кру­гом лю­ди, гос­ти. Так как же ее мог­ли увез­ти и убить, объясни.

    Зыбин по­жал пле­ча­ми. Дед си­дел в крес­ле и де­монст­ра­тив­но дре­мал.

    - Нет, это ни­как не мо­жет быть, - ре­шил ди­рек­тор.

    - Кларочка, при­не­си­те, по­жа­луйс­та, ар­хе­оло­ги­чес­кую кар­ту Ал­ма-Атинс­кой области, - поп­ро­сил Зы­бин очень ласково. - Я ее у вас тог­да ос­та­вил пря­мо на сто­ле.

    Клара мол­ча по­вер­ну­лась и выш­ла. Ди­рек­тор пос­мот­рел ей вслед.

    - Вы что это? - спро­сил он негромко. - Пос­со­ри­лись, что ли?

    - Да нет, ров­но ничего, - от­ве­тил Зы­бин.

    - То-то - ров­но ничего, - он по­ка­чал головой. - Тре­тий день дев­чон­ка с опух­ши­ми гла­за­ми хо­дит. И вче­ра - мы к те­бе при­еха­ли, а ты по­бе­жал при ней зво­нить сво­ей... Уж ни­ка­кой, зна­чит, вы­держ­ки нет... Мне это не нра­вит­ся, уч­ти, по­жа­луйс­та.

    - Да что я... - за­ик­нул­ся Зы­бин.

    - Вот то-то, все вы ни­че­го, ни­че­го, и по­лу­ча­ет­ся-то очень че­го! А что твой по­мощ­ник вче­ра учу­дил! Это что он там орал на всю бри­га­ду, а? То­же ни­че­го? Стой, я с то­бой еще серьезно по­го­во­рю. Не мо­жешь вну­шить дис­цип­ли­ну под­чи­нен­но­му. Наб­рал­ся, соп­ляк, и на­чи­на­ет вы­яс­нять свои от­но­ше­ния с Со­ветс­кой властью. Все прош­лое уже на­чис­то по­за­бы­то, зна­чит? Это ку­да го­дит­ся?

    Дед вдруг отк­рыл гла­за. В та­ких слу­ча­ях он всег­да одоб­рял ди­рек­то­ра. Хо­зя­ин дол­жен тре­бо­вать. А ина­че и де­ла не бу­дет. Раз­ве мы доб­рое сло­во по­ни­ма­ем?

    - Молодые, глупые, - ска­зал он истово. - Да­же вы­пить и то не­за­мет­но не уме­ют. Вы­пил чет­вер­тин­ку и во­об­ра­зил, что он уже царь и Бог. На­чи­на­ет се­бя лю­дям по­ка­зы­вать. А вот мой дед, он каж­дое воск­ре­сенье...

    - Подожди, я их ско­ро всех прижму, - по­обе­щал директор, - и то­го свис­ту­на, и это­го его пок­ро­ви­те­ля. Те! Ти­ше. Вон она сту­чит каб­луч­ка­ми. Кон­ча­ем раз­го­вор. Пе­ре­хо­дим на кар­ту.

    Карту раз­ло­жи­ли на сто­ле и прик­ре­пи­ли кноп­ка­ми. Она бы­ла как ко­вер - ог­ром­ная, пест­рая, за­ня­ла со­бой весь стол, и все, кро­ме де­да, нак­ло­ни­лись над ней. Зы­бин ска­зал:

    - Ну-с, вот вам весь бас­сейн Ка­ра­га­лин­ки. Пус­то! За сто лет ни горш­ка, ни рож­ка. Бе­лое пят­но! На со­рок верст кру­гом степь да степь кру­гом! Кто же мог в этой сте­пи за­хо­ро­нить на­шу ма­ленькую ведьму? И за­чем на­до бы­ло сю­да уво­зить ее труп? Но ес­ли это не пог­ре­бенье, тог­да что же?

    И опять все трое мол­ча­ли, смот­ре­ли и ду­ма­ли, хо­тя бы­ло яс­но, что ни­че­го тут уж не при­ду­ма­ешь. И дед то­же смот­рел на кар­ту вмес­те со все­ми и ду­мал, и так же, как и все, ни­че­го при­ду­мать не мог.

    - Белое пятно! - пов­то­рил он раз­дум­чи­во.

    - А мо­жет быть, - роб­ко пред­по­ло­жил директор, - это все-та­ки пог­ре­бе­ние, но только, по­ни­ма­ешь, ка­кое-ни­будь осо­бен­ное. Ну, нап­ри­мер, сар­ко­фаг! Мо­жет, охот­ни­ки спря­та­лись тог­да не под глы­бу, а под крыш­ку это­го сар­ко­фа­га. Сам-то он раз­ва­лил­ся, а крыш­ка ос­та­лась. Мо­жет быть так, а?

    Он го­во­рил и смот­рел на Зы­би­на - сей­час пе­ред кар­той он бе­зо­го­во­роч­но приз­на­вал его ав­то­ри­тет.

    - Да нет, по­жа­луй, так не выйдет, - по­ка­чал го­ло­вой Зыбин. - Во-пер­вых, сар­ко­фаг за­ры­ва­ют, а не прос­то ста­вят сре­ди сте­пи, во-вто­рых, ес­ли это сар­ко­фаг - то ог­ром­ный, ведь пря­та­лось-то под ним по меньшей ме­ре трое. Чтоб при­вез­ти и вы­ко­пать яму для та­кой ма­хи­ны, на­до че­ло­век 10 по меньшей ме­ре. А это зна­чит, что зо­ло­то утек­ло бы. Хоть один вор из де­ся­те­рых да на­шел­ся бы. Ведь степь-то го­лая, пус­тая. Да­лее, речь идет все вре­мя о глы­би­не, сар­ко­фаг же сос­то­ит из те­са­ных плит. И те­перь, по­жа­луй, са­мое важ­ное: ни о ка­ких пог­ре­бе­ни­ях в сар­ко­фа­гах мы здесь ни­ког­да не слы­ша­ли. Вот, по­жа­луйс­та, смот­ри­те, «То­пог­ра­фи­чес­кие све­де­ния о кур­га­нах Се­ми­ре­ченс­кой и Се­ми­па­ла­тинс­кой об­лас­ти». Се­ми­ре­ченс­кая об­ласть - это мы. Так вот чи­та­ем: «Се­ми­ре­ченс­кие кур­га­ны со­ору­же­ны в прос­лой­ку с кам­ня­ми, ре­же - из чис­тых кам­ней». Чи­та­ем дальше: «Слой кам­ней не­ред­ко с го­ло­ву, а иног­да и больше. Этот слой за­сы­пал­ся зем­лей». А выг­ля­дит это так: «Кур­ган круг­лый или овальный, с кру­тым от­ко­сом, на вер­ху его до­вольно зна­чи­тельная пло­щадь уг­луб­ле­ния». Все! С глы­бой все это ни­как не спу­та­ешь. Ис­точ­ник: «Извес­тия Томс­ко­го уни­вер­си­те­та», кни­га 1, за 1889 год, от­дел, стра­ни­ца 142 - воп­ро­сы есть?

    - Да, черт те­бя дери, - ска­зал ди­рек­тор растерянно. - Дейст­ви­тельно! Но все-та­ки что же это та­кое?

    Зыбин по­жал пле­ча­ми.

    - Вот что это та­кое! На­до во что бы то ни ста­ло най­ти эту глы­би­ну, и тог­да мож­но бу­дет рас­суж­дать о том, что это та­кое, но во вся­ком слу­чае, ка­жет­ся, точ­но - не мо­ги­ла! Де­вуш­ку прос­то увез­ли и уби­ли, и труп ее за­су­ну­ли под эту глы­бу. Но вот вы пра­вильно го­во­ри­те: при чем же тут ди­аде­ма? Как же уда­лось убить или по­хи­тить эту мо­ло­дую ца­рев­ну или жри­цу из двор­ца, да еще увез­ти труп ее за сто ки­ло­мет­ров? А что та­кое сто ки­ло­мет­ров? Это зна­чит ска­кать сут­ки по сте­пи с тру­пом по­пе­рек сед­ла! Или она тог­да бы­ла еще жи­вая? И по­че­му зо­ло­то це­ло, как на не­го не наб­ре­ли до сих пор? Ведь ле­жа­ло-то оно пря­мо на поверхности? - Он раз­вел руками. - Ну кто ж тут что зна­ет? Я, нап­ри­мер, ни­че­го и пред­по­ло­жить не мо­гу. Од­но ре­ше­ние: на­до ра­зыс­ки­вать мес­то.

    Наступила па­уза.

    - Нет, это бывает, - ска­зал дед. - Это до­вольно прос­то бы­ва­ет. За­ма­ни­ли мо­ло­дую дев­ку, на­фу­ли­ган­ни­ча­ли, за­да­ви­ли и бро­си­ли. Вот и все. У нас в ста­ни­це та­кое то­же раз бы­ло. Уби­ли дев­ку. Ис­ка­ли-иска­ли, а это ока­зал­ся ее со­сед - по­пов сын.

    - Где ж ты те­перь най­дешь это место? - вздох­нул директор. - Кто те­бе его по­ка­жет? Вот что у нас осталось. - Он вы­нул зе­ле­ные ко­роч­ки из-под пас­пор­та и зло бро­сил их на стол. - Нет, вид­но, это де­ло уж окон­ча­тельно по­те­рян­ное. Так мне и тот стар­ший сказал. - Он задумался. - Так ка­кие все-та­ки бы­ли бро­ви у Алек­санд­ра Македонского? - спро­сил он вдруг. - Не зна­ешь? А ка­кие во­об­ще бро­ви бы­ва­ют? У те­бя вот ка­кие? Не зна­ешь? Да­же и про свои собст­вен­ные бро­ви и то не зна­ешь? Так вот слушай. - Он вы­нул за­пис­ную книжку. - Бро­ви бы­ва­ют ко­рот­кие, сред­ние, длин­ные, пря­мые, ду­го­об­раз­ные, ло­ма­ные, из­ви­лис­тые, сбли­жен­ные, срос­ши­еся, ще­ти­нис­тые, ши­ро­ко рас­став­лен­ные, сви­са­ющие на­руж­ным кон­цом вверх, сви­са­ющие вниз, стро­го го­ри­зон­тальные! Ух, ды­ха­ния не хва­ти­ло. Вот что зна­чит сле­до­ва­тель, а ты что? Вот ухо твое - ты что ду­ма­ешь, это так прос­то ухо, и все? Дуд­ки, брат! В нем ты зна­ешь сколько при­мет? Двад­цать. В од­ной моч­ке их шесть. Вот это на­ука! Смот­ри, как они де­да замучили. - Он засмеялся. - Так вот, то­ва­рищ уче­ный, шу­мишь мно­го, а тол­ку чуть! Ока­зы­ва­ет­ся, это у вас еще не на­ука, то есть на­ука, да не­точ­ная. А точ­ная там - в се­ром домике. - Он встал. - Они те­бе на­ка­зы­ва­ли сра­зу пос­ле зак­ры­тия му­зея ту­да зай­ти. Зайди. - Он вы­нул из блок­но­та ка­кую-то бумажку. - Вот! То­ва­рищ Зе­ле­ный, 242-я ком­на­та. Это тот ста­рый. Он ни­че­го. При­дешь - поз­во­нишь ему, вот те­ле­фон. При­ем­ный акт на вся­кий слу­чай зах­ва­ти. А в слу­чае че­го - зво­ни мне. Я се­год­ня бу­ду до­ма сидеть. - Он под­нял­ся с крес­ла и по­тя­нул­ся так, что хруст­ну­ли кости. - Ну, раз­ле­та­ем­ся, то­ва­ри­щи. А вы, Кла­роч­ка, за­дер­жи­тесь-ка. На­до бу­дет по­тол­ко­вать об ор­га­ни­за­ции хра­не­ния, а то что-то...

    Клара ос­та­лась, а Зы­бин по­ду­мал и по­шел на ба­зар. Бы­ла у не­го од­на дум­ка, и он обя­за­тельно хо­тел ее про­ве­рить. Во­об­ще-то он всег­да бо­ял­ся тол­пы, тес­но­ты, дав­ки, ску­чен­нос­ти. «Скуч­но от сло­ва скученно», - го­во­рил он не то шу­тя, не то со­вер­шен­но серьезно. И ох как по прош­лым го­дам он пом­нил эту мерт­вую, про­пах­шую кре­зо­лом ску­ку! Ску­ку ноч­ных хра­пя­щих вок­за­лов, сва­лоч­ную ску­ку то­вар­ня­ков, в ко­то­рых ни сесть, ни лечь, и да­же поч­ти уже не­за­па­мят­ную ску­ку Чис­тых пру­дов. Это бы­ло лет двад­цать на­зад. Пер­вые вос­по­ми­на­ния об этом: ли­пы с пыльны­ми листьями, жа­ра, се­рый пе­сок. Ску­ка и тос­ка. Бульвар­ный круг ого­ро­жен зе­ле­ны­ми рас­ка­лив­ши­ми­ся ска­мей­ка­ми. И се­меч­ки, се­меч­ки, се­меч­ки... Вся зем­ля хрус­тит от се­ме­чек. В се­ре­ди­не кру­га ор­кестр, воз­не­сен­ные над зем­лей бе­сед­кой си­дят сол­да­ты и тру­бят. Ни­же это­го кру­га дви­га­ет­ся вто­рой - няньки, бон­ны, ма­де­му­азе­ли, гу­вер­нант­ки - все важ­ные, бла­го­об­раз­ные, стро­го улы­ба­ющи­еся. На од­них чеп­цы ма­тер­ча­тые, ко­кош­ни­ки. На дру­гих чер­ные плат­ки с рос­кош­ны­ми цве­та­ми из тех, что рас­тут на обо­ях, ма­ну­фак­ту­рах, трак­тир­ных чай­ни­ках и под­но­сах. Ша­ли. На­кид­ки. Отк­ры­тые го­ло­вы ред­ко. Еще ни­же тре­тий круг, это зак­ле­щен­ные на­мерт­во за ру­ку нес­част­ные гос­подс­кие де­ти. И он то­же гос­подс­кое ди­тя, и его то­же зак­ле­щи­ли и та­щат. Солн­це па­лит, ор­кестр гре­мит. Круг дви­жет­ся мед­лен­но-мед­лен­но, и не вык­ру­тишься, не вып­ро­сишься, не убе­жишь. Иди чин­ным детс­ким шаж­ком с жес­тя­ным со­воч­ком в пот­ной гряз­ной ла­дош­ке и жди пос­лед­не­го, от­ча­ян­но­го ры­ка за­дох­шей­ся тру­бы. Пос­ле это­го му­зы­кан­ты вдруг друж­но опус­тят инст­ру­мен­ты и за­каш­ля­ют, зас­мор­ка­ют­ся, зад­ви­га­ют­ся, за­го­во­рят. А нянька ра­зож­мет свою клеш­ню. Ре­бя­та из неб­ла­го­род­ных но­сят­ся вок­руг, свис­тят, кри­чат, подс­тав­ля­ют друг дру­гу нож­ки, в об­щем, ху­ли­га­нят от всей ду­ши. Они улич­ные, на них всем нап­ле­вать, и они все мо­гут. А ты ров­но ни­че­го не мо­жешь. Ты сын бла­го­род­ных ро­ди­те­лей. От это­го ску­ка, зной, все вре­мя бо­лит го­ло­ва, но­ет ру­ка от няньки­ных кле­щей.

    Зачем кру­жи­ли эти няньки? За­чем ре­вел и над­са­жи­вал­ся ор­кестр? За­чем он иг­рал нянькам «На соп­ках Маньчжу­рии» и «Оружьем на солн­це свер­кая»? Ну, на­вер­но, это все на­по­ми­на­ло им гос­подс­кие раз­го­во­ры о выс­шем све­те, сним­ки в «Огоньке», об­лож­ку на «Солн­це Рос­сии», бал-мас­ка­рад с при­за­ми, гу­ля­ния в царс­ком са­ду, еще что-ни­будь по­доб­ное. Ведь нап­ро­тив сто­яло бе­лое зда­ние с ко­лон­на­ми, ки­но «Ко­ли­зей», и там шли са­лон­ные фильмы. Вот еще с тех пор Зы­бин лю­то воз­не­на­ви­дел вся­кое мно­го­людст­во и из­бе­гал его пу­ще все­го. Но го­да че­рез два имен­но оно хлы­ну­ло на не­го по­то­ком: ре­во­лю­ция - ноч­ные по­ез­да и вок­за­лы, теп­луш­ки, плат­фор­мы! Ох, как он их хо­ро­шо уз­нал за эти чет­верть сто­ле­тия!

    Поэтому он и бо­ял­ся тол­пы и только на ал­ма-атинс­кие рын­ки хо­дил охот­но. Их бы­ло нес­колько: Сен­ной, Муч­ной, Ни­кольский и, на­ко­нец, са­мый ближ­ний, Зе­ле­ный, или Кол­хоз­ный. Этот ры­нок был ве­се­лым, запьянцовс­ким и да­же нем­но­го юро­ди­вым мес­том. Его Зы­бин лю­бил больше всех дру­гих. Сю­да он и при­шел из му­зея.

    Зеленый ба­зар!

    Только с пер­во­го взгля­да он ка­зал­ся тол­че­ей. Ког­да прис­мот­ришься, то пой­мешь: это це­лост­ный, здра­во про­ду­ман­ный и чет­ко сфор­ми­ро­ван­ный ор­га­низм. В нем все на сво­их мес­тах. Бах­чев­ни­ки, нап­ри­мер, пос­то­ян­но за­ни­ма­ют од­ну сто­ро­ну ба­за­ра. На этой сто­ро­не ло­ша­ди, верб­лю­ды, ос­лы, те­ле­ги, гру­зо­ви­ки. Очень мно­го гру­зо­ви­ков. В гру­зо­ви­ках ар­бу­зы. Они ле­жат на­ва­лом: бе­лые, си­зые, чер­ные, по­ло­са­тые. Над ни­ми из­ги­ба­ют­ся мо­лод­цы в май­ках и ков­бой­ках - хва­та­ют один, дру­гой, лег­ко подб­ра­сы­ва­ют, шу­тя ло­вят, нак­ло­ня­ют­ся че­рез борт к по­ку­па­те­лю и су­ют ему в ухо: «Слы­шишь, как тре­щит? Эх! Смот­ри, бо­ро­да, де­нег не возьму!» - с раз­ма­ху вса­жи­ва­ют нож в чер­но-зе­ле­ный по­ло­са­тый бок, раз­да­ет­ся хруст, и вот над тол­пой на кон­це длин­но­го но­жа тре­пе­щет крас­ный тре­угольник - алая, ис­те­ка­ющая со­ком жи­вая ткань, вся в ро­зо­вых жил­ках, клет­ках, кру­пин­ках и крис­тал­лах.

    - Да го­ло­ва ты са­до­вая, сей­час ты бе­ло­го и за ты­щу не най­дешь! На! Да­ром даю! Бери! - кри­чит про­да­вец и швы­ря­ет ар­буз по­ку­па­те­лю.

    То же са­мое орут с те­лег, с ар­ба­ке­шек, с под­мост­ков, прос­то с зем­ли. Здесь же сну­ют юр­кие ка­захс­кие дев­чон­ки с со­ро­ка ко­сич­ка­ми. Они тас­ка­ют вед­ра и ог­ром­ные мед­ные чай­ни­ки и по­ют, это поч­ти сти­хи:

    - А вот све­жая хо­лод­ная во­да!

    - Кому све­жей хо­лод­ной во­ды!

    - Вода! Во­да! Две ко­пей­ки круж­ка.

    - Подходи, Ва­нюш­ка!

    Рядом мел­кая роз­ни­ца - ло­ток под ки­се­ей, под ней уже мерт­вые лом­ти - вя­лые, лип­кие, за­пек­ши­еся бу­рой ар­буз­ной сла­достью, над ни­ми ре­вет стая больших ме­тал­ли­чес­ких ли­ло­вых мух (здесь их зо­вут шим­панс­ки­ми). Тро­нешь ло­моть - и сра­зу от­дер­нешь ру­ку - сре­ди чер­ных и жел­тых ла­ки­ро­ван­ных се­ме­чек за­мер­ли три или че­ты­ре хищ­ни­цы с чут­ко под­ра­ги­ва­ющи­ми тиг­ри­ны­ми ту­ло­ви­ща­ми.

    - В-вот во­ды, во­ды! Ко­му све­жей хо­лод­ной воды! - за­ли­ва­ют­ся чис­тые дев­чо­ночьи го­ло­са, и только иног­да сре­ди них прор­вет­ся спо­кой­ный гек­за­метр:

    - А вот аро­мат­ные слад­кие ды­ни! Кто ку­пит?

    - Ароматную слад­кую ды­ню за­да­ром. Кто ку­пит?

    У аро­мат­ных слад­ких дынь свой ряд. Они то­вар неж­ный. Их не ссы­па­ют на­ва­лом, их раск­ла­ды­ва­ют в ряд на ци­нов­ках. Есть ды­ни круг­лые, чет­ко офор­мив­ши­еся, с мяг­ки­ми, об­те­ка­емы­ми гра­ня­ми - их зо­вут здесь ку­быш­ка­ми. Но больше все­го они по­хо­жи на ка­кой-то внут­рен­ний ор­ган не­ве­до­мо­го чу­до­ви­ща - поч­ку или серд­це. Мя­со у них оран­же­во-жел­тое или на­сы­щен­но зе­ле­ное, как шарт­рез. А есть еще ды­ни длин­ные, ко­ни­чес­кие, как ми­ны или межп­ла­нет­ные сна­ря­ды (так в то вре­мя их ри­со­ва­ли в жур­на­ле «Вок­руг све­та»). Есть ды­ни зо­ло­тис­тые, как осень, как лис­то­пад, как за­кат в спо­кой­ной во­де пру­да. Есть ды­ни, по­хо­жие на го­ло­вы ог­ром­ных тро­пи­чес­ких га­дов, они в пят­нах, по­те­ках, пе­рес­ве­тах, в хищ­ных зме­иных узо­рах. От дынь ис­хо­дит еле уло­ви­мый аро­мат, и каж­дый, кто про­хо­дит по этим ря­дам, ды­шит им. И про­дав­цы в этом ря­ду то­же иные, и по­ку­па­те­ли тут не те, что та­бу­нят­ся вок­руг ар­буз­ных пя­ти­то­нок. Про­дав­цы в этом ря­ду - ста­рые со­лид­ные лю­ди, уз­бе­ки или ка­за­хи - ак­са­ка­лы с ис­то­вы­ми бо­ро­да­ми, с бу­ры­ми ико­но­пис­ны­ми ли­ца­ми, в чер­но-бе­лых тка­ных тю­бе­тей­ках. Они не вол­ну­ют­ся, не бе­га­ют, не кри­чат, они только по­ют: «А вот аро­мат­ные слад­кие ды­ни». Под­хо­ди, смот­ри, пла­ти деньги и уно­си. Про­бо­вать ды­ни да­ют не вся­ко­му. Это це­лый ри­ту­ал. Сна­ча­ла ее се­кут на­по­по­лам, по­том сни­ма­ют тон­чай­ший проз­рач­ный срез и к ли­цу по­ку­па­те­ля на ост­рие длин­но­го и тон­ко­го, как жа­ло, но­жа воз­но­сит­ся проз­рач­ный ро­зо­вый ле­пес­ток, бе­ри в рот, со­си и оце­ни­вай. И по­ку­па­тель здесь свой. Око­ло ар­бу­зов мальчиш­ки, тет­ки, се­зон­ни­ки, шо­фе­ры, лю­би­те­ли вы­пить. Ар­буз, ес­ли нет но­жа, прос­то ко­лют о ко­ле­но, а над­ко­лов, раз­ры­ва­ют ру­ка­ми. Едят тут же, чав­кая, ис­те­кая сла­достью, ур­ча, ухо­дя в кор­ку с но­сом, с гла­за­ми, чуть не до во­лос. Пов­сю­ду на зем­ле ва­ля­ют­ся гор­буш­ки и шкур­ки. Ды­ню под мыш­кой уно­сят до­мой. И ког­да там ее по­ло­жат на бе­лое фа­ян­со­вое блю­до и пос­та­вят сре­ди сто­ла, то стол то­же сра­зу вспых­нет и ста­нет празд­нич­ным. Та­кая она неж­но-цве­тис­тая, та­кая она све­тя­ща­яся, из­ни­зан­ная за­га­ром и зо­ло­том, в об­щем, очень по­хо­жая на до­ро­гую ма­йо­ли­ко­вую ва­зу.

    А дальше по­ми­до­ры и лук. Лук - это пуч­ки длин­ных си­зо-зе­ле­ных стрел, но лук - это и клуб­ни, вы­ло­жен­ные в ряд. Под солн­цем они го­рят суз­дальским зо­ло­том. Но об­де­ри­те зо­ло­тую фольгу, и на свет вы­ка­тит­ся соч­ная ту­гая кап­ля не­ве­ро­ят­ной чис­то­ты и блес­ка, бе­ло­ва­то-зе­ле­ная или фи­оле­то­вая. По Пе­рельма­ну, во­да в кос­мо­се при­мет имен­но та­кую фор­му. Но фи­оле­то­вые они или зе­ле­ные, их все рав­но гры­зут тут же, на мес­те, с го­ря­чим мя­ки­шем, с се­рой верб­люжьей солью. Они хрус­тят, их не­обык­но­вен­ная го­речь и сла­дость зах­ва­ты­ва­ет ды­ха­ние, уда­ря­ет в нос, но все рав­но их гло­жут, хру­па­ют, хрус­тят. «Сер­ди­тый лук», - го­во­рят, улы­ба­ясь и пла­ча. «Слад­кий лук, ниг­де нет та­ко­го лу­ка!» Но и по­ми­до­ров та­ких ниг­де нет, кро­ме как на Зе­ле­ном ба­за­ре: они ле­жат в ящи­ках, в лот­ках, на при­лав­ках - ог­ром­ные, мяг­кие, до кра­ев на­пол­нен­ные тя­гу­чей кровью, ту­го лос­ня­щи­еся тро­пи­чес­кие пло­ды. В них все от­тен­ки и крас­ных и жел­тых то­нов - от ян­тар­но­го, ко­рал­ло­во-ро­зо­во­го, смут­но­го и проз­рач­но­го, как лун­ный ка­мень, до ба­зар­но-крас­ных гру­бых мат­ре­шек. Их по­ку­па­ют и уно­сят це­лы­ми лот­ка­ми - круг­лые ту­гие мя­чи­ки, баг­ро­вые бу­де­нов­ки, жел­тые го­лы­ши. Все рав­но больше руб­ля здесь не ос­та­вишь. Око­ло лот­ков с по­ми­до­ра­ми, лу­ком и раз­ноц­вет­ной кар­тош­кой (жел­той, бе­лой, чер­ной, ро­зо­вой, поч­ти ко­рал­ло­вой!) - то­вар­ный ло­ток раз­де­ля­ет­ся над­вое. С од­ной сто­ро­ны ос­та­ют­ся ря­ды, а дру­гая сто­ро­на упи­ра­ет­ся в сте­ну. Это поч­то­вая кон­то­ра. От­сю­да во все кон­цы стра­ны ле­тит зна­ме­ни­тый ал­ма-атинс­кий апорт. Тут же про­да­ют ящи­ки, све­жую струж­ку, холс­ти­ну для об­шив­ки. В кон­то­ре за­ши­ва­ют, над­пи­сы­ва­ют, взве­ши­ва­ют. То и де­ло мелька­ют быст­рые, опе­ра­тив­ные лич­нос­ти с мо­лот­ка­ми, гвоз­до­де­ра­ми и хи­ми­чес­ки­ми ка­ран­да­ша­ми за ухом. На все раз­ная так­са. Од­на на то, что­бы уло­жить и за­ко­ло­тить, дру­гая на то, что­бы кра­си­во над­пи­сать, третья на то, что­бы уло­жить, за­ко­ло­тить, кра­си­во над­пи­сать, взве­сить, выс­то­ять и отп­ра­вить. Здесь же пе­чально бро­дит меж­ду ларька­ми не­кая ту­ман­ная лич­ность. Зав­сег­да­таи зна­ют, что это ак­тер и по­эт-но­вел­лист. У не­го страш­ное, ис­си­ня-бе­лое, за­пой­ное ли­цо. Из те­ат­ра его сок­ра­ти­ли, и вот он те­перь хо­дит по рын­ку и га­да­ет. Под мыш­кой у не­го толс­тый фо­ли­ант - «Как за­ка­ля­лась сталь», из­да­ние для сле­пых. Он кла­дет его на ко­ле­ни, рас­па­хи­ва­ет и га­да­ет. Ря­дом ста­руш­ка про­да­ет морс­ких жи­те­лей. Мес­то здесь бой­кое. Сто­ит пив­ная боч­ка, и над ней взле­та­ют ру­ки с круж­ка­ми и пол­лит­ров­ка­ми. Крик, смех. Пьют здесь так: полк­руж­ки пи­ва, полк­руж­ки вод­ки. Морс­кие жи­те­ли под эту смесь идут очень ход­ко.

    Зыбин больше все­го лю­бил имен­но эти ря­ды. Но сей­час он не до­шел до них, а свер­нул нап­ра­во, к рыб­ным ларькам. Ры­бу тут вы­но­си­ли раз­ную - коп­че­ную, неж­но-зо­ло­тис­тую, как буд­то обер­ну­тую в увя­да­ющий пальмо­вый лист, да­же ме­тал­ли­чес­ки-фи­оле­то­вую. Она ле­жа­ла на при­лав­ке, ви­се­ла пуч­ка­ми, плес­ка­лась в цин­ко­вых ча­нах и суд­ках. Зы­би­на хва­та­ли за ру­ки, ему пред­ла­га­ли за­лом с Кас­пия, со­ма из Аральска, ка­ра­си­ков с Си­ротс­ких пру­дов. Он ни­че­го не по­ку­пал, ни к че­му не при­це­ни­вал­ся, он до­шел до кон­ца ря­дов и по­вер­нул об­рат­но.

    - А ма­рин­ки у вас се­год­ня нет? - спро­сил он у вы­со­ко­го по­жи­ло­го тор­гов­ца. Тот сто­ял, за­су­нув ру­ки под кле­ен­ча­тый фар­тук, и мол­ча наб­лю­дал за ним.

    - Ну от­ку­да она сей­час будет? - спро­сил продавец. - Ма­рин­ку сей­час вы не най­де­те. Только ес­ли у ко­го вя­ле­ная ос­та­лась. Мы та­кой не тор­гу­ем.

    - Вяленая, го­во­ри­те?

    - Исключительно вя­ле­ная. На дру­гую сей­час зап­рет. Как же! План не вы­пол­нен. Только ес­ли ук­ра­дут где. Вот при­хо­ди­те че­рез ме­сяц - тог­да бу­дет.

    Помолчали, пе­рег­ля­ну­лись, но еще не пол­ностью по­ве­ри­ли друг дру­гу.

    - Жаль, жаль, - ска­зал Зыбин. - А мне как раз по­за­рез на­до ма­рин­ки.

    - Свежую?

    - Хоть све­жую, хоть коп­че­ную. Коп­че­ную луч­ше.

    Торговец пос­мот­рел, при­ме­рил­ся и спро­сил:

    - Много?

    - Да сколько есть, столько возьму. Сест­ра из Вят­ки просит. - И он дос­тал из кар­ма­на ка­кое-то письмо.

    - Сейчас не Вят­ка, а го­род Киров, - поп­ра­вил торговец. - Тог­да вам только на Или на­до ехать. Там ее сколько хо­чешь. Как пой­де­те по бе­ре­гу, так и уви­ди­те - то­ни, то­ни. Кол­хоз «Пер­вый май». Там лю­бой кол­хоз­ник вам уст­ро­ит с пу­дик.

    - А к ко­му там зай­ти? Не зна­ете?

    Продавец сно­ва по­ду­мал, опять они пос­мот­ре­ли друг на дру­га и на­ко­нец окон­ча­тельно по­ня­ли друг дру­га.

    - Тогда, в та­ком ра­зе, как дой­де­те до прав­ле­ния кол­хо­за - это у мос­та, сра­зу же, - спро­си­те Пав­ла Са­вельева. Он шо­фе­ром ра­бо­та­ет. Ска­жи­те, от Шах­во­рос­то­ва Ива­на Пет­ро­ви­ча.

    - Спасибо, сей­час за­пи­шу - зна­чит, от Шах­во­рос­то­ва Ива­на Пет­ро­ви­ча, так! А вот ска­жи­те, Юма­ше­ва Ива­на Ан­то­но­ви­ча вы не слы­ша­ли? Дру­жок у ме­ня был та­кой, он, ка­жет­ся, и сей­час еще там.

    - Как - Юма­шев? Да нет, что-то не пом­ню. Я ведь там ма­ло ко­го знаю из но­вых, мо­жет, не Юма­ше­ва вам нуж­но, а Иши­мо­ва? Так та­кой есть дейст­ви­тельно. Ве­сов­щик.

    - Нет, точ­но Юмашев, - ска­зал Зы­бин и слег­ка наклонился. - Ну спа­си­бо, сей­час же по­еду. Зна­чит, Па­вел Са­вельев! Спа­си­бо.

    Он по­шел и сно­ва ос­та­но­вил­ся. У рез­ных во­рот с над­писью «За кол­хоз­ное изо­би­лие» тол­пи­лись лю­ди. Ку­ри­ли, ча­ди­ли, луз­га­ли се­меч­ки. Он про­тис­нул­ся и уви­дал ху­дож­ни­ка над мольбер­том. Зы­бин это­го чу­да­ка знал. Ме­сяц то­му на­зад он по­дал объясне­ние в ми­ли­цию (на­жа­ло­ва­лись со­се­ди) и под­пи­сал­ся так: «Ге­ний 1 ран­га Зем­ли и Га­лак­ти­ки, де­ко­ра­тор-испол­ни­тель Ба­ле­та им.Абая Сер­гей Ива­но­вич Кал­мы­ков». Ге­ни­ем че­ло­ве­чест­ва, как из­вест­но, в то вре­мя на зем­ле чис­лил­ся, только один че­ло­век, и та­кая штуч­ка мог­ла вый­ти очень бо­ком - ведь черт его зна­ет, что за этим ти­ту­лом кро­ет­ся, мо­жет быть, нас­меш­ка или же­ла­ние по­кон­ку­ри­ро­вать. Ка­жет­ся, та­кие сом­не­ния в сфе­рах выс­ка­зы­ва­лись, но дальше них де­ло все-та­ки не пош­ло. Мо­жет быть, кто-то из власть пре­дер­жа­щих повст­ре­чал Кал­мы­ко­ва на ули­це и ре­шил, что, мол, на этой го­ло­ве мно­го не за­ра­бо­та­ешь. А зря! Го­ло­ва бы­ла сто­ящая. Ког­да ху­дож­ник по­яв­лял­ся на ули­це, вок­руг не­го про­ис­хо­ди­ло лег­кое за­ме­ша­тельство. Дви­же­ние за­тор­ма­жи­ва­лось. Лю­ди ос­та­нав­ли­ва­лись и смот­ре­ли. Ми­мо них проп­лы­ва­ло что-то со­вер­шен­но не­обы­чай­ное: что-то крас­ное, жел­тое, зе­ле­ное, си­нее - все в лам­па­сах, мах­рах и лен­тах. Кал­мы­ков сам конст­ру­иро­вал свои оде­яния и сле­дил, что­бы они бы­ли со­вер­шен­но ни на что не по­хо­жи. У не­го на этот счет бы­ла своя те­ория.

    «Вот предс­тавьте-ка себе, - объяснял он, - из глу­бин Все­лен­ной смот­рят мил­ли­оны глаз, и что они ви­дят? Пол­зет и пол­зет по зем­ле ка­кая-то скуч­ная од­ноц­вет­ная се­рая мас­са, и вдруг как выст­рел - яр­кое кра­соч­ное пят­но! Это я вы­шел на ули­цу».

    И сей­час он был то­же одет не для лю­дей, а для га­лак­ти­ки. На го­ло­ве его ле­жал плос­кий и ка­кой-то стре­ми­тельный бе­рет, на ху­дых пле­чах ви­сел го­лу­бой плащ с фин­тиф­люш­ка­ми, а из-под не­го свер­ка­ло что-то не­ве­ро­ят­но яр­кое и от­ча­ян­ное - крас­ное-жел­тое-си­ре­не­вое. Ху­дож­ник ра­бо­тал. Он бро­сал на по­лот­но один ма­зок, дру­гой, тре­тий - все это неб­реж­но, по­хо­дя, играя, - за­тем от­хо­дил в сто­ро­ну, рез­ко опус­кал кисть до­лу - тол­па ша­ра­ха­лась, ху­дож­ник при­ме­ри­вал­ся, приг­ля­ды­вал­ся и вдруг выб­ра­сы­вал ру­ку - раз! - и на по­лот­но па­дал чер­ный жир­ный ма­зок. Он при­ли­пал где-то вни­зу, ко­со, ко­ря­во, буд­то сов­сем не у мес­та, но по­том бы­ли еще маз­ки и еще нес­колько уда­ров и ка­са­ний кис­ти, то есть пя­тен - жел­тых, зе­ле­ных, синих, - и вот уже на по­лот­не из цвет­но­го ту­ма­на на­чи­на­ло что-то про­ре­зы­ваться, сгу­щаться, по­ка­зы­ваться. И по­яв­лял­ся ку­сок ба­за­ра: пыль, зной, пе­сок, на­ка­лен­ный до бе­ло­го зву­чанья, и те­ле­га, наг­ру­жен­ная ар­бу­за­ми. Солн­це раз­мы­ло очер­та­ния, обесц­ве­ти­ло крас­ки и сте­са­ло фор­мы. Те­ле­га стру­ит­ся, дро­жит, расп­лы­ва­ет­ся в этом рас­ка­лен­ном воз­ду­хе.

    Художник тво­рит, а лю­ди смот­рят и оце­ни­ва­ют. Они тол­ка­ют­ся, сме­ют­ся, под­на­чи­ва­ют друг дру­га, ле­зут впе­ред. Каж­до­му хо­чет­ся рас­смот­реть по­луч­ше. Пьяные, де­ти, жен­щи­ны. Лю­дей серьезных поч­ти нет. Лю­дям серьезным эта пет­руш­ка ни к че­му! Они и заг­ля­нут, да прой­дут ми­мо: «Мазила, - го­во­рят о Кал­мы­ко­ве со­лид­ные люди, - и ро­жа ду­рац­кая, и одет под вид поп­ки! Раньше та­ких из бе­зум­но­го до­ма только по большим празд­ни­кам к род­ным от­пус­ка­ли». Вот имен­но та­кой раз­го­вор и про­изо­шел при Зы­би­не. По­до­шел, про­тол­кал­ся и встал впе­ре­ди всех хо­тя, вид­но, и слег­ка под­вы­пив­ший, но очень культур­ный дя­деч­ка - эда­кий Ча­па­ев в усах, са­по­гах и френ­че. Пос­то­ял, пос­мот­рел, пог­ла­дил усы, хмык­нул и спро­сил очень веж­ли­во:

    - Вы, из­ви­ни­те, из Со­юза ху­дож­ни­ков?

    - Угу, - от­ве­тил Кал­мы­ков.

    Дядька де­ло­ви­то при­щу­рил­ся, еще пос­то­ял и по­ду­мал.

    - А что же это вы, из­ви­ни­те, рисуете? - спро­сил он лас­ко­во.

    Калмыков рас­се­ян­но кив­нул на пло­щадь.

    - А вон те во­зы с ар­бу­за­ми.

    - Так где же они у вас? - изу­мил­ся дя­деч­ка. Он весь был бес­по­щад­но веж­ли­вый, иро­нич­ный, стро­гий и все­по­ни­ма­ющий.

    Калмыков ото­шел на се­кун­ду от по­лот­на, при­щу­рил­ся, вдруг что-то вых­ва­тил из воз­ду­ха, пой­мал на кисть и бро­сил на по­лот­но.

    - Смотрите лучше, - крик­нул он ве­се­ло.

    Но дя­деч­ка больше ни­че­го не стал смот­реть. Он по­ка­чал го­ло­вой и ска­зал:

    - Да, при нас так не ма­ле­ва­ли. При нас ес­ли ри­со­ва­ли, то хо­те­лось его взять, съисть, что яб­ло­ко, что ар­буз, что окорок, - а это что? Это вот я ког­да день в ку­рят­ни­ке не при­бе­русь, у ме­ня пол там та­кой же!

    Калмыков ве­се­ло по­ко­сил­ся на не­го и вдруг нак­ло­нил­ся над по­лот­ном. Кисть так и за­мелька­ла. Вдох­но­ви­ли ли его сло­ва дядьки, или, мо­жет быть, как раз в эту ми­ну­ту он ух­ва­тил са­мое нуж­ное? В об­щем, он за­ра­бо­тал и обо всем за­был. Культур­ный дядька еще пос­то­ял, пос­мот­рел, по­ка­чал го­ло­вой и вдруг гру­бо спро­сил:

    - А что это вы оде­лись-то как? Для сме­ха, что ли? Лю­дей удив­лять? Ху­дож­ник! Раньше та­ко­го бы ху­дож­ни­ка сра­зу бы за ми­лую ду­шу за ши­во­рот да в учас­ток, а те­перь, ко­неч­но, ва­ляй, ма­ляй!

    И ушел, сер­ди­то и дос­той­но уно­ся под мыш­кой чер­ную ту­гую труб­ку - ле­бе­ди­ное озе­ро на кле­ен­ке.

    А Кал­мы­ков про­дол­жал ожес­то­чен­но пи­сать. Ник­то его ни о чем больше не спра­ши­вал. Как-то очень хо­ро­шо, лег­ко и с большим дос­то­инст­вом он про­вел этот раз­го­вор, и Зы­бин тог­да же по­ду­мал: «Ну бог его зна­ет, что он за ху­дож­ник, но це­ну он се­бе зна­ет».

    Он по­вер­нул­ся и вы­шел из тол­пы.

    Он вспом­нил об этой встре­че че­рез мно­го лет, ког­да ему по­па­ла в ру­ки за­пис­ная книж­ка Кал­мы­ко­ва. Это бы­ло уже пос­ле смер­ти ху­дож­ни­ка. Книж­ка эта ва­ля­лась на по­лу в ком­на­те по­кой­но­го. Зы­бин не­за­мет­но под­нял ее, унес к се­бе и стал чи­тать. Все за­пи­си шли в стро­го ал­фа­вит­ном по­ряд­ке (и книж­ка-то на­зы­ва­лась ал­фа­вит­ной). По­кой­ный за­пи­сы­вал все, что ему вспо­ми­на­лось или при­хо­ди­ло в го­ло­ву: ста­рые сти­хи, строч­ки из га­зет, рас­хо­ды. Так вот под бук­вой "Н" Зы­бин про­чи­тал: «Ник­то больше ме­ня не лю­бит ри­со­вать на ули­це. В этом моя си­ла! Кру­гом смот­рят, зе­ва­ют, гла­зе­ют, кто во что го­разд. Мла­ден­цы ви­дят пер­вый раз! Дру­гие за­ви­ду­ют, ску­ча­ют, за­ди­ра­ют. Я ора­торст­вую, ог­ры­за­юсь, ост­рю, сло­вом, чувст­вую се­бя в сво­ей та­рел­ке, в сво­ей сфе­ре! Здесь нет мне рав­но­го! Ка­за­лось, ме­ня на­до бы­ло на ру­ках но­сить за все это, я же всю жизнь де­лаю это за­да­ром! За де­ся­те­рых! А всем все рав­но, и ду­ра­кам нап­ле­вать, но я за­дам всем жа­ру!»

    И еще (уже на бук­ву "К"):

    «Когда мно­го го­во­ришь о са­мом глав­ном - все бе­гут, всем не­ког­да слу­шать длин­ные раз­го­во­ры о серьезных вещах, - то при пос­то­ян­ном ежед­нев­ном го­во­ре­нии то с од­ним, то с дру­гим на ули­цах вы­ра­ба­ты­ва­ет­ся веч­ная ма­не­ра го­во­рить о всем очень смач­но и эф­фект­но, и пос­ле это­го при­хо­дят в го­ло­ву са­мые удач­ные фор­му­ли­ров­ки! Вот! Вер­нул­ся с ули­цы, и в го­ло­ве есть на­ход­ка! Я мол­ча шел и го­во­рил про се­бя...»

    Да, он был имен­но та­ким - очень уве­рен­ным в се­бе, не­до­ся­га­емым для нас­ме­шек, не­дос­туп­ным для кри­ти­ки, скры­тым от ми­ра ге­ни­ем, ко­то­ро­му и не тре­бу­ет­ся ни­ка­ко­го приз­на­ния. По­ло­жи­тельно только к не­му од­но­му из всех из­вест­ных Зы­би­ну ху­дож­ни­ков, по­этов, фи­ло­со­фов, больших и ма­лых, удач­ли­вых и нет, он мог с та­ким пол­ным пра­вом от­нес­ти пуш­кинс­кое «ты царь - жи­ви один». Кал­мы­ков так и жил, так и чувст­во­вал свое пер­во­родст­во. И сму­ща­ла это­го ца­ря только ка­кая-ни­будь ме­лочь. Ну что-ни­будь вро­де это­го: «Есть вос­ков­ка за 1 р. 54 ко­пей­ки, со­бы­тие! А у ме­ня только 80». Да, и это его огор­ча­ло, но то­же не очень, не очень. Из ал­фа­вит­ной кни­ги это вид­но очень яс­но. Нет так нет, и не­че­го ду­мать об этом. Очень хо­ро­шо и твер­до он по­ни­мал это же­лез­ное сло­во - «нет».

    Прошло мно­го лет. Кал­мы­ков умер, и пер­вая статья о по­кой­ни­ке кон­ча­лась так:

    "По ули­цам Ал­ма-Аты хо­дил стран­ный че­ло­век - лох­ма­тая го­ло­ва в ста­рин­ном бе­ре­те, ши­ро­кие брю­ки из меш­ко­ви­ны, сши­той цвет­ны­ми нит­ка­ми больши­ми стеж­ка­ми, с ог­ром­ной рас­пис­ной сум­кой на бо­ку. В пос­лед­ние го­ды им сде­ла­на в днев­ни­ке та­кая за­пись: «Что мне ка­кой-то там те­атр? Или цирк? Для ме­ня весь мир те­атр».

    Нет, да­же не мир, а це­лая Га­лак­ти­ка. Од­на­ко все это бы­ло со­вер­шен­но не яс­но в том, 1937 го­ду.

    Известно бы­ло дру­гое. Имен­но в это вре­мя жур­нал «Ли­те­ра­тур­ный Ка­захс­тан» по­мес­тил статью о юби­лей­ной выс­тав­ке Со­юза ху­дож­ни­ков. Там о Кал­мы­ко­ве го­во­ри­лось при­мер­но сле­ду­ющее: «Со­вер­шен­но не­по­нят­но, ка­ким об­ра­зом и за­чем уст­ро­ите­ли выс­тав­ки про­пус­ти­ли кар­ти­ны не­ко­его Кал­мы­ко­ва. На од­ной из них сто­ят два граж­да­ни­на и раз­ма­хи­ва­ют че­мо­да­на­ми. И, оче­вид­но, че­мо­да­ны эти пус­тые, по­то­му что на­би­ты­ми так не по­ма­ха­ешь. Неп­ри­ят­ная без­дар­ная маз­ня». Вот и все. Гнать пал­кой. Неп­ри­ят­ная и без­дар­ная маз­ня. А ведь имен­но в это вре­мя ху­дож­ни­ком бы­ли ис­пол­не­ны те ве­ли­ко­леп­ные се­рии ри­сун­ков, ко­то­рые он на­зы­вал стран­но и, как всег­да, не сов­сем по­нят­но: «Ка­ва­лер Мот», «Лун­ный джаз». Об этих лис­тах пи­сать не­воз­мож­но - на­до ви­деть оча­ро­ва­ние этих тон­чай­ших ли­ний, этих пе­ре­ли­вов че­ло­ве­чес­ко­го те­ла. У Кал­мы­ко­ва в его бес­чис­лен­ных лис­тах мно­го жен­щин, и все они кра­са­ви­цы - на­до ду­мать да­же, что он как ху­дож­ник во­об­ще был не в си­лах изоб­ра­зить урод­ли­вое женс­кое ли­цо. Его жен­щи­ны по­хо­жи на пальмы, на юж­ные уд­ли­нен­ные пло­ды, у них тон­кие ру­ки и мин­дальные гла­за (здесь не сто­ит бо­яться этих слов). Они очень вы­со­ки и строй­ны. Они вы­ше всех. Стоя или ле­жа, они за­пол­ня­ют це­лый лист. У не­ко­то­рых из них кры­лыш­ки - и по­это­му они, оче­вид­но, феи. Дру­гие прос­то жен­щи­ны, и все. Вот, нап­ри­мер (если под­би­рать спе­ци­ально опуб­ли­ко­ван­ные ри­сун­ки), кра­са­ви­ца в длин­ном, тя­же­лом, мяг­ком ха­ла­те. Он не на­дет, а наб­ро­шен так, что вид­на но­га, грудь, та­лия. Кра­са­ви­ца не­сет вос­точ­ный вы­со­ко­гор­лый со­суд. На сто­ли­ке го­рят кан­де­ляб­ры. Они по­хо­жи на рас­пус­тив­шу­юся вет­ку с тре­мя цвет­ка­ми. Ря­дом раск­ры­тая кни­га и зак­лад­ка на ней. Ти­ши­на, ночь, ни­ко­го нет. Ку­да идет эта оди­но­кая кра­са­ви­ца? За ней бе­жит ка­кое-то стран­ное су­щест­во, не то кош­ка, не то со­бач­ка - не пой­мешь точ­но кто. И больше ни­че­го нет.

    На этом лис­те му­зы­кально все. Все ор­кест­ро­ва­но в од­ном то­не - и три цвет­ка на кан­де­ляб­ре, и ска­терть, сли­ва­юща­яся с мяг­ко льющим­ся ха­ла­том, и те­ло жен­щи­ны, и это стран­ное су­щест­во с со­бачьими уша­ми и ко­шачьей статью. Ритм дос­ти­га­ет­ся край­ней прос­то­той, ла­ко­нич­ностью и гиб­костью ли­ний.

    И дру­гой лист. Только он на­зы­ва­ет­ся «Лун­ный джаз». На нем офи­ци­ант­ка с мо­тылько­вы­ми кры­лыш­ка­ми. Это та­кая же вы­со­кая, неж­ная и хо­лод­ная кра­са­ви­ца блон­дин­ка (Кал­мы­ков, вид­но, приз­на­вал только один тип женс­кой кра­со­ты). Она не­сет под­нос. На под­но­се уз­ко­гор­лая бу­тыл­ка и ва­за с вет­кой. На ней та­кие лег­кие одеж­ды, что вид­но все ее те­ло. Или ина­че: все ее те­ло - это еди­ная пе­ре­ли­ва­юща­яся ли­ния, зак­лю­чен­ная в овал одеж­ды. Ночь. Лест­ни­ца, отк­ры­тая эст­ра­да. По сту­пенькам спус­ка­ет­ся слу­га в ди­ко­вин­ной шля­пе и пла­ще. Вот и опять поч­ти все. И опять - ни­как не опи­шешь и не пе­ре­дашь сло­ва­ми оча­ро­ва­ние это­го ри­сун­ка.

    И та­ких ри­сун­ков - сю­ит, джа­зов, наб­рос­ков - пос­ле Кал­мы­ко­ва ос­та­лось ве­ли­кое мно­жест­во, мо­жет, 200 или 300 лис­тов. Они ис­пол­не­ны в раз­ной тех­ни­ке. Пунк­тир ["Большое мес­то в твор­чест­ве С.И.Кал­мы­ко­ва за­ни­ма­ет се­рия фан­тас­ти­чес­ких пей­за­жей в сти­ле монстр. Это ри­сун­ки, вы­пол­нен­ные стро­го в сти­ле ли­ни­ей, сос­тав­лен­ной из то­чек" (М.Мел­лер)] и ли­нии, пус­тые и зак­ра­шен­ные кон­ту­ры - ка­ран­даш и ак­ва­рель. Так, нап­ри­мер, меж­ду дру­гих ра­бот есть лист «Ка­ва­лер Мот». Внеш­не ка­ва­лер очень на­по­ми­на­ет Кал­мы­ко­ва. Та­кой же бу­рый плащ, та­кой же бе­рет, та­кая же ман­тилья су­мас­шед­ше­го цве­та. И ор­де­на, ор­де­на, ор­де­на! Ор­де­на всех не­су­щест­ву­ющих го­су­дарств ми­ра. Идет, сме­ет­ся и ве­се­ло смот­рит на вас. Но вот это­го у Кал­мы­ко­ва не бы­ло со­вер­шен­но - он всег­да ос­та­вал­ся серьезным. Спра­ши­ва­ли - охот­но от­ве­чал на все воп­ро­сы, но ни­ког­да не за­го­ва­ри­вал пер­вым. А вот что «ник­то больше ме­ня не лю­бит ри­со­вать на ули­це» - это точ­но. Но в тот мир, где иг­ра­ли лун­ные джа­зы, па­ри­ли кры­ла­тые кра­са­ви­цы и рас­ха­жи­ва­ли бра­вые ка­ва­ле­ры Мот, он не до­пус­кал ни­ко­го. Там он был всег­да один!

    Всего это­го Зы­бин не знал, да и не мог знать, а ес­ли го­во­рить с пол­ной отк­ро­вен­ностью, и не за­хо­тел бы тог­да знать. Не очень это вре­мя под­хо­ди­ло для лун­ных джа­зов и ка­ва­ле­ров Мот. Но все­го это­го Зы­бин опять-та­ки поп­рос­ту не знал. И в тот день на Зе­ле­ном ба­за­ре, гля­дя на ху­дож­ни­ка, он то­же ни­че­го не по­нял и ни­че­го не вспом­нил. Статья о пус­тых че­мо­да­нах (ко­то­рую, кста­ти, он же ре­дак­ти­ро­вал и пра­вил) прос­то приш­ла ему в го­ло­ву. Он только по­ду­мал: вот чу­дак-то! И как хо­ро­шо, что на од­но­го чу­да­ка в Ал­ма-Ате ста­ло больше. Но встре­чать Кал­мы­ко­ва он встре­чал, и вот по ка­ко­му по­во­ду: од­наж­ды не­де­ли за две до это­го ди­рек­тор ска­зал ему:

    - Ты в этот вы­ход­ной что де­ла­ешь? Ни­ку­да не со­би­ра­ешься? Ну и от­лич­но! Так вот, в вы­ход­ной я к те­бе за­еду и по­едем на Ал­ма-атин­ку. Хо­ро­шо?

    - Хорошо, - от­ве­тил он, хо­тя нем­но­го уди­вил­ся. Ему да­же по­ду­ма­лось, не хо­чет ли ди­рек­тор приг­ла­сить его в шаш­лыч­ную. В это вре­мя ле­та они вы­рас­та­ют на каж­дом ка­меш­ке. Но ди­рек­тор тут же по­яс­нил:

    - Мы там фи­ли­ал око­ло пар­ка Горько­го стро­им, «На­ука и ре­ли­гия». Там у ме­ня дед уже со вче­раш­не­го ут­ра с ар­телью плот­ни­ков ору­ду­ет. Так вот, схо­дим пос­мот­реть как и что.

    Он по­жал пле­ча­ми.

    - А что я в этом по­ни­маю?

    - В плот­ничьем деле? - уди­вил­ся директор. - Да ров­но ни­че­го. Ты, я смот­рю, и гвоз­дя как сле­ду­ет не мо­жешь за­бить. Вон тот тигр у те­бя как-ни­будь рух­нет со сте­ны и рас­ши­бет­ся к чер­то­вой ма­те­ри.

    На сте­не ви­се­ло «На­па­де­ние тиг­ра на ро­ту сол­дат вбли­зи го­ро­да Вер­но­го» - кар­ти­на ста­рин­ная, тем­ная, су­хая, пло­хая и в му­зее очень це­ни­мая. С нее да­же в вес­ти­бю­ле сним­ки про­да­ва­ли. Еще бы! Та­кой сю­жет!

    - Ее как раз дед-то и вешал, - ска­зал Зы­бин.

    - Да? Ах ста­рый черт! Смот­ри, пря­мо в кир­пич гвоздь ведь вог­нал и пог­нул. Ну, ска­жу я ему при слу­чае. Ви­дишь, там ху­дож­ник у нас один ра­бо­та­ет. Кал­мы­ков, не слышал? - Зы­бин по­ка­чал го­ло­вой. Он дейст­ви­тельно не знал, кто это. - Да зна­ешь ты его) зна­ешь. Он по ули­цам в бе­ре­те и го­лу­бых шта­нах эта­ким прин­цем-ни­щим хо­дит! Что, не­уже­ли не ви­дал?

    - Ну, ну, - от­ве­тил Зы­бин и зас­ме­ял­ся.

    Засмеялся и ди­рек­тор.

    - Ну, вспом­нил. Так вот ху­дож­ник-то он все-та­ки от­лич­ный. И что на­до, то он нам сде­ла­ет. Да и ра­бо­та­ет он вро­де по то­му же са­мо­му де­лу. Пи­шет де­ко­ра­ции в опер­ном. Я ему ска­зал: «Ри­суй так, чтоб по­се­ти­тель за­ми­рал на мес­те и чтоб у не­го ро­дим­чик де­лал­ся». Он го­во­рит: «Сде­лаю». Завт­ра обе­щал прий­ти и эс­ки­зы при­нес­ти. Так вот по­едем пос­мот­рим, что он там со­чи­нил.

    На Ал­ма­атин­ку они приш­ли ра­но ут­ром и сра­зу уви­де­ли, что де­ло ки­пит.

    На большой си­ней глы­би­не сто­яли дед и ху­дож­ник Кал­мы­ков.

    Дед дер­жал в ру­ках раз­вер­ну­тый лист ват­ма­на, а Кал­мы­ков что-то ти­хо и убе­ди­тельно объяснял де­ду. Дед слу­шал и мол­чал.

    - А вот дед, меж­ду про­чим, его не одобряет, - ска­зал директор. - Вот все его фин­тиф­люш­ки он ни­как не одоб­ря­ет, дед лю­бит стро­гость. Он, будь его власть, сей­час бы его об­рил на­го­ло и в хол­що­вые шта­ны за­су­нул. А ну по­дой­дем.

    Он по­дош­ли. Кал­мы­ков при­ветст­во­вал их стро­го и дос­той­но. Слег­ка пок­ло­нил­ся, сох­ра­няя пол­ную оде­ре­ве­не­лую не­под­виж­ность ту­ло­ви­ща, и дот­ро­нул­ся пальцем до бе­ре­та. Пок­ло­нил­ся и ди­рек­тор. Все трое вдруг ста­ли серьезны­ми и су­хи­ми, как на при­еме.

    - А ну по­ка­жи­те эскиз, - ска­зал ди­рек­тор.

    На большом лис­те ват­ма­на бы­ло изоб­ра­же­но зо­ло­тое не­бо аст­ро­ло­гов. По кру­гу зна­ки зо­ди­ака, за­тем соз­вез­дия Де­вы, Анд­ро­ме­ды, Мед­ве­ди­ца Большая и Ма­лая, еще что-то по­доб­ное же, а вни­зу два чер­ных сфинк­са и ог­ром­ная три­ум­фальная ар­ка с Двор­цо­вой пло­ща­ди. В ар­ку въезжа­ет трак­тор - обык­но­вен­ный «ЧТЗ», и едет он пря­мо-пря­мо в не­бо, в его зо­ло­тые соз­вез­дия. Все это бы­ло на­ри­со­ва­но твер­до, чет­ко, с яс­ностью, кра­соч­ностью и наг­ляд­ностью учеб­ных по­со­бий. Но кро­ме этой яс­нос­ти бы­ло в ват­ма­не и кое-что иное, уже от­но­ся­ще­еся к ис­кус­ству. Только ху­дож­ник мог изоб­ра­зить та­кое глу­бо­кое та­инст­вен­ное не­бо. До то­го си­нее, что оно ка­за­лось чер­ным, и до то­го глу­бо­кое, что звез­ды в нем дейст­ви­тельно свер­ка­ли как бы из бес­ко­неч­нос­ти, из раз­ных то­чек ее. А ведь крас­ки-то Кал­мы­ков упот­реб­лял са­мые обыч­ные, прос­тые, школьные, и все-та­ки по­лу­чи­лось все: и беск­рай­ность по­лот­на, и ог­ром­ность не­ба, и са­ма веч­ность, вы­ра­жен­ная в этих та­инст­вен­ных, слег­ка от­ли­ва­ющих чер­ным све­том сфинк­сах. А в Двор­цо­вую ар­ку, альбом­ную, пла­кат­ную, за­пе­тую и за­тер­тую мил­ли­он­ны­ми ти­ра­жа­ми, въезжал ря­до­вой трак­тор «ЧТЗ», и за его ру­лем си­дел па­рень в ра­бо­чей курт­ке. Все это раз­но­род­ное, раз­но­маст­ное - не­бес­ное и зем­ное, тот мир и этот - бы­ло све­де­но в прос­тую и яс­ную ком­по­зи­цию. В ее чет­кос­ти, не­рас­тор­жи­мос­ти и ес­тест­вен­нос­ти и вы­ра­жа­лась, ви­ди­мо, мысль ху­дож­ни­ка.

    - Это что же будет? - спро­сил директор. - Вход?

    - Нет, - от­ве­тил художник, - для вхо­да я сде­лал дру­гой эс­киз. А это стен­ная рос­пись.

    - Так, - ска­зал ди­рек­тор - Та-ак. Ну, хра­ни­тель, твое мне­ние?

    Зыбин по­жал пле­ча­ми.

    - Все это, ко­неч­но, про­из­ве­дет впе­чат­ле­ние. Но уж очень не­обы­чай­на са­ма ком­по­зи­ция.

    - Чем же? - лас­ко­во спро­сил ху­дож­ник.

    - Так ведь это па­вильон «На­ука и религия»? - ска­зал Зыбин. - Зна­чит, от­ку­да тут взя­лось звезд­ное не­бо, по­нят­но. По­нят­ны, по­жа­луй, и сфинк­сы. Но вот трак­тор и эта ар­ка...

    - А че­рез эту ар­ку крас­ног­вар­дей­цы шли на прис­туп Зимнего, - на­пом­нил ди­рек­тор.

    - И трак­тор как живой, - пох­ва­лил дед. - На та­ком у ме­ня вну­чок ез­дит. Только вот флаж­ка нет.

    Опять они сто­яли, мол­ча­ли и ду­ма­ли. Зы­бин ви­дел: эс­киз ди­рек­то­ру яв­но нра­вил­ся, но он чувст­во­вал его не­обыч­ность и бо­ял­ся, не пост­ра­да­ет ли от это­го до­ход­чи­вость. Все ли пой­мут за­мы­сел ху­дож­ни­ка.

    - Ну, ну, выс­ка­зы­вай­ся, хранитель, - ска­зал он настойчиво. - Да­вай об­суж­дать.

    - И прост­ранст­во у вас ка­кое-то странное, - ска­зал Зыбин. - Как бы не пол­ностью раз­ре­шен­ное. Это не плос­кость и не сфе­ра. Ве­щи ли­ше­ны перс­пек­ти­вы, все они как бы не од­нов­ре­мен­ны.

    Калмыков вдруг ост­ро взгля­нул на не­го.

    - Вот именно, - ска­зал он, - вот имен­но. Вы это очень хо­ро­шо под­ме­ти­ли. Вре­мя я тут унич­то­жил, я... - Он сде­лал па­узу и вы­го­во­рил яс­но и чет­ко, гля­дя в гла­за Зы­би­ну: - Я на­ру­шил тут рав­но­ве­сие уг­лов и ли­ний, а сто­ит их на­ру­шить, как они ста­нут уд­ли­нен­ны­ми до бес­ко­неч­нос­ти. Вы предс­тав­ля­ете се­бе, что та­кое точ­ка?

    Зыбин предс­тав­лял се­бе, что та­кое точ­ка, но на вся­кий слу­чай от­ри­ца­тельно по­ка­чал го­ло­вой.

    - Вот, - ска­зал ху­дож­ник с глу­бо­ким удовлетворением, - один вы из всех мне из­вест­ных лю­дей соз­на­лись, что не зна­ете. Точ­ка есть ну­ле­вое сос­то­яние бес­ко­неч­но­го ко­ли­чест­ва кон­цент­ри­чес­ких кру­гов, из ко­то­рый од­ни под од­ним зна­ком расп­рост­ра­ня­ют­ся вок­руг кру­га, а дру­гие под про­ти­во­по­лож­ным зна­ком расп­рост­ра­ня­ют­ся от ну­ле­во­го кру­га внутрь. Точ­ка мо­жет быть и с кос­мос.

    Он ска­зал, вер­нее, вы­па­лил это од­ним ду­хом и по­бед­но пос­мот­рел на всех.

    Но ди­рек­тор не­до­вольно по­мор­щил­ся. Сей­час он по­нял: нет, до масс это не дой­дет. Слож­но.

    - У нас это не пойдет, - ска­зал он коротко. - Трак­тор и ар­ку убе­ри­те, а не­бо мож­но ос­та­вить. Но еще что-ни­будь на­до, на дру­гие сте­ны. Ну, суд над Га­ли­ле­ем. Бит­ва ди­но­зав­ров. Не бог сот­во­рил че­ло­ве­ка, а че­ло­век бо­га по об­ра­зу и по­до­бию сво­ему. Завт­ра зай­ди­те ко мне, пос­мот­рим вмес­те, под­бе­рем.

    - Понятно. Бу­дет сделано, - ска­зал ху­дож­ник и мол­ча ото­шел к бе­ре­гу Ал­ма­атин­ки. Там у не­го сто­ял мольберт и уже со­би­ра­лись зе­ва­ки и ре­бя­та. А кто-то длин­ный и пьяный важ­но объяснял, что это­го ху­дож­ни­ка он хо­ро­шо зна­ет, и он пос­то­ян­но хо­дит в зе­ле­ных шта­нах, по­то­му что у не­го та­кая ве­ра.

    Подошел к мольбер­ту и Зы­бин.

    - Можно взглянуть? - спро­сил он. Кал­мы­ков по­жал пле­ча­ми.

    - Пожалуйста, - ска­зал он равнодушно, - только что смот­реть? Ни­че­го еще не за­кон­че­но... Вот ес­ли бы вы заш­ли ко мне до­мой, я бы по­ка­зал вам кое-что. - И вдруг обер­нул­ся к не­му: - Так, мо­жет, зай­де­те?

    - Спасибо, - ска­зал Зыбин, - обя­за­тельно зай­ду. Дай­те только ад­рес, се­год­ня же и зай­ду.

    Через мно­го лет он на­пи­сал:

    "Попал к не­му я, од­на­ко, только че­рез чет­верть ве­ка. По­то­му что в тот день как-то у ме­ня не ока­за­лось вре­ме­ни, а по­том он уже и не звал к се­бе. А за­тем мы разъеха­лись в раз­ные сто­ро­ны, и я сов­сем за­был о ху­дож­ни­ке Кал­мы­ко­ве. Знал только, что из те­ат­ра он ушел на пен­сию, по­лу­чил од­но­ком­нат­ную квар­ти­ру где-то в мик­ро­ра­йо­не (а раньше жил в ста­рых ка­зар­мен­ных ба­ра­ках) и те­перь жи­вет один, пи­та­ет­ся мо­ло­ком и ка­шей (он за­яд­лый ве­ге­та­ри­анец). Его час­то ви­дят на ули­цах. В прош­лые мои при­ез­ды я то­же ви­дел его ра­за три, но он на ме­ня, как и на всех ок­ру­жа­ющих, ни­ка­ко­го вни­ма­ния не об­ра­тил, и по­это­му я мол­ча про­шел ми­мо. Я за­ме­тил, что он по­ху­дел, по­жел­тел, что у не­го за­ост­ри­лось и стар­чес­ки усох­ло ли­цо. И еще глуб­же про­ре­за­лись у но­са пря­мые глу­бо­кие мор­щи­ны. «Ли­цо из­мя­тое, как бу­маж­ный рубль», - на­пи­сал где-то Грин о та­ких ли­цах. А на­де­то на нем бы­ло что-то уж со­вер­шен­но не­во­об­ра­зи­мое - ба­ла­хон, ша­ро­ва­ры с зо­ло­тис­ты­ми лам­па­са­ми и на бо­ку что-то вро­де ог­ром­но­го буб­на с вы­ши­ты­ми на нем язы­ка­ми раз­ноц­вет­но­го пла­ме­ни. Яр­ко-крас­ные, жел­тые, фи­оле­то­вые, баг­ро­вые шел­ко­вые нит­ки. Он сто­ял око­ло га­зет­но­го ки­ос­ка и по­ку­пал га­зе­ты. Ве­ли­кое мно­жест­во га­зет, все га­зе­ты, ка­кие только бы­ли у ки­ос­ке­ра. Я вспом­нил об этом, ког­да на тре­тий день пос­ле смер­ти ху­дож­ни­ка во­шел в его ком­на­ту. Га­зет в ней бы­ло ве­ли­кое мно­жест­во. Из всех ви­дов ме­бе­ли он знал только пу­фы, сде­лан­ные из свя­зок га­зет. Больше ни­че­го не бы­ло. Стол. На сто­ле чай­ник, па­ра ста­ка­нов, и все. Да и что ему на­до бы­ло больше?

    Безумно счаст­ли­вый, це­ле­уст­рем­лен­ный и цельный че­ло­век жил, дви­гал­ся и го­во­рил сре­ди этих га­зет­ных пу­фов и па­пок с бес­ко­неч­ны­ми ро­ма­на­ми.

    На этих пу­фах ему сни­лись раск­ра­шен­ные сны, и тог­да он за­пи­сы­вал в ал­фа­вит­ную кни­гу (на "Э"):

    «Энное ко­ли­чест­во мед­ве­дей, бе­лых, арк­ти­чес­ких, се­вер­ных, по­нес­ли ме­ня в чер­ных ла­ки­ро­ван­ных но­сил­ках! Бакс­товс­кие нег­ры возг­лав­ля­ли шест­вие! Ма­ленькие обезьяны ка­пу­ци­ны сле­до­ва­ли за ни­ми!»

    Или же (на "Я"):

    «Я ви­дел ан­фи­ла­ды зал, свер­ка­ющих раз­ноц­вет­ны­ми из­раз­ца­ми!»

    «Я про­хо­дил по па­ла­там, ис­пещ­рен­ным вся­ки­ми зна­ка­ми».

    Да, в очень кра­си­вом и не­обы­чай­ном ми­ре жил быв­ший ху­дож­ник-испол­ни­тель Опер­но­го те­ат­ра име­ни Абая Сер­гей Ива­но­вич Кал­мы­ков.

    И вот тут, сре­ди дейст­ви­тельно блис­та­ющих из­раз­цов лун­ных джа­зов, фей и ка­ва­ле­ров, я уви­дел на кус­ке кар­то­на неч­то со­вер­шен­но иное - что-то мут­ное, пе­рек­ру­чен­ное, вспе­нен­ное, му­чи­тельное, поч­ти Страш­ное. Пос­мот­рел на да­ту и вдруг по­нял: у ме­ня в ру­ках имен­но то, что Кал­мы­ков пи­сал чет­верть ве­ка на­зад в тот день на­ше­го единст­вен­но­го с ним раз­го­во­ра. Круп­ны­ми маз­ка­ми бе­лил, ох­ры и бер­линс­кой ла­зу­ри (так, что ли, на­зы­ва­ют эти крас­ки ху­дож­ни­ки?) Кал­мы­ков изоб­ра­зил то мес­то, где по ма­но­ве­нию ди­рек­то­ра на бе­ре­гу Ал­ма­атин­ки дол­жен был воз­ник­нуть вол­шеб­ный па­вильон «На­ука и ре­ли­гия».

    Глыбы, глы­би­ны, мел­кая цве­тас­тая галька, ост­рый ще­бень, из­ры­тый по­ло­гий бе­рег, бур­ное пе­нис­тое те­че­ние с во­до­во­ро­та­ми и во­рон­ка­ми - брыз­ги и гул, а на са­мых больших глы­би­нах раз­лег­лись лю­ди в тру­си­ках и жа­рят­ся под солн­цем. Вот в солн­це и зак­лю­ча­лось все - его пря­мой луч все по­ни­зы­вал и все пре­об­ра­жал, он под­чер­ки­вал объемы, ле­пил фор­мы. И все пред­ме­ты под его на­ка­лом из­лу­ча­ли свое собст­вен­ное си­яние - жест­кий, жел­тый, про­ни­зы­ва­ющий свет.

    От это­го солн­ца ре­чон­ка, нап­ри­мер, на­по­ми­на­ла те­ло с сод­ран­ной ко­жей. Яс­но вид­ны пуч­ки мус­ку­лов, бе­лые и жел­тые буг­ры, зас­тыв­шие в су­до­ро­гах, пе­рек­ру­чен­ные фас­ции. Кар­ти­на так дис­гар­мо­нич­на, что от нее ря­бит в гла­зах. Она утом­ля­ет сво­ей нап­ря­жен­ностью. Ведь та­кой вид не по­ве­сишь у се­бя в ком­на­те. Но вот ес­ли ее выс­та­вить в га­ле­рее, то сколько бы по­ло­тен ни ви­се­ло там еще, вы обя­за­тельно ос­та­но­ви­тесь имен­но пе­ред этим - нап­ря­жен­ным, неп­ри­ят­ным и ма­ло на что по­хо­жим. Ко­неч­но, пос­то­ите, пос­мот­ри­те да и прой­де­те ми­мо, мо­жет быть, еще пле­ча­ми пож­ме­те: ну и на­ри­со­вал! Это что же, Ал­ма­атин­ка на­ша та­кая?!

    Но вот что обя­за­тельно слу­чит­ся по­том: на ули­це ли или ве­че­ром за ча­ем, а то уже ле­жа в кро­ва­ти, без вся­ко­го на то по­во­да вы вспом­ни­те: «А та реч­ка-то! Что он хо­тел ею ска­зать? Мысль-то, мысль-то ка­кая за­ло­же­на во всем этом?» И при­мер­но че­рез не­де­лю имен­но это и про­изош­ло со мной, я вдруг по­нял, что же имен­но здесь изоб­ра­же­но. Кал­мы­ков на­пи­сал зем­лю. Зем­лю во­об­ще. Та­кую, ка­кой она ему предс­та­ви­лась в то да­ле­кое ут­ро. Чуж­дую, еще до сих пор не об­жи­тую пла­не­ту. Вмес­ти­ли­ще ди­ких, не­урав­но­ве­шен­ных сил. Ни­че­го, что тут ре­бя­та, ни­че­го, что они ку­па­ют­ся и загорают, - до них реч­ке ни­ка­ко­го де­ла не­ту: у нее свой кос­ми­чес­кий смысл, своя цель, и она вы­пол­ня­ет его со спо­кой­ной нас­той­чи­востью вся­кой кос­ной ма­те­рии. По­это­му она и по­хо­дит на об­на­жен­ную связ­ку мус­ку­лов, по­это­му все в ней нап­ря­же­но, все на пре­де­ле. И глы­бы ей то­же под стать - по­то­му что и не глы­бы они вов­се, а ос­кол­ки пла­не­ты, кус­ки гор­но­го хреб­та. И цве­та у них ди­кие, приг­лу­шен­ные - та­кие, ка­кие ни­ког­да не ис­пользу­ют лю­ди. И сов­сем тут не важ­но, что ре­чон­ка пар­ши­венькая, а глы­бы не глы­бы да­же, а поп­рос­ту большие об­ка­тан­ные ва­лу­ны. Все рав­но, это са­ма при­ро­да - na­tu­ra na­tu­ra­ta, как го­во­ри­ли древ­ние: при­ро­да при­родст­ву­ющая. И здесь, на кро­хот­ном ку­соч­ке кар­то­на, в изоб­ра­же­нии де­сят­ка мет­ров го­родс­кой ре­чон­ки бу­шу­ет та­кой же кос­мос, как и там, на­вер­ху, в звез­дах, га­лак­ти­ках, ме­та­га­лак­ти­ках, еще Бог зна­ет где. А ре­бя­та пусть у ног ее иг­ра­ют в ка­муш­ки, пусть за­го­ра­ют, пусть се­бе, пусть! Ей до это­го ни­ка­ко­го де­ла нет. Вот от­сю­да и жест­кость кра­сок, и рез­кость све­та, и под­черк­ну­тость объемов - это все ро­до­вые чер­ты не­жи­вой ма­те­рии, сви­де­тельство о тех гроз­ных си­лах, ко­то­ры­ми они соз­да­ны. Да они и са­ми, эти кам­ни, прос­то-нап­рос­то раз­ле­тев­ши­еся и зас­тыв­шие сгуст­ки ее мо­щи. Так изоб­ра­зил ху­дож­ник Ал­ма­атин­ку в тот день, ког­да он раз­вер­ты­вал пе­ред на­ми свой пер­вый лист ват­ма­на с древ­ним аст­ро­ло­ги­чес­ким не­бом и трак­то­ром, въезжа­ющим че­рез Двор­цо­вую ар­ку на са­мый Млеч­ный Путь. Это Ал­ма­атин­ка, уви­ден­ная из ту­ман­нос­ти Анд­ро­ме­ды. А сей­час эта кар­ти­на ви­сит у ме­ня над книж­ным шка­фом, и я каж­дый день смот­рю на нее. Ока­зы­ва­ет­ся, от это­го мож­но да­же по­лу­чать удо­вольствие - до то­го здо­ро­во сде­ла­но. А сей­час кар­ти­ны ху­дож­ни­ка Кал­мы­ко­ва на­хо­дят­ся в ху­до­жест­вен­ной га­ле­рее Ка­захс­та­на, их сва­ли­ли на­ва­лом и при­вез­ли ту­да. Ес­ли ког­да-ни­будь их выс­та­вят, со­ве­тую: пос­мот­ри­те, мно­гое вам по­ка­жет­ся чу­до­вищ­ным или не­по­нят­ным, но не осуж­дай­те, не осуж­дай­те сра­зу же, с хо­ду ху­дож­ни­ка. Так, заз­ря, не об­ду­мав, ху­дож­ник Кал­мы­ков ни­че­го не тво­рил, во всех его наб­рос­ках есть свой смысл, своя идея, только до­ис­каться до них по­рой не так уж прос­то. Что по­де­лать, ведь су­щест­ву­ют же та­кие стран­ные, ни­чем не уп­рав­ля­емые ве­щи, как меч­ты, фан­та­зия и прос­то ви­де­ние ми­ра.

    ...Он по­вер­нул­ся, выб­рал­ся из тол­пы и по­шел в му­зей. Дверь в от­дел хра­не­ния ока­за­лась по­лу­отк­ры­той. Он во­шел и уви­дел, что Кла­ра си­дит за сто­лом, опер­шись под­бо­род­ком на ру­ки, и смот­рит пря­мо на не­го. Ли­цо у нее спо­кой­ное, яс­ное. А вот гла­за больные. В них не ос­та­лось да­же то­го су­хо­го, скорб­но­го блес­ка, что он под­ме­тил ча­са два то­му на­зад, ког­да они раз­го­ва­ри­ва­ли о че­ре­пе. И че­реп этот то­же ле­жал ря­дом, и из его глаз­ниц уже сви­са­ла све­жая бе­лая эти­кет­ка на крас­ной ни­точ­ке. Зы­бин во­шел и ос­та­но­вил­ся у при­то­ло­ки. Кла­ра мол­ча­ла. Он хо­тел что-то ска­зать ей, но она пря­мо смот­ре­ла на не­го, и он ни­как не улав­ли­вал смыс­ла ее взгля­да. Так они и сто­яли друг пе­ред дру­гом в страш­ной не­удоб­нос­ти, бли­зос­ти и свя­зан­нос­ти. И вдруг он по­нял, что она поп­рос­ту не ви­дит его.

    - Клара, - поз­вал он ти­хо.

    Она не дви­ну­лась и еще ка­кие-то се­кун­ды про­бы­ла так в сво­ей от­ре­шен­нос­ти, а по­том вдруг ти­хо вздох­ну­ла и со­вер­шен­но спо­кой­но, без вся­ко­го пе­ре­хо­да ска­за­ла:

    - Проходите, Ге­ор­гий Ни­ко­ла­евич. Я уже за­ин­вен­та­ри­зи­ро­ва­ла че­реп. Мо­же­те брать, ес­ли нуж­но.

    Тогда он быст­ро про­шел к ней, по­ло­жил ей обе ру­ки на пле­чи, слег­ка встрях­нул их и ска­зал лас­ко­во и нас­той­чи­во:

    - Кларочка, ми­лая, ну что с ва­ми та­кое? Ну что? Слу­чи­лось что-ни­будь?

    Она слег­ка вздох­ну­ла и нак­ло­ни­ла го­ло­ву. Тог­да он ти­хонько при­мос­тил­ся ря­дом и об­нял ее за пле­чи.

    - Может, я оби­дел вас чем-нибудь? - ска­зал он и сра­зу по­ду­мал: «Ах, ду­рак, ду­рак».

    Почти не­за­мет­ным гиб­ким дви­же­ни­ем пле­ча она ос­во­бо­ди­лась и вста­ла.

    - Ну что вы, - ска­за­ла она спо­кой­но, от­ме­тая все. - Так, зна­чит, че­ре­па вам не на­до? Тог­да я его спря­чу в шкаф. Пос­мот­ри­те только, пра­вильно ли я в кар­точ­ке пе­ре­пи­са­ла.

    Он не гля­дя отод­ви­нул кар­точ­ку.

    - Правильно, моя усуньская царевна, - ска­зал он нежно. - Со­вер­шен­но все пра­вильно. А зна­ете, кто это бы­ла?

    - Кто? - спро­си­ла она.

    Он мол­ча взял ее за вис­ки, по­вер­нул к се­бе и по­це­ло­вал в оба гла­за креп­ко и бе­реж­но. По­том еще и еще. И вдруг ее ли­цо пок­ры­лось ис­па­ри­ной и рот дрог­нул, как у ма­ленькой.

    - Это ва­ша пра­ба­буш­ка, моя дорогая, - ска­зал он. - Ва­ша род­ная пра­ба­буш­ка, моя кол­дунья!

    Она вста­ла, отк­ры­ла шкаф, по­ло­жи­ла че­реп на пол­ку, сно­ва зак­ры­ла двер­цы шка­фа и прос­то­яла так с ми­ну­ту спи­ной к не­му.

    - Вы к ди­рек­то­ру? Луч­ше все­го, ес­ли вы сей­час не пой­де­те к нему, - ска­за­ла она не поворачиваясь. - Он, по-мо­ему, что-то не очень в ду­хе. Я с ним го­во­ри­ла и...

    Вот ка­кой раз­го­вор у нее про­изо­шел с ди­рек­то­ром.

    - Я, Кла­роч­ка, по­то­му поп­ро­сил вас ос­таться, что хо­чу серьезно по­го­во­рить о на­шем хранителе, - ска­зал ди­рек­тор, сму­ща­ясь и не гля­дя на нее. - Ведь, кро­ме вас, у не­го, ду­ра­ка, ни­ко­го нет.

    Он под­нял со сто­ла ка­кую-то пап­ку и сер­ди­то бро­сил ее об­рат­но.

    Клара пос­мот­ре­ла на ди­рек­то­ра. Он пой­мал ее взгляд и нах­му­рил­ся.

    - Ну, я-то не в счет, - ска­зал он сварливо. - Я че­ло­век ста­рый, слу­жеб­ный, и по­это­му он смот­рит на ме­ня вот так. - Ди­рек­тор сде­лал ку­лак труб­кой и под­нес к глазу. - Оно, ко­неч­но, по со­вес­ти, мо­жет быть, так оно и есть, но ес­ли взгля­нуть по-де­ло­во­му... Ну нельзя так, как он! Ну ни­как нельзя! Не то вре­мя! А он ни­че­го не по­ни­ма­ет! Ну вот что вы, нап­ри­мер, ду­ма­ете о Кор­ни­ло­ве?

    Она сде­ла­ла ка­кой-то не­оп­ре­де­лен­ный жест.

    - Ну что он из се­бя предс­тав­ля­ет? Цен­ный ра­бот­ник, зна­ющий то­ва­рищ или как? - нас­той­чи­во спро­сил ди­рек­тор.

    - Кажется, да, - от­ве­ти­ла Кла­ра.

    - Ну и дис­цип­ли­ни­ро­ван­ный, ко­неч­но? Да? День и ночь си­дит за кни­га­ми, да? Или как? Вот хра­ни­тель хоть пьет, да ра­бо­та­ет. А этот что - пьет и не ра­бо­та­ет?

    Клара по­ду­ма­ла.

    - Но эта ис­то­рия с кос­тя­ми - ведь это ее... - ска­за­ла она ос­то­рож­но.

    Директор по­мор­щил­ся.

    - Ну он-то он, ко­неч­но. Но тут и дру­гое кое-что сыг­ра­ло. Ви­ди­те, отыс­ка­лась од­на ста­рая зна­ко­мая, так вот она... - Он опять пог­ля­дел на Кла­ру и осек­ся. Кла­ра молчала. - Так вот что я хо­чу вас попросить, - про­дол­жал он, помолчав, - по­го­во­ри­те с хра­ни­те­лем. Пусть он ска­жет Кор­ни­ло­ву: «Отку­си свой по­га­ный язы­чок ров­но на­по­ло­ви­ну». По­ни­ма­ете?

    - Нет, - от­ве­ти­ла Клара. - Не по­ни­маю. То есть я... А в чем де­ло?

    - А в том, - обоз­лил­ся директор, - в том, что они оба заг­ре­мят, как мед­ные ко­тел­ки! И сле­дов по­том их не сы­щешь! Млад­ший заг­ре­мит за глот­ку, а стар­ший за ду­рость, за то, что слу­ша­ет и мол­чит. Ну а раз мол­чит, зна­чит, сог­ла­ша­ет­ся, а раз сог­ла­ша­ет­ся, то участ­ву­ет. Ну а как же ина­че? Кто не за нас, тот про­тив нас. Зна­ете, кто это? Ма­яковс­кий!

    Наступила па­уза.

    Клара сто­яла и ду­ма­ла.

    - Позвольте, Сте­пан Митрофанович, - ска­за­ла она наконец. - Я все-та­ки что-то не пой­му. Ну, тот кри­чит, хо­ро­шо! А что ж, по-ва­ше­му, Зы­бин дол­жен де­лать? Бе­жать за­яв­лять?

    Директор бо­лез­нен­но ус­мех­нул­ся.

    - Что там бе­жать, без не­го уж сбе­га­ли! Де­сять раз уж, на­вер­но, сбе­га­ли. Он дол­жен был крик­нуть ему: «Мол­чи, ду­рак, ес­ли сам ле­зешь в яму, так дру­го­го не та­щи». Вот что он дол­жен был сде­лать. Не­уже­ли это не­по­нят­но? Удив­ля­юсь тог­да вам. Ум­ная де­вуш­ка и ни­че­го не ви­дит. Ну да что там говорить! - Он мах­нул ру­кой, гнев­но про­шел­ся по ком­на­те, по­до­шел к ок­ну, зак­рыл его, по­до­шел к сто­лу, сел в крес­ло, выд­ви­нул ящик сто­ла, опять зад­ви­нул, схва­тил те­ле­фон­ную труб­ку и опус­тил сно­ва. Он был здо­ро­во рас­стро­ен.

    - Ну ладно, - ска­за­ла Кла­ра, со­об­ра­зив все. - По­ло­жим, Ге­ор­гий Ни­ко­ла­евич ска­жет Кор­ни­ло­ву «мол­чи», а Кор­ни­лов его не пос­лу­ша­ет, тог­да что? Бе­жать за­яв­лять? Да, мо­жет быть, он и го­во­рил ему уже.

    - Говорил? - Ди­рек­тор со все­го раз­ма­ха выд­ви­нул и зад­ви­нул ящик. - Ни чер­та лы­со­го он ему не го­во­рил! Пил с ним - вот это да! А го­во­рить на­до с Кор­ни­ло­вым так, чтоб он пос­лу­шал­ся. А не слу­ша­ет­ся - ма­том его пок­рой, в мор­ду дай, и хо­ро­шенько, чтоб он с час ва­лял­ся. Вот и я про­шу, чтоб вы ска­за­ли ему все это. Вас он, мо­жет, пос­лу­ша­ет.

    - А вы?

    - Ну что я, - не­хо­тя от­ве­тил директор. - Я ру­ко­во­ди­тель. Я, ес­ли что знаю, то дол­жен то­го... ме­ры при­ни­мать, а не пре­дуп­реж­дать. Иди­отс­кая бо­лезнь - бла­го­ду­шие - зна­ете, что это та­кое по на­ше­му вре­ме­ни?

    Клара по­ду­ма­ла.

    - Ну и я не бу­ду предупреждать, - ска­за­ла она.

    - Как? Не будете? - очень уди­вил­ся ди­рек­тор.

    - Не буду, - от­ве­ти­ла Кла­ра скорб­но и твер­до.

    - Да ведь по­са­дят ду­ра­ка, обя­за­тельно посадят, - крик­нул ди­рек­тор тоск­ли­во.

    - Его дело, - вздох­ну­ла Клара. - А я ни­чем тут по­мочь не мо­гу.

    - Здорово, - ска­зал ди­рек­тор, вста­вая и под­хо­дя к Кларе. - Вот уж че­го не ожи­дал. Да в кон­це кон­цов пи­та­ете вы к не­му хоть ка­кие-ни­будь чувст­ва? Ну хоть дру­жес­кие, что ли?

    Теперь они сто­яли друг про­тив дру­га и смот­ре­ли друг дру­гу в гла­за. Очень ред­ко лю­ди раз­го­ва­ри­ва­ют так прис­тально.

    - Ну за­чем вы спрашиваете? - от­ве­ти­ла она мучаясь. - Вы же...

    - Значит, пусть си­дит, так лучше? - крик­нул ди­рек­тор в за­па­ле.

    Она вздох­ну­ла, но глаз не от­ве­ла. Ее му­тил и му­чил этот раз­го­вор, но она по­ни­ма­ла: от не­го не уй­дешь.

    - Да нет, ко­неч­но, ху­же. Но что для че­ло­ве­ка луч­ше, что ху­же - только он один и зна­ет. Ник­то дру­гой ему тут не указ­чик.

    - Так, - пов­то­рил директор. - Так. - И вдруг зас­ме­ял­ся. Как-то очень го­рест­но, да­же скорб­но, но в то же вре­мя и освобожденно. - А я ведь и не знал, что вы та­кая. Ну что ж, вам, ко­неч­но, вид­нее. Но от­ку­да та­кие бе­рут­ся, вот та­кие, как он, ти­хие, нас­тыр­ные и дур­ные? Вре­мя, что ли, та­кое? Ведь зна­ет все и вот ле­зет, ле­зет в яму.

    - Не знаю, - она вздохнула. - Не знаю, Сте­пан Мит­ро­фа­но­вич, да, мо­жет, ни­че­го и не бу­дет, мо­жет, все обой­дет­ся.

    Директор по­ка­чал го­ло­вой.

    - Нет.

    - Тогда, мо­жет, уво­лить Кор­ни­ло­ва?

    - Уже ду­мал, нельзя, - вздох­нул директор. - В том-то и де­ло, что уже ни­че­го нельзя. Два дня то­му на­зад мне зво­нил Ми­рош­ни­ков - Кор­ни­ло­ва не увольнять, с мес­та не тро­гать, рас­коп­ки вес­ти. Это без вся­ко­го по­во­да с мо­ей сто­ро­ны. А по­че­му, го­во­рит, не увольнять, - ты сам дол­жен по­нять. Вот и весь раз­го­вор. Я по­нял...

    - Лучше все­го, ес­ли вы не пой­де­те к директору, - ска­за­ла Клара. - Он, по-мо­ему, что-то очень не в ду­хе. Я го­во­ри­ла с ним.

    - Это да, - сог­ла­сил­ся Зыбин. - Ко­неч­но, ему сей­час ни­че­го не ми­ло. За­ме­ти­ли, как он бро­сил эти ко­роч­ки на стол? Не за­ме­ти­ли? Ну лад­но - пе­реж­ду! Слу­шай­те, Кла­роч­ка, мне нуж­на бу­дет ва­ша по­мощь. Бе­зот­ла­га­тельно. Больше взять не­ко­го.

    - Поедем куда-нибудь? - спро­си­ла Кла­ра.

    - Да, поедем, - от­ве­тил Зы­бин беззаботно. - Тут не­да­ле­ко, ча­са пол­то­ра. Дой­дем до ре­ки Или, вы­ку­па­ем­ся, по­ле­жим на ка­муш­ках, про­гу­ля­ем­ся по те­че­нию верст пять-шесть, по­том я ос­та­нусь, а вы вер­не­тесь. Вот и все.

    Клара мол­ча пог­ля­де­ла на не­го.

    - Ну, про­гу­ля­ем­ся, по­ку­па­ем­ся, встре­тим­ся с ры­ба­ка­ми, у кост­ра по­си­дим, уху сварим, - по­яс­нил он. - Там у ры­ба­ков ма­рин­ка есть. Це­лый ры­бо­ло­вец­кий кол­хоз. «Пер­вое мая». Только отой­дешь от стан­ции, и то­ни, то­ни. Там у ме­ня шо­фер зна­ко­мый. Са­вельев. Ну как, по­еха­ли?

    - Сегодня? - спро­си­ла Кла­ра.

    - Ну вот, сегодня, - воз­му­тил­ся он. - Что вы та­кое го­во­ри­те! Завт­ра, завт­ра с ут­ра, так ча­си­ков с пя­ти. Хо­ро­шо? Я вам поз­во­ню, а вы вый­де­те к фон­та­ну.

    - Хорошо, - от­ве­ти­ла Клара. - Завт­ра ут­ром в пять у фон­та­на. Вы мне поз­во­ни­те, а я вый­ду. Хо­ро­шо.

    Вид у нее был очень утом­лен­ный.

    После это­го он сра­зу стал со­би­раться. Был еще только пол­день, и он с дач­ным че­мо­дан­чи­ком хо­дил по ма­га­зи­нам и за­ку­пал. Ку­пил бу­тыл­ку вод­ки се­бе, ку­пил бу­тыл­ку рис­лин­га Кла­ре, ку­пил тер­мос, пол­ки­ло кол­ба­сы од­ной, пол­ки­ло кол­ба­сы дру­гой. Уже вы­шел из ма­га­зи­на, но вдруг что-то вспом­нил или при­ду­мал, возв­ра­тил­ся и взял еще це­лый литр вод­ки. По­том с сум­кой он вер­нул­ся в му­зей и по­лез на чер­дак. Под ста­рой бал­кой хра­ни­лась у не­го од­на шту­ко­ви­на. Бы­ла эта шту­ко­ви­на обер­ну­та в про­мас­лен­ную холс­ти­ну, по­ме­ща­лась на ла­до­ни и от­ли­ва­ла си­ней во­ро­не­ной сталью - уве­сис­тая, та­инст­вен­ная и страш­ная шту­ко­ви­на, ко­то­рую нельзя бы­ло по­ка­зать ни­ко­му, да­же Кла­ре. Он натк­нул­ся на нее еще вес­ной, ког­да ос­мат­ри­вал чер­дак. За са­мой верх­ней бал­кой бы­ла про­во­ло­кой при­мо­та­на к по­тол­ку холс­ти­на, а в ней бельгийс­кий бра­унинг и две ко­роб­ки пат­ро­нов к не­му, офи­церс­кая сум­ка с би­нок­лем, ком­пас, кар­та-трех­верст­ка, за­жи­гал­ка, морс­кой кор­тик и за­пис­ная книж­ка «Врач» (изда­ние док­то­ра Ок­са). Книж­ка ока­за­лась со­вер­шен­но чис­той, только на пер­вой стра­ни­це бы­ли ка­кие-то про­пи­си. Зы­бин все ос­та­вил как есть, а бра­унинг с пат­ро­на­ми снял и пе­реп­ря­тал. Он и сам не знал, по­че­му он сра­зу не от­нес на­ход­ку ди­рек­то­ру. Но не от­нес, а ос­та­вил на чер­да­ке, там же, и те­перь каж­дый ме­сяц сни­мал, раз­вер­ты­вал, ос­мат­ри­вал, сма­зы­вал и клал об­рат­но. Сей­час он дос­тал бра­унинг, ос­мот­рел и опус­тил в зад­ний кар­ман брюк.

    «Надо бу­дет еще взгля­нуть на карту, - по­ду­мал он. - Хо­тя ведь бу­дем ид­ти пря­мо по про­мыс­лам».

    Он со­шел вниз и по­шел по за­лам му­зея. «Но и кур­га­ны на­до бу­дет то­же учитывать, - со­об­ра­жал он. - Мо­жет быть, прих­ва­тить с со­бой са­пер­ную ло­пат­ку? Есть, ка­жет­ся, у ди­рек­то­ра па­роч­ка их. Только вот тас­каться с ни­ми... Лад­но, обой­дусь».

    Он за­шел в ка­ра­ульное по­ме­ще­ние и за­су­нул сум­ку с про­ви­зи­ей в шкаф. Ка­зах-ка­ра­ульщик спал на топ­ча­не спи­ной к не­му пря­мо на го­лых дос­ках, только под го­ло­ву по­ло­жил тю­бе­тей­ку. «И ку­да это он дрыхнет? - по­ду­мал Зыбин. - И днем спит, и ночью спит, и еще в вы­ход­ной при­хо­дит из до­ма спать». Он ус­мех­нул­ся и вы­шел на ши­ро­кие сту­пеньки хра­ма. До двух ча­сов еще ос­та­ва­лась безд­на вре­ме­ни, и он не знал, ку­да его де­вать. И тут к не­му по­до­шел че­ло­век в фор­ме. Тот са­мый че­ло­век с лас­ко­вы­ми гла­за­ми, ти­хим го­ло­сом, что еще час на­зад при­хо­дил за­би­рать ди­аде­му как ве­щест­вен­ное до­ка­за­тельство, чтоб при­об­щить к че­му-то, сос­тав­лен­но­му на ко­го-то. Тот са­мый, ко­то­рый лю­бил го­во­рить: «Указ от седьмо­го восьмо­го - об­щест­вен­ная собст­вен­ность свя­щен­на и неп­ри­кос­но­вен­на, де­сять лет тай­ги и пять по­ра­же­ния».

    И всег­да вы­рас­тал поч­ти фи­зи­чес­ки, ког­да про­из­но­сил эту свя­щен­ную фор­му­лу.

    - Георгий Николаевич, - ска­зал этот человек. - Вас про­сил зай­ти на­чальник все­го ми­нут на де­сять - пят­над­цать. Я тут с ма­ши­ной.

    «А браунинг? - быст­ро и ост­ро по­ду­ма­лось Зыбину. - Зай­ти к Кла­ре и су­нуть в шкаф, а что она тог­да по­ду­ма­ет? Да и не пус­тит ме­ня эта ана­фе­ма».

    - Ну что ж, пойдемте, - лег­ко сог­ла­сил­ся он. - На пол­ча­са я мо­гу.

    Он всег­да был нем­но­го фа­та­лис­том.

    Провожатый ве­лел обож­дать в ко­ри­до­ре, а сам за­шел в ка­би­нет, да поч­ти сей­час же и вы­шел.

    - Вас позовут, - ска­зал он, - по­дож­ди­те.

    Зыбин пос­мот­рел на дверь. Бы­ла она вы­со­кая, неп­ро­ни­ца­емая, оби­тая чер­ной кле­ен­кой.

    Зато ко­ри­дор был уже бе­зо вся­ких за­тей - го­лые сте­ны. И ни ска­мей­ки, ни сту­ла. Здесь ждут стоя, по­нял он. Но ждать ему приш­лось все­го ми­нут пять. При­от­во­ри­лась дверь, и его поз­ва­ли. Он во­шел. Ка­би­нет ока­зал­ся большой уют­ной ком­на­той с больши­ми ок­на­ми, рас­пах­ну­ты­ми пря­мо в ал­лею то­по­лей. Всю сте­ну за­ни­ма­ла кар­та ми­ра. Под кар­той сто­яло нес­колько мяг­ких стульев в бе­лых чех­лах, и в са­мом уг­лу у две­ри при­мос­тил­ся ма­ленький свет­лый сто­лик. Та­кие сто­ят в улич­ных ка­фе. За­то письмен­ный стол око­ло гос­подст­во­вал над всем. Это бы­ло ог­ром­ное чу­до­ви­ще - с зе­ле­ным сук­ном, мощ­ны­ми тум­боч­ка­ми, тя­же­лым брон­зо­вым при­бо­ром и под­ков­кой для ру­чек. За сто­лом этим си­дел душ­ка-во­ен­ный - пол­ный, се­дой, ро­зо­вый, бла­го­душ­ный, с ка­ким-то очень поч­тен­ным знач­ком на гру­ди. Пе­ред ним на лис­те бу­ма­ги ле­жа­ли жел­тые круж­ки.

    Сбоку сто­ял вы­со­кий чер­ня­вый че­ло­век с ве­ли­ко­леп­ным блес­тя­щим про­бо­ром. Оба смот­ре­ли на Зы­би­на и улы­ба­лись.

    - А, то­ва­рищ ученый, - ра­дост­но ска­зал во­ен­ный (чер­ня­вый был в штатском), - ждем, ждем! Ну-ка, как вам пон­ра­вят­ся на­ши гро­ши­ки? То­ва­рищ Зе­ле­ный, про­де­монст­ри­руй­те.

    Штатский слег­ка пе­ред­ви­нул лист по сто­лу.

    Зыбин взял кру­жоч­ки, пос­мот­рел, по­вер­тел, поп­ро­бо­вал на зуб и ска­зал:

    - Это что же? От зуб­ных вра­чей?

    Начальник взгля­нул на чер­ня­во­го. Чер­ня­вый ос­ка­лил­ся (по­ка­за­лись узор­ча­тые пор­че­ные зу­бы).

    - Почему так думаете? - стре­ми­тельно спро­сил ро­зо­вый во­ен­ный и да­же слег­ка привс­тал.

    - Да что ж тут ду­мать! При­го­тов­ле­ны для пе­реп­лав­ки. Ви­ди­те, как их расп­лю­щи­ли.

    - Логично, - бла­го­же­ла­тельно улыб­нул­ся чернявый. - То­ва­рищ кое-что по­ни­ма­ет.

    Полковник сел опять.

    - О, они в му­зее все на све­те понимают, - ус­мех­нул­ся он. - Ты зна­ешь, как они его там зо­вут? Хра­ни­те­лем древ­нос­тей. Так вот, то­ва­рищ хра­ни­тель древ­нос­тей, как же вы ва­ши древ­нос­ти-то и не сох­ра­ни­ли? Ко­па­ли вы, ко­па­ли вся­кие че­ре­па да кос­ти со­бачьи, а чуть зо­ло­то вам при­нес­ли, так вы сра­зу обал­де­ли и все упус­ти­ли из рук. Неск­лад­но ведь как-то по­лу­ча­ет­ся, а?

    - Вы мне раз­ре­ши­те присесть? - спро­сил Зы­бин и сел на мяг­кий стул у стены. - Да, очень неск­лад­но.

    - Да вы вот за тот сто­лик садитесь, - ска­зал военный, - там удоб­нее.

    Зыбин сел, и ока­за­лось, что он си­дит в са­мом уг­лу ка­би­не­та на жид­ком скри­пу­чем стульчи­ке, а пе­ред ним вста­ет ог­ром­ный стол, и за сто­лом этим си­дит нек­то Вя­жу­щий и Раз­ре­ша­ющий; су­дия пра­вед­ный и не­умы­тый. «Здо­ро­во задумано, - по­ду­мал Зыбин, - вот те­бе и пер­вая пси­хи­чес­кая, при­ни­май ее, по­жа­луйс­та!»

    - А ведь так лов­ко по­лу­чи­лось, что и ви­но­ва­тых-то не отыщешь, - раз­вел ру­ка­ми полковник. - А там, мо­жет быть, с пуд зо­ло­та бы­ло. Ведь в При­ще­пинс­ком кла­де од­но­го скифс­ко­го зо­ло­та наш­ли двад-цать пять ки­лог­рамм! Да се­реб­ра пять-де­сят! Это же ме­шок ва­лю­ты! Ме­шок! И вы его про­мор­га­ли! Это как?

    «Ах ты моя прелесть, - по­ду­мал Зыбин. - Скифс­кое зо­ло­то он зна­ет!» - и сам не за­ме­тил, как улыб­нул­ся. Душ­ка-во­ен­ный сра­зу же на ле­ту подх­ва­тил эту улыб­ку.

    - Вам смешно? - спро­сил он горько. - Да, вот вам смеш­но, а мы пла­чем. По­то­му упус­ти­ли-то вы, а тре­бу­ют его от нас. Нам го­во­рят: где хо­ти­те, там и возьми­те, но чтоб ле­жа­ло на сто­ле. Ну что ж, бу­дет ле­жать! В ле­пеш­ку рас­ши­бем­ся, а по­ло­жим! То­ва­ри­щи уче­ные хра­ни­ли, да не сох­ра­ни­ли, а че­кис­ты из-под зем­ли вы­та­щат да в го­су­дарст­вен­ный сейф от­не­сут. Та­ко­ва уж на­ша обя­зан­ность. То­ва­рищ лей­те­нант, сто­ляр здесь?

    - Поехали за ним, то­ва­рищ полковник, - от­ве­тил лей­те­нант.

    - Сразу же его ко мне! - при­ка­зал пол­ков­ник труб­ным голосом. - Но и на вас, то­ва­рищ Зы­бин, ло­жит­ся тя­же­лая мо­ральная от­ветст­вен­ность! Да, тя­же­лая и большая! Не все тут нам по­ка яс­но, не все­му мы тут мо­жем и по­ве­рить. Та­кая бе­зот­ветст­вен­ность в го­су­дарст­вен­ном уч­реж­де­нии... Ну да лей­те­нант бу­дет с ва­ми го­во­рить об этом. Так рас­ска­жи­те ему все, что зна­ете! Все! И чест­но! Ни­че­го не скры­вая! Ес­ли есть у вас на ко­го-ни­будь по­доз­ре­ние или вы чувст­ву­ете, что со­вер­ши­ли ошиб­ку, так пря­мо и го­во­ри­те. Мы за это с вас го­ло­ву не сни­мем, а по­мо­жет это и нам и вам сильно. Те­перь ва­ше спа­се­ние только в прав­де!

    «Вот те­бе и пят­над­цать минут», - по­ду­мал Зы­бин.

    - Можете не сомневаться, - от­ве­тил он со сво­его скри­пу­че­го стульчика, - что знаю, то ска­жу.

    - А мы нис­колько и не сомневаемся, - зат­ряс го­ло­вой полковник. - Мы ви­дим, с кем име­ем де­ло. Так вот, то­ва­рищ лей­те­нант, за­пол­ни­те бланк про­то­ко­ла доп­ро­са сви­де­те­ля, а дальше то­ва­рищ Зы­бин бу­дет пи­сать сам. То­ва­рищ Зы­бин, по­дой­ди­те-ка сю­да, зна­чит, до­го­во­ри­лись? Все по по­ря­доч­ку - не то­ро­пясь, не вол­ну­ясь, отк­ро­вен­но, тол­ко­во, ни­че­го не про­пус­кая. Что ду­ма­ете, что пред­по­ла­га­ете, что мог­ли бы пред­ло­жить. До­го­во­ри­лись?

    - Каким об­ра­зом в му­зее ус­та­но­ви­лись та­кие по­ряд­ки, а вер­нее, беспорядки? - ме­ло­дич­но про­пел чернявый. - Бы­ли ли до это­го слу­чая про­па­жи цен­нос­тей? Нас все это чрез­вы­чай­но ин­те­ре­су­ет.

    - Да, да, конечно, - подт­вер­дил полковник. - Ну, я не про­ща­юсь, то­ва­рищ Зы­бин. Уви­дим­ся. А это все на экс­пер­ти­зу и заключение, - при­ка­зал он и про­тя­нул чер­ня­во­му лист с круж­ка­ми.

    И тут Зы­бин чуть не вскрик­нул. Под толс­тым нас­тольным стек­лом он уви­дел неч­то со­вер­шен­но не­ве­ро­ят­ное: ог­ром­ный, в ла­донь, глаз, круг­лый зра­чок и в зрач­ке этом ку­лак с фин­кой. И ря­дом дру­гое фо­то: то­же глаз, а в нем уже це­лая ком­по­зи­ция - фо­нарь, сте­на и зверс­кое ли­цо бан­ди­та. Бан­дит как в ки­не­ма­тог­ра­фе: зверс­кий при­щур, шрам по­пе­рек лба, кеп­ка, над­ви­ну­тая на бро­ви, клок во­лос.

    Зыбин пос­мот­рел на пол­ков­ни­ка. Пол­ков­ник нах­му­рил­ся - чер­ня­вый тро­нул Зы­би­на за пле­чо.

    "Шустрят, - по­ду­мал он, про­хо­дя вслед за чер­ня­вым к столу. - Ох и шуст­рят! Зем­лю ро­ют! Ак­те­ры! Фо­кус­ни­ки! По­это­му бан­ди­ты и гла­за у мерт­вых вы­ка­лы­ва­ют, по­то­му что на ми­ли­цейс­ких сто­лах по­яви­лись вот та­кие фо­ку­сы. Ска­жут бан­ди­ту: смот­ри, до че­го дош­ла на­ша на­ука! Не будь фра­йе­ром - ко­лись по­ка мож­но. Го­во­ри­ли так од­но­му: вы­ра­зи чис­то­сер­деч­ное, спа­си свою ду­рац­кую баш­ку. Нет, не за­хо­тел и по­лу­чил выш­ку, вот и ты... Гля­дишь, бан­дит и вер­но рас­ко­лет­ся. А нет - что по­де­ла­ешь? Жа­ло­бу про­ку­ро­ру на без­за­ко­ние и шан­таж он все рав­но не по­даст.

    Ладно, ка­кое мне де­ло до ху­ли­га­нов. С ни­ми ведь глав­ное - выс­ле­дить. Пой­мать зве­ря и выб­ро­сить его из об­щест­ва. Вот что глав­ное с ни­ми.

    Ах, вот как ты за­го­во­рил, то­ва­рищ Зы­бин. Зна­чит, цель оп­рав­ды­ва­ет средст­ва. Зна­чит, как ни вер­тись, а все-та­ки цель оп­рав­ды­ва­ет средст­ва. С бан­ди­том мож­но, а с то­ва­ри­щем Зы­би­ным нельзя. С ним на­до по за­ко­ну. А, собст­вен­но, по­че­му?

    Слушай, сей­час те­бе бу­дет очень труд­но. Ты уж это по­чувст­во­вал и за­юлил. Так вот пом­ни: ес­ли с бан­ди­том мож­но, то и с то­бой мож­но. А с то­бой нельзя только по­то­му, что и с бан­ди­том так нельзя. Только по­то­му! Пом­ни! Пом­ни! По­жа­луйс­та, пом­ни это, и тог­да ты бу­дешь се­бя вес­ти как че­ло­век. В этом твое единст­вен­ное спа­се­ние".

    - Вот сюда, - ска­зал чер­ня­вый и отк­рыл дверь в кон­це ко­ри­до­ра.

    Это бы­ла очень ма­ленькая ком­нат­ка, поч­ти бокс - ок­но, стол и стул. Чер­ня­вый ска­зал:

    - Садитесь, по­жа­луйс­та. Вот чер­ни­ла и ручка. - Он выд­ви­нул ящик сто­ла и вы­нул от­ту­да нес­колько блан­ков про­то­ко­ла допроса. - Пи­ши­те. По су­щест­ву де­ла по­ка­зать мо­гу сле­ду­ющее: та­ко­го-то чис­ла та­ко­го-то ме­ся­ца во столько-то ча­сов я уз­нал от ди­рек­то­ра Цент­рально­го му­зея - фамилия! - что в му­зей пос­ту­пил зо­ло­той клад, со­дер­жа­щий... ну и дальше по по­ряд­ку, что имен­но пос­ту­пи­ло. Ус­та­но­воч­ные дан­ные за­пол­ним по­том. Че­рез пол­ча­са я зай­ду. Под­пи­шу вам про­пуск - сго­во­ри­лись?

    Он ушел, ос­то­рож­но прит­во­рив дверь.

    И Зы­бин по­ду­мал и стал пи­сать. Сна­ча­ла на­пи­сал об обс­то­ятельствах на­ход­ки и за­тем о том, что, ко­неч­но, на­ход­ка уни­кальна, ни­че­го по­доб­но­го ни в Ка­захс­та­не, ни в Сред­ней Азии ни­ког­да еще об­на­ру­же­но не бы­ло. Что, од­на­ко, все вы­во­ды о на­ход­ке и ее цен­нос­ти яв­ля­ют­ся только пред­ва­ри­тельны­ми. Для здра­вой оцен­ки тре­бу­ет­ся про­вес­ти ряд ана­ли­зов, по­лу­чить спе­ци­альные кон­сульта­ции и, в част­нос­ти, ра­зыс­кать са­мо мес­то. Дальше он пи­сал о том, что сде­лать это бу­дет чрез­вы­чай­но труд­но, пос­кольку по нес­част­ли­вой слу­чай­нос­ти - а они всег­да прес­ле­ду­ют археологов! - оче­вид­цы ис­чез­ли. Но труд­но ведь не зна­чит без­на­деж­но. На­ход­ку сде­ла­ли не в пус­ты­не. Име­ет­ся ар­хе­оло­ги­чес­кая кар­та Се­ми­речья. Кое-что, мо­жет быть, мож­но бу­дет изв­лечь из ана­ли­за по­ка­за­ний оче­вид­цев: по ря­ду приз­на­ков мож­но ду­мать, что са­мое глав­ное - спо­соб за­хо­ро­не­ния и обс­то­ятельства на­ход­ки - они из­ло­жи­ли пра­вильно. Все ос­тальные их рас­ска­зы по ря­ду при­чин до­ве­рия не вы­зы­ва­ют. Но нуж­на край­няя ос­то­рож­ность. Са­мое слав­ное те­перь - не вспуг­нуть. Ар­хе­оло­ги­чес­кое зо­ло­то труд­но по­яв­ля­ет­ся на свет, но очень лег­ко про­ва­ли­ва­ет­ся сквозь зем­лю. При­ме­ров то­му тьма. И тут сра­зу же нуж­но ска­зать: ко­неч­но, ни о ка­ких двад­ца­ти пя­ти ки­лог­рам­мах зо­ло­та и о пя­ти­де­ся­ти ки­лог­рам­мах се­реб­ра го­во­рить не при­хо­дит­ся, ибо мы име­ем де­ло не с пог­ре­бе­ни­ем, а с тай­ным ук­ры­ти­ем тру­па. Ка­кая тра­ге­дия про­изош­ла в сте­пи поч­ти две ты­ся­чи лет то­му на­зад, ска­зать не­воз­мож­но. Мо­жет быть, что-ни­будь про­яс­нит­ся поз­же, ког­да бу­дут прив­ле­че­ны письмен­ные ис­точ­ни­ки (нап­ри­мер, ки­тайс­кие ле­то­пи­си). Мо­жет слу­читься и так, что по ме­ре по­пол­не­ния на­ших зна­ний о древ­них усу­нях мы пой­мем, что оз­на­ча­ет та­кое вот ни на что не по­хо­жее пог­ре­бе­ние (если вы­яс­нит­ся только, что это все-та­ки пог­ре­бе­ние), но сей­час все, свя­зан­ное с про­ис­хож­де­ни­ем на­ход­ки, со­вер­шен­но не­яс­но. По­это­му и де­лать ка­кие-ни­будь пред­по­ло­же­ния о ее сос­та­ве (ки­лог­рам­мы дра­го­цен­ных ме­тал­лов) де­ло край­не рис­ко­ван­ное и да­же бес­по­лез­ное.

    Он под­пи­сал­ся, а по­том по­ду­мал и сде­лал сле­ду­ющий постск­рип­тум: пе­ре­хо­дя к воп­ро­су о пер­со­нальной от­ветст­вен­нос­ти, на­до ска­зать, что са­мая пос­та­нов­ка его со­вер­шен­но бес­смыс­лен­на. Пре­ду­га­дать пос­туп­ле­ние слу­чай­ной на­ход­ки не­воз­мож­но. Вряд ли бы­ло воз­мож­но так­же пред­ви­деть прес­туп­ный ма­невр с пас­пор­та­ми. Впро­чем, он при этом не был. Вот все, что он мо­жет по­ка­зать.

    Засим: стар­ший на­уч­ный сот­руд­ник и зав. от­де­лом ар­хе­оло­гии...

    Он от­ло­жил руч­ку и пог­ля­дел на ча­сы, вре­ме­ни еще ос­та­ва­лось час. Он снял труб­ку, выз­вал ком­му­та­тор, ска­зал, что ему ну­жен то­ва­рищ Зе­ле­ный.

    - Номера не знаете? - спро­си­ла трубка. - Даю оперг­руп­пу.

    А оперг­руп­па вдруг в от­вет за­го­во­ри­ла уп­ру­гим женс­ким го­ло­сом:

    - Зеленый бу­дет ми­нут че­рез пять. А кто его спра­ши­ва­ет?

    Он от­ве­тил кто, и тог­да его спро­си­ли, а го­тов ли до­ку­мент. Он от­ве­тил, что го­тов и что он очень то­ро­пит­ся.

    - Я сей­час к вам зай­ду и под­пи­шу пропуск, - ска­за­ла труб­ка.

    Вошла вы­со­кая, мо­ло­дая, тон­кая и строй­ная брю­нет­ка с глад­кой при­чес­кой. На ней был ми­ли­цейс­кий ки­тель.

    - Ну, все готово? - спро­си­ла она, улы­ба­ясь.

    У нее бы­ла яс­ная улыб­ка, гиб­кий пол­ноз­вуч­ный го­лос, спо­кой­ное, яс­ное и чис­тое ли­цо. Сов­сем не ве­ри­лось, что она из оперг­руп­пы.

    - Вот, пожалуйста, - ска­зал Зы­бин.

    Брюнетка взя­ла лист доп­ро­са, се­ла и ста­ла его чи­тать. Чи­та­ла и по­ка­чи­ва­ла го­ло­вой. Но вы­ра­же­ние яс­нос­ти, лас­ко­вос­ти и ка­кой-то ти­хой нас­меш­ки так и не схо­ди­ло с ее ли­ца. Проч­ла до кон­ца и по­ло­жи­ла про­то­кол.

    - Очень интересно, - ска­за­ла она. - Пря­мо ро­ман. Но я ведь со­вер­шен­но не в кур­се все­го это­го. Не рас­ска­же­те ли мне в двух сло­вах, в чем там де­ло? Вот вы пи­ше­те про ук­ры­тие тру­па. Это что, убийст­во?

    Он зас­ме­ял­ся.

    - Как ва­ше имя? - спро­сил он.

    - Валентина Сергеевна, - от­ве­ти­ла она.

    - Так вот, это­му убийст­ву, Ва­лен­ти­на Сер­ге­ев­на, пов­то­ряю, уже бо­лее двух ты­сяч лет. Так что им при­дет­ся все-та­ки за­ни­маться не вам, а ар­хе­оло­гам. А суть де­ла вот в чем... - И он очень ко­рот­ко рас­ска­зал все, что ка­са­лось на­ход­ки.

    Она слу­ша­ла его не пе­ре­би­вая.

    - Все это страш­но интересно, - ска­за­ла она, ког­да он кончил. - Дейст­ви­тельно, сов­сем по Пуш­ки­ну - по­хи­ще­ние Люд­ми­лы Чер­но­мо­ром с пи­ра. Очень интересно. - Она подумала. - Вы на­пи­са­ли про че­реп, а он це­лый? Ни­ка­ких приз­на­ков на­си­лия на нем нет?

    Он по­ка­чал го­ло­вой.

    - Ровно ни­ка­ких. Но она бы­ла очень кра­си­ва. А кра­са­виц, оче­вид­но, бьют в серд­це.

    Она сно­ва улыб­ну­лась.

    - Да, ес­ли убил муж­чи­на. Ес­ли уби­ла жен­щи­на - де­ло обс­то­ит ина­че. Со­пер­ниц час­то уро­ду­ют. Но жен­щи­на вряд ли мог­ла увез­ти труп так да­ле­ко. И, ко­неч­но, те­ло не бы­ло бро­ше­но прос­то так - ина­че его бы раск­ле­ва­ли пти­цы. Зна­чит, в ук­ры­тии те­ла участ­во­ва­ло нес­колько че­ло­век. Вы же го­во­ри­те о глы­би­не. Но опять-та­ки: как бы тог­да уце­ле­ло зо­ло­то?

    - Не знаю, - от­ве­тил он. - Тут все мо­жет быть.

    - Это так, - сог­ла­си­лась она. - Но да­вай­те рас­суж­дать и дальше. Убий­ца от­во­зит труп за сто верст (кста­ти, за­чем? Это, по­жа­луй, не­по­нят­нее все­го) и пря­чет там под ка­мень. Зна­чит, ве­ро­ят­но, мес­то бы­ло под­го­тов­ле­но. Тог­да это убийст­во с за­ра­нее об­ду­ман­ным на­ме­ре­ни­ем, так?

    Он зас­ме­ял­ся.

    - Никак не мо­гу при­вык­нуть к этим ва­шим бой­ким сло­веч­кам. Нет, тут они не под­хо­дят со­вер­шен­но, и преж­де все­го: мы ни­че­го по­ка не зна­ем. Вот бу­дем ко­паться в кни­гах, изу­чать кар­ты и, ко­неч­но, ез­дить, ла­зать, ис­кать. Об­ла­за­ем всю Ка­ра­га­лин­ку, мо­жет, и натк­нем­ся на что-ни­будь по­доб­ное. Только для это­го нуж­но, что­бы шу­му и зво­ну бы­ло по­меньше, а вот я уже ви­жу, что вы пош­ли хва­тать дан­тис­тов.

    Она ус­мех­ну­лась:

    - Мы же ми­ли­ция!

    В это вре­мя заз­во­нил те­ле­фон.

    - Лейтенант Ани­ке­ева слушает, - ска­за­ла она в трубку. - Да, то­ва­рищ Зе­ле­ный! Да, на­пи­са­но и под­пи­са­но! («Мне некогда», - быст­ро ска­зал ей Зы­бин.) Вот то­ва­рищ Зы­бин го­во­рит, что ему очень не­ког­да. То­ва­рищ Зы­бин, по­жа­луйс­та...

    И она су­ну­ла ему те­ле­фон­ную труб­ку.

    - Георгий Николаевич, - ска­зал Зе­ле­ный очень веж­ли­во с дру­го­го кон­ца провода, - мне очень жаль, но нем­но­го по­дож­дать вам все же при­дет­ся. Мы еще с ва­ми не кон­чи­ли раз­го­во­ра. Вот в ва­шем рас­по­ря­же­нии те­ле­фон. Поз­во­ни­те по ноль один и объясни­те, что за­дер­жи­ва­етесь. Только, по­жа­луйс­та, без вся­ких под­роб­нос­тей. А я при­ду сей­час же, как освобожусь. - И Зы­бин ус­лы­шал, как по ту сто­ро­ну звяк­ну­ла труб­ка.

    «Боже мой, - по­ду­мал Зыбин. - Зна­чит, опять я ее не уви­жу. Бо­же мой, бо­же мой, как у ме­ня всег­да по-ду­рац­ки скла­ды­ва­ет­ся. И что им от ме­ня только нуж­но?» Тут он вспом­нил, что в кар­ма­не у не­го бра­унинг, и его пе­ре­дер­ну­ло.

    - Слушайте, - ска­зал он умоляюще. - Мне нуж­но бы­ло бы за­бе­жать в му­зей, ну хоть на пять ми­нут. У ме­ня, по­ни­ма­ете, клю­чи. Лю­ди не смо­гут уй­ти до­мой. Я вер­нусь сей­час же.

    Она по­ду­ма­ла.

    - А вы не опоздаете? - спро­си­ла она. - А то поз­во­нит пол­ков­ник, а вас не бу­дет.

    - Ну честное-пречестное, - он да­же ру­ки сло­жил на гру­ди.

    - Хорошо, да­вай­те тог­да пропуск, - ре­ши­ла она и вы­ну­ла ручку. - Как ка­кой? Ну тот, по ко­то­ро­му вы прош­ли.

    Он по­жал пле­ча­ми.

    - Нет, дол­жен быть про­пуск. По­ищи­те в кар­ма­не. Нет? - Она по­дош­ла и слег­ка по­дер­га­ла ящи­ки сто­ла. Они бы­ли заперты. - Без про­пус­ка вы прой­ти ни­как не мог­ли. Зна­чит, про­пуск ос­тал­ся у стар­ше­го лей­те­нан­та.

    - Что ж тог­да делать? - спро­сил он рас­те­рян­но.

    Она слег­ка раз­ве­ла ру­ка­ми.

    - Тогда только ждать. Вот те­ле­фон, поз­во­ни­те ко­му нуж­но. Сна­ча­ла поз­во­ни­те 01.

    Он снял бы­ло труб­ку и вдруг по­ло­жил опять.

    - Ах, в ка­кую ис­то­рию вы ме­ня запутали, - ска­зал он с горечью, - ах, в ка­кую.

    Она слег­ка раз­ве­ла ру­ка­ми.

    Он поз­во­нил ди­рек­то­ру до­мой. Ему ска­за­ли, что Сте­пан Мит­ро­фа­но­вич еще не при­хо­дил. Поз­во­нил в ка­би­нет ди­рек­то­ра - к те­ле­фо­ну ник­то не по­до­шел. Поз­во­нил в бух­гал­те­рию - ему от­ве­ти­ли, что ди­рек­тор был, но его только что ку­да-то выз­ва­ли. Поз­во­нил элект­ро­мон­те­ру Петьке - на мес­те его не ока­за­лось. Ос­та­ва­лась, сле­до­ва­тельно, од­на Кла­ра - и та, ве­ро­ят­но, уже уш­ла.

    «Да, уж ес­ли не по­ве­зет, так не повезет», - по­ду­мал Зы­бин. С ми­ну­ту он про­си­дел так, опус­тив гла­за на крыш­ку сто­ла, а по­том вздох­нул и взгля­нул на лей­те­нан­та Ани­ке­еву.

    - Если уж не повезет... - ска­зал он ей тя­же­ло.

    - А что-ни­будь очень важное? - спро­си­ла она его со­чувст­вен­но, да­же нес­колько по-женс­ки.

    И от это­го его вдруг взор­ва­ло окон­ча­тельно.

    - Слушайте, - ска­зал он запальчиво. - А что это у вас за пет­руш­ка там под стек­лом? Ну, у пол­ков­ни­ка в ка­би­не­те - под стек­лом, что это там? Зра­чок, а в нем фин­ка. Уни­вер­сальное ве­щест­вен­ное до­ка­за­тельство на все слу­чаи жиз­ни? Так?

    - А что? - спро­си­ла она, слег­ка улы­ба­ясь.

    - Да ни­че­го, прос­то бы­ло ин­те­рес­но уви­деть, как те­перь фаб­ри­ку­ют­ся ве­щест­вен­ные до­ка­за­тельства. За­ра­нее, зна­чит, за­го­дя. И мно­го у вас это­го доб­ра?

    Тон у не­го был неп­ри­ят­ный, ко­лю­чий.

    - Вы что, доп­ра­ши­ва­ете или прос­то интересуетесь? - спро­си­ла она, все еще про­дол­жая улы­баться.

    - Ну что вы, что вы! - под­нял он обе ла­до­ни, в нем все кло­ко­та­ло и пры­га­ло, про бра­унинг он уже не помнил. - Ка­кое же я, я имею пра­во вас доп­ра­ши­вать? Нет, это вы ме­ня доп­ра­ши­ва­ете. Это с ме­ня тут сни­ма­ют по­ка­за­ния, за­пи­ра­ют, дер­жат, за­мы­ка­ют - ме­ня, ме­ня, ме­ня! Это я за­дер­жан! А ког­да ж за­дер­жан­ный доп­ра­ши­вал сле­до­ва­те­ля?!

    - Вы не задержаны, - об­ре­за­ла Аникеева, - и я не ваш сле­до­ва­тель.

    - Да? - ве­се­ло уди­вил­ся он. - В са­мом де­ле? Я не за­дер­жан­ный, вы не мой сле­до­ва­тель? Ну так тог­да, мо­жет, мне прос­то встать да и уй­ти, а?

    - Очень, очень у вас стран­ный тон, - ска­за­ла она. - Стран­ный, чтоб не ска­зать больше.

    - А вот вы скажите, - поп­ро­сил он мяг­ко и ненавидяще. - Ска­жи­те больше. На­зо­ви­те это не то­ном, а вы­лаз­кой, кле­ве­той, диск­ре­ди­та­ци­ей ор­га­нов. Там, где на чер­вяч­ке лжи вы­ужи­ва­ют рыб­ку правды, - так ска­зал ста­рик Полоний, - все, все воз­мож­но.

    - Это вы про лейтенанта? - спро­си­ла она. - Он был груб? Ули­чал вас в чем-то? Это у нас аб­со­лют­но не по­ло­же­но.

    Он вдруг за­мол­чал. Она при­хо­ди­ла ему на по­мощь: раз­го­вор с влас­тей она пе­ре­во­ди­ла на ли­ца.

    Она пош­ла и се­ла нап­ро­тив не­го.

    - Я по­ни­маю, вы ку­да-то то­ро­пи­тесь, а вас задержали, - ска­за­ла она мягко. - Но все рав­но, раз­ве мож­но быть та­ким... Ну, нерв­ным, что ли. Ведь это бред какой-то! - она усмехнулась. - Чер­вя­чок, рыб­ка, ка­кой-то там По­ло­ний.

    - Слушайте, ра­ди Бога, - за­го­рел­ся он опять и вскочил. - Я вам дос­та­ну конт­ра­мар­ку в гос­те­атр, схо­ди­те с му­жем, или с лей­те­нан­том Зе­ле­ным, или не знаю там с кем, на «Гам­ле­та». Хоть раз в жиз­ни да схо­ди­те!

    Теперь они си­де­ли раз­де­лен­ные сто­лом и смот­ре­ли друг дру­гу в ли­цо.

    - А знаете, - вдруг сов­сем по-женс­ки вспых­ну­ла она, - не пош­ли бы вы со сво­им те­ат­ром и конт­ра­мар­кой!.. Ес­ли я за­хо­чу схо­дить в те­атр...

    - Так вот вы и захотите, - ска­зал он уп­ря­мо и уг­рю­мо и, как бык, нак­ло­нил голову. - Так вот вы обя­за­тельно за­хо­ти­те. В мое вре­мя, нап­ри­мер, сту­ден­ты юри­ди­чес­ко­го фа­культе­та зна­ли клас­си­ков, зна­ли, кто та­кой По­ло­ний, а вас только и на­тас­ки­ва­ют: приж­ми, рас­ко­ли, ули­чи, вы­яви. Эх, да­же про­тив­но говорить... - Он осек­ся и мах­нул ру­кой.

    - То есть что это зна­чит «расколи»? - спро­си­ла она сурово. - Не «рас­ко­ли», а «уста­но­ви» - это две раз­ные ве­щи.

    - Но ус­та­нав­ли­вать-то вы бу­де­те как? - крик­нул он. - Вот эти под­лые фо­то по­ка­зы­вать да лгать нап­ро­па­лую? Да? Так?

    Она по­ко­ле­ба­лась и вдруг ре­ши­ла при­нять бой.

    - Да, так, стар­ший на­уч­ный сот­руд­ник. Так! Ес­ли отб­ро­сить сло­во «под­лые», то так. Наз­на­че­ние следст­вия - вы­явить ис­ти­ну. Вы ведь то­же кон­ча­ли юри­ди­чес­кий? Да? По ис­то­рии пра­ва. Так вот, ваш фа­культет был в то вре­мя _фа­культе­том не­нуж­ных ве­щей_ - на­укой о фор­мальнос­тях, бу­маж­ках и про­це­ду­рах. А нас учи­ли ус­та­нав­ли­вать ис­ти­ну.

    - А как ус­та­нав­ли­вать - на это наплевать? - спро­сил он. - Нап­ри­мер, вот мне по­ка­зы­ва­ют ор­дер на арест мо­ей же­ны. Го­во­рят: не под­пи­шешь, что виноват, - се­год­ня же твоя же­на бу­дет си­деть ря­дом. Так я под­пи­шу! Так я что угод­но под­пи­шу! Пот­ре­бу­ете, что­бы я по­ка­зал, что убил, ог­ра­бил, по­езд свер­нул с рельсов, - так я по­ка­жу и это. Но только же­ну не тро­гай­те.

    - И ска­же­те, где спря­та­но награбленное? - спро­си­ла она спокойно. - И вы­да­ди­те ве­щест­вен­ные ули­ки? И на­зо­ве­те всех со­общ­ни­ков? И тем да­ди­те нам воз­мож­ность прер­вать ва­шу прес­туп­ную де­ятельность? Да, тог­да и под­лог име­ет смысл, и та «под­лая» фо­тог­ра­фия то­же.

    - Какое счастье, что я не женат! - воск­лик­нул он. - Зна­чит, все мое зо­ло­то ос­та­нет­ся при мне! Все двад­цать пять ки­лог­рам­мов плюс пятьде­сят ки­лог­рам­мов се­реб­ра! И со­общ­ни­ков я вам то­же не выдам, - он снял труб­ку и че­рез 01 выз­вал от­дел хра­не­ния. Кла­ра по­дош­ла сей­час же. Она как буд­то си­де­ла и жда­ла его звон­ка.

    - Здравствуйте, моя радость, - ска­зал он ласково. - Здравст­вуй­те, хо­ро­шая моя. Вот ка­кое де­ло. Ме­ня за­дер­жи­ва­ют в ми­ли­ции, а у ме­ня де­ло­вое сви­да­ние с По­ли­ной Юрьевной. Ну, все нас­чет тех кос­тей. Так вот, сей­час три ча­са, а в че­ты­ре нуж­но по­дой­ти к фон­та­ну, и она там бу­дет. Так вот... - Он быст­ро ог­ля­нул­ся на Ани­ке­еву, но она уже выш­ла и прит­во­ри­ла за со­бой дверь.

    Он про­си­дел до ве­че­ра. А ве­че­ром приш­ли они оба: она и Зе­ле­ный.

    - Извините, - ска­зал Зе­ле­ный хмуро. - Задержали. - Он сел. - На­чальство сердится, - ска­зал он Аникеевой, - ди­рек­то­ра пол­ков­ник при мне выз­вал, раз­го­вор был у них! Беда! - Он зас­ме­ял­ся и пок­ру­тил го­ло­вой.

    Усмехнулась и Ани­ке­ева.

    Очевидно, и она по­ни­ма­ла, что зна­чит доп­ра­ши­вать ди­рек­то­ра.

    - Так вот, - ска­зал Зе­ле­ный, де­ла­ясь опять со­вер­шен­но серьезным. - На му­зей на­шим ко­ман­до­ва­ни­ем воз­ло­же­на тя­же­лая от­ветст­вен­ность. Он обя­зан заг­ла­дить на­не­сен­ный ущерб. И в пер­вую оче­редь это от­но­сит­ся имен­но к вам - ру­ко­во­ди­те­лю от­де­ла.

    - Здорово! - выр­ва­лось у Зыбина. - А я тут при чем?

    Зеленый по­мор­щил­ся.

    - Вот при чем тут вы! - от­ве­тил он ворчливо. - Ва­лю­та-то уп­лы­ла, и ник­то не ви­но­ват. Вы обя­за­ны бы­ли пред­ви­деть та­кие ка­зу­сы, на то вы и ру­ко­во­ди­тель от­де­ла. Вы пре­дуп­реж­да­ли ди­рек­цию, что на­ход­ки зо­ло­та воз­мож­ны? Что вот од­наж­ды мо­гут прий­ти и при­нес­ти его? И как на­до тог­да пос­ту­пать? Ведь вы го­во­ри­ли об этом? За­чем же вы сей­час от­ре­ка­етесь?

    - Нет, - по­ка­чал го­ло­вой Зыбин. - Я ни­че­го не го­во­рил. Не при­хо­ди­ло как-то в го­ло­ву.

    - Да? Ну а вот тут у нас есть све­де­ния, что вы нес­колько раз пре­дуп­реж­да­ли. Как же так не пре­дуп­реж­да­ли? А как только пер­вые кру­жоч­ки ста­ли по­па­даться вам в ру­ки, что вы ска­за­ли тог­да ди­рек­то­ру? Не пом­ни­те? А я вот пом­ню. Вы ска­за­ли, что на­до смот­реть в оба. Так? - Зы­бин промолчал. - Ну хо­ро­шо, вы пос­та­ви­ли в свое вре­мя в из­вест­ность дирекцию, - смяг­чил­ся Зе­ле­ный (вид­но бы­ло, что дейст­ви­тельно за Зы­би­ным он ни­ка­кой ви­ны не на­хо­дил - для это­го он был слиш­ком опе­ра­тив­ным ра­бот­ни­ком. Ви­ну по­ни­мал пря­мо и яс­но - как дейст­вие и без­дейст­вие, но не как не­дос­та­ток яс­но­ви­де­ния). Вы ска­за­ли ему, а он ноль вни­ма­ния, за это то­же на не­го ло­жит­ся не­ма­лая до­ля от­ветст­вен­нос­ти, но вы же спе­ци­алист, и раз ви­ди­те, что ди­рек­тор тут нап­ле­ва­тельски от­но­сит­ся к ва­шим пре­дуп­реж­де­ни­ям, вы долж­ны бы­ли нам сра­зу же со­об­щить свои со­об­ра­же­ния, а мы бы вот ди­рек­то­ра выз­ва­ли да и по­го­во­ри­ли бы с ним по-свойс­ки. Вот зо­ло­то бы и не уп­лы­ло. А те­перь вы оба в от­ве­те. Но вы ар­хе­олог, с вас спро­са больше.

    - Меньше, - вдруг не­ожи­дан­но ска­за­ла Аникеева. - Ар­хе­олог Зы­бин свое сде­лал, он при трех сви­де­те­лях свое мне­ние за­явил, а на его сиг­нал не об­ра­ти­ли вни­ма­ния, при чем же он?

    - Рапорт, ра­порт нуж­но бы­ло подать! - крик­нул Зеленый. - И ко­пию еще снять! Чтоб до­ку­мент ле­жал у не­го в кар­маш­ке. Тог­да бы, ко­неч­но...

    Аникеева по­ка­ча­ла го­ло­вой, но ни­че­го не ска­за­ла.

    - Ну не я же все это вы­ду­мал, в кон­це концов, - сер­ди­то ог­рыз­нул­ся Зеленый. - Его же при­яте­ли это го­во­рят. Те са­мые, ко­го он по­ил каж­дый день. И го­во­рят еще, что кар­то­те­ка черт зна­ет в ка­ком сос­то­янии. Ни­ка­ко­го уче­та. Ну­жен экс­по­нат, а его не най­дешь. Я-то тут при чем? - И вдруг рас­сер­дил­ся окончательно. - Лад­но, да­вай­те кон­чать. Ес­ли все вок­руг про­во­ро­ни­ли, то, ко­неч­но, что же спра­ши­вать с од­но­го че­ло­ве­ка! Вот под­пи­ши­те эту бу­ма­гу, и все! Иди­те от­ды­хай­те. Не бой­тесь, это же пус­тая фор­мальность! Вот про­пуск! Спо­кой­ной но­чи! Иди­те! Не вол­нуй­тесь!

    "Город Ал­ма-Ата. 1 сен­тяб­ря 1937 го­да.

    Я, Зы­бин Ге­ор­гий Ни­ко­ла­евич, про­жи­ва­ющий в го­ро­де Ал­ма-Ата, ули­ца Кар­ла Марк­са, 62, даю нас­то­ящую под­пис­ку сле­до­ва­те­лю ми­ли­ции по Ал­ма-Атинс­кой об­лас­ти Зе­ле­но­му А.И. в том, что до окон­ча­ния пред­ва­ри­тельно­го следст­вия и су­да... в прес­туп­ле­нии, пре­дус­мот­рен­ном 112-й ст. УК РСФСР (прес­туп­ная ха­лат­ность), обя­зу­юсь не вы­ез­жать с мес­та сво­его жи­тельства без раз­ре­ше­ния сле­до­ва­те­ля и су­да и явиться по тре­бо­ва­нию следст­вен­ных или су­деб­ных ор­га­нов.

    Обвиняемый...

    Подписку отоб­рал..."

    Вышел он из уп­рав­ле­ния уже в де­вя­том ча­су. Бы­ло сов­сем тем­но. Он пос­то­ял, по­ду­мал и вдруг ри­нул­ся на угол к ав­то­ма­ту. Наз­вал нуж­ный но­мер, те­ле­фо­нист­ка со­еди­ни­ла, и ник­то не от­ве­тил. Он пе­рез­во­нил, сто­ял, ку­сал гу­бы, по­ни­мал, что ее нет до­ма, но все-та­ки сто­ял и ждал, по­ка со стан­ции не от­ве­ти­ли: «Або­нент не под­хо­дит», тог­да он швыр­нул труб­ку, вы­шел и хлоп­нул дверью так, что все заз­ве­не­ло. «Опять упустил... - ска­зал он громко. - Ах ты...» И быст­ро по­шел, поч­ти по­бе­жал до до­ма и вдруг зас­тыл. В ок­нах го­рел свет. Яр­кий, отк­ры­тый, наг­лый. На за­на­вес­ке сто­яло ок­руг­лое чер­но-зе­ле­ное пят­но. Кто-то рыл­ся в его сто­ле. Он по­лез в кар­ман. Клю­чи бы­ли там. Зна­чит, дверь они поп­рос­ту взло­ма­ли. В сто­ле ле­жит ко­роб­ка пат­ро­нов. Они их уже наш­ли. Ну, зна­чит - все. Он мгно­вен­но со­об­ра­зил это и еще сот­ни дру­гих ме­ло­чей и раз­нос­тей - и важ­ных, и со­вер­шен­но не важ­ных, по­то­му что сей­час все бы­ло со­вер­шен­но не важ­но, ибо ни­че­го нельзя бы­ло уже по­де­лать. И вдруг он больно стук­нул­ся го­ло­вой о де­ре­во: ока­зы­ва­ет­ся, он все отс­ту­пал и отс­ту­пал, все пя­тил­ся и пя­тил­ся, по­ка не на­ле­тел на ог­ра­ду пар­ка. Это сра­зу от­рез­ви­ло его, и он по­ду­мал: «А под­пис­ка-то? За­чем тог­да они от­би­ра­ют под­пис­ку-то?» Но сей­час же по­нял, что «за­чем» тут ни к че­му, и не та­кое еще сей­час слу­ча­ет­ся, а в об­щем, ник­то не зна­ет, что сей­час слу­ча­ет­ся, а что нет, и не об этом нуж­но ду­мать, а на­до что-то не­мед­лен­но ре­шать. Бе­жать к ди­рек­то­ру - ведь он ждет его звон­ка. Пусть сей­час же он трез­во­нит по всем вер­туш­кам и тре­бу­ет ос­та­но­вить, от­ме­нить, за­дер­жать. Да, да - бе­жать к ди­рек­то­ру. Он ото­шел от ог­ра­ды пар­ка, сде­лал два ша­га и тут же по­чувст­во­вал - имен­но по­чувст­во­вал, а не понял, - что все это глу­пость, ерун­да, бред со­ба­чий и те­перь уже и это ни к че­му. У них же ор­дер! А ор­дер сильнее все­го на све­те. И ему вспом­ни­лось, как только ме­сяц на­зад он был по­ня­тым и во­ен­ный ему предъявил ор­дер на пра­во обыс­ка и арес­та его со­се­да. И как он тог­да, уви­дев эту гнус­ную зуб­ча­тую бу­маж­ку с си­ним фак­си­ми­ле вни­зу, оне­мел, оту­пел, про­си­дел два ча­са не ше­лох­нув­шись. И та­ким-то он был тог­да сми­рен­ным, и все по­ни­ма­ющим, и сог­лас­ным со всем, что прос­то плю­нуть хо­чет­ся. И как он, ког­да тот нес­част­ный об­ра­щал на не­го гла­за, быст­ро от­во­ра­чи­вал­ся. Вот и ди­рек­тор те­перь то­же от­вер­нет­ся. Нет, на­до кон­чать. Че­го зря пу­гать лю­дей?

    Он на­шел ды­ру в ог­ра­де - ре­бя­та вы­ло­ма­ли один прут, - про­тис­нул­ся че­рез нее бо­ком и за­ша­гал к мо­ги­лам. Мо­гил бы­ло две: ге­не­ра­ла Кол­па­ковс­ко­го и его суп­ру­ги. Ког­да-то здесь на­хо­ди­лись цвет­ни­ки, сто­яла ог­ра­да, ви­се­ла не­уга­си­мая лам­пад­ка. Сей­час ни­че­го не бы­ло. Только две ог­ром­ные глы­би­ны из крас­но­го гра­ни­та да чер­ная якор­ная цепь над ни­ми - смерт­ная двус­пальная опо­чи­вальня! Цепь ого­ра­жи­ва­ла этот ку­со­чек пар­ка от ми­ра. Она то­же, ко­неч­но, что-то обоз­на­ча­ла: ве­ро­ят­но, пос­лед­нюю прис­тань, дер­жав­ность бра­ка, не­рас­тор­жи­мость душ, кре­пость смер­ти, а вер­нее все­го, как по­ет­ся в церк­ви: «Огла­шен­ные, изы­ди­те». Вот цепь, вот ка­мень, вот крест - на этом мес­те кон­чи­лось зем­ное и на­ча­лось не­бес­ное. Не под­хо­ди­те, оглашенные, - сие мес­то свя­то! Но ог­ла­шен­ные не уш­ли, а на­чис­то рас­тас­ка­ли все, что только мог­ли. Да­же мра­мор с фа­ми­ли­ями и то ута­щи­ли, и только цепь над дву­мя бе­зы­мян­ны­ми мо­ги­ла­ми по-преж­не­му ви­се­ла в дре­вес­ной сы­рой по­лутьме и пу­га­ла слу­чай­ные па­роч­ки. Ди­рек­тор не раз со­би­рал­ся уб­рать или прос­то взор­вать эти глы­би­ны, да ру­ки все не до­хо­ди­ли. А по­том и он, Зы­бин, вме­шал­ся. Он ска­зал: «Все это как-ни­как, а ис­то­рия, кра­еве­денье. Вре­ме­на ме­ня­ют­ся. Вот Ха­ба­ров уже опять ве­ли­кий че­ло­век, и Ку­ту­зов то­же ве­ли­кий че­ло­век, и да­же су­во­ровс­кий му­зей отк­рыт опять в Ле­нинг­ра­де. Так ма­ло ли что! Пов­ре­ме­ни­те». И мо­ги­лы ос­та­лись. Под од­ной из глы­бин у Зы­би­на был тай­ник. Как-то очень дав­но, ран­ней вес­ной, он об­на­ру­жил под од­ной пли­той ды­ру. Ру­ка ухо­ди­ла в нее по пле­чо. Бог зна­ет, что это бы­ло: но­ра, прав­да тай­ник или прос­то зем­ля осе­ла под кам­нем. Тог­да, во вся­ком слу­чае, в ды­ре бы­ла только жид­кая грязь, и он за­был о тай­ни­ке. А вспом­нил о нем вне­зап­но че­рез ме­сяц, ког­да ему приш­лось пря­тать от де­да бу­тыл­ку коньяку. А по­том тай­ник слу­жил ему ве­рой и прав­дой по вся­ким слу­ча­ям круг­лый год. И сей­час он опять отыс­кал его и спус­тил ту­да бра­унинг, фо­на­рик и охот­ни­чий нож. «Еще хорошо, - по­ду­мал он, - что не обыс­ка­ли». А впро­чем, сей­час и на это пле­вать.

    И вдруг он по­чувст­во­вал страш­ную ус­та­лость - не боль, не страх, не тос­ку, а имен­но ус­та­лость. «Так вот где та­илась по­ги­бель моя», - по­ду­мал он. А ведь еще се­год­ня ут­ром он ку­пал­ся в гор­ной реч­ке, ка­раб­кал­ся по при­гор­ку, слу­шал куз­не­чи­ков и сто­ял под све­жим гор­ным вет­ром. Как это все-та­ки уди­ви­тельно! А са­мые-то две пос­лед­ние мыс­ли его бы­ли - пер­вая: «Так, зна­чит, все-та­ки так и не уда­лось встре­титься с Ли­ной». И вто­рая: «А мо­жет, все-та­ки не под­да­ваться им, сбе­жать». До Или верст 35. Ту­да хо­дят по­рож­ня­ки. Вско­чил на под­нож­ку и уехал, и до ут­ра его не хва­тят­ся. А на Или жар, су­хая степь, рас­ка­лен­ная зем­ля, жел­тая ре­ка. Скло­ны, об­ры­вы, ус­ту­пы - чер­ный, зе­ле­ный, си­ний ка­мень, и по не­му ме­чут­ся кек­ли­ки, те са­мые жир­ные, круг­лые пти­цы, ко­то­рые ни­ког­да не во­ди­лись на Ка­ра­га­лин­ке. А спол­зешь с ус­ту­пов вниз, и отк­ро­ет­ся гли­нис­тая ши­ро­кая гладь, вся в су­хих трост­ни­ках и кам­нях. Без­людье, тишь, только че­рез каж­дые семь - де­сять верст по­па­да­ют­ся ры­бац­кие зем­лян­ки с бе­лы­ми трост­ни­ко­вы­ми кры­ша­ми. Иди до ки­тайс­кой гра­ни­цы, ни­ко­го не встре­тишь. А там, в Ки­тае... И вдруг он по­нял, что схо­дит с ума, что си­дит на мо­ги­ле и бре­дит. Он под­нял­ся, от­рях­нул­ся, на­шел в кар­ма­не за­жи­гал­ку, щелк­нул ею, ос­ве­тил се­рую не­ук­лю­жую глы­би­ну. Да, дейст­ви­тельно, мес­то пос­лед­не­го при­ча­ла. Тут уж ни­че­го не ска­жешь! Ге­не­рал Кол­па­ковс­кий, ге­не­ральша Кол­па­ковс­кая! Про­щай­те, по­кой­нич­ки! Ведь каж­дый день я про­хо­дил ми­мо ва­ших пре­вос­хо­ди­тельств и да­же не за­ме­чал вас. А вы ведь го­род этот пост­ро­или, парк этот раз­би­ли, бла­го­де­тельство­ва­ли, по­ко­ря­ли, ис­ко­ре­ня­ли, на­саж­да­ли, а я так про вас ни­че­го и не знаю. Не дош­ла еще до вас моя на­ука, слиш­ком вы для нее мо­ло­ды. Сто лет - раз­ве это срок для ар­хе­оло­гии? Но все рав­но вас ско­ро вспом­нят. Вспом­нят, черт их по­бе­ри, по­мя­ни­те мое сло­во! При­та­щат мра­мор­ные пли­ты и брон­зой на­се­кут на них ва­ши име­на. А вот цепь, по­жа­луй, от­ни­мут - ни к че­му, ска­жут, она у нас в стра­не! Все те­чет, все ме­ня­ет­ся, до­ро­гие по­кой­нич­ки! И вот ис­то­рии уже нуж­ны ге­не­ра­лы. А ты, мо­ло­дая, чуд­ная, в ко­ро­не, фа­те и зо­ло­том убо­ре, уби­тая не­из­вест­но кем и за что, ты, чью го­ло­ву я се­год­ня дер­жал в ла­до­нях...

    И вдруг не­обы­чай­ное уми­ле­ние, рас­слаб­лен­ность и раст­ро­ган­ность ов­ла­де­ли им.

    Он сел опять на глы­бу и об­тер гла­за.

    Посидел, по­ду­мал, по­улы­бал­ся не­из­вест­но че­му и ко­му, по­том встал, пе­ре­сек га­зон, вы­шел на ас­фальт и ос­та­но­вил­ся под фо­на­рем. Свет был жел­тый, жид­кий, про­тив­ный. Он сто­ял, опус­тив ру­ки и го­ло­ву, и ни о чем и ни о ком уже не ду­мал, а только стис­ки­вал и стис­ки­вал се­бя в ку­лак.

    Прошло де­сять ми­нут, двад­цать, пол­ча­са - он все сто­ял. Ему на­до бы­ло вжи­ваться, уй­ти в се­бя, по­ве­рить в то, что про­изой­дет с ним сей­час, сию ми­ну­ту, во вся­ком слу­чае, в этот час. Вот он вой­дет к се­бе, и сра­зу ока­жет­ся, что этот дом уже не его, а их, а ему они при­ка­жут сесть и не дви­гаться, вы­пот­ро­шат кар­ма­ны, по­са­дят в ма­ши­ну меж­ду дву­мя и уве­зут. И он бу­дет уже не он, а нек­то с об­ре­зан­ны­ми пу­го­ви­ца­ми и без шнур­ков, ко­то­ро­го два ра­за вы­во­дят на оп­рав­ку и раз на про­гул­ку, доп­ра­ши­ва­ют, ру­га­ют, гро­зят и при­ка­зы­ва­ют в чем-то соз­наться, чтоб не бы­ло ху­же. Вот все это ему на­до бы­ло се­бе предс­та­вить, уве­ро­вать в это и ре­шиться.

    Веселая па­роч­ка прош­ла ми­мо не­го. Он сто­ял на до­ро­ге, и им приш­лось его обой­ти. В кон­це ал­леи они обер­ну­лись, и она что-то ска­за­ла ему, он зас­ме­ял­ся. Зы­бин вспых­нул и по­шел. Шел он чет­ки­ми, уве­рен­ны­ми, сол­датс­ки­ми ша­га­ми. Раз-два, ать-а! Ни­че­го в нем уже не за­ми­ра­ло и не ека­ло. Он был спо­ко­ен. Он был так спо­ко­ен, что и стра­ха в нем уже не ос­та­лось. «Ну пос­мот­рим, пос­мот­рим, гос­по­да хорошие», - вздра­ги­ва­ло в нем что-то злое, ре­ши­тельное и поч­ти ра­дост­ное. Та­ким он за­шел на крыльцо и со все­го раз­ма­ху пнул дверь. Она сра­зу же отс­ко­чи­ла. В там­бу­ре бы­ло тем­но и ти­хо. Кро­шеч­ная ко­ри­дор­ная лам­поч­ка ос­ве­ща­ла три две­ри - две бе­лые и од­ну чер­ную. Чер­ная на чер­дак, пра­вая бе­лая - к со­се­ду, ле­вая бе­лая - его. И только что он за­нес но­гу, чтоб ткнуть со все­го раз­ма­ху эту ле­вую бе­лую, как вдруг за­пел Вер­тинс­кий. «Вот сволочи, - по­ду­мал он ошалело, - со­вес­ти у них уж никакой», - и не пнул, как со­би­рал­ся, а ти­хонько отк­рыл дверь, так, что она не скрип­ну­ла.

    На сто­ле, пок­ры­том бе­лой све­жей ска­тертью, сто­ял па­те­фон, и над ним кол­до­вал Петька, элект­ро­тех­ник му­зея. В крес­ле си­дел дед. «Понятые», - по­нял он. И тут он вдруг уви­дел Ли­ну. Она по­яви­лась из глу­би­ны ком­на­ты, по­дош­ла к Петьке и жар­ко нак­ло­ни­лась над ним. На ней был алый шарф. В во­ло­сах тор­ча­ла вы­со­кая гре­бен­ка. Все бы­ло без­звуч­но, как в не­мом ки­но. Он так ос­тол­бе­нел, что ух­ва­тил­ся за дверь, и она скрип­ну­ла.

    И тут его уви­дел дед.

    - Появился, - ска­зал он насмешливо. - Ты мне вед­ро вод­ки дол­жен пос­та­вить. Еле-еле удер­жал тво­их кра­са­виц. Пять раз уж со­би­ра­лись ид­ти. Вод­ку, спра­ши­ваю, при­нес? А то сей­час к шо­фе­рам пош­лю.

    Все обер­ну­лись. Зы­бин сто­ял на по­ро­ге. Все бы­ло стран­но и чуд­но, точ­но во сне.

    - Лина, - ска­зал он подавленно. - А я сей­час хо­тел бе­жать к вам.

    Она зас­ме­ялась, шарф упал, и те­перь свет бил вов­сю по ней, по ее го­лым пле­чам.

    - А вы всег­да, Ге­ор­гий Ни­ко­ла­евич, мно­го хо­ти­те и ни­че­го не делаете, - ска­за­ла она спо­кой­но и ра­дост­но. И он вздрог­нул от ее го­ло­са, от то­го, что все это на са­мом де­ле.

    - Лина! - крик­нул он, бро­са­ясь к ней. - Ли­на!

    - Здравствуйте, здравст­вуй­те, дорогой, - она про­тя­ну­ла ему обе ру­ки и этим как бы приб­ли­зи­ла и вмес­те с тем удер­жа­ла на расстоянии, - ну-ка дай­те взгля­нуть на вас. Ой, по­ху­дел, по­чер­нел, пог­ру­бел, но ни­че­го, ни­че­го! Все та­кой же кра­си­вый.

    - Он золото, - прох­ри­пел дед. - Он пятьсот сто­ит. Ес­ли бы пил меньше...

    - Да нет, меньше ни­как не выходит, - зас­ме­ялась Ли­на и на­ко­нец раз­ве­ла ру­ки: раз­ре­ши­ла се­бя обнять. - Ком­па­ния не та. Мы вас с Кла­рой уже ча­са два ждем, все око­ло до­ма на ла­воч­ке си­де­ли. А вот встре­тил­ся мо­ло­дой че­ло­век и при­вел сю­да. Ока­зы­ва­ет­ся, у вас один ключ ко всем две­рям под­хо­дит. Об­чис­тят вас ког­да-ни­будь до нит­ки, то­ва­рищ до­ро­гой.

    - А что у не­го воровать-то? - при­щу­рил­ся дед. - Бу­ма­ги? Я ему го­во­рю, дай на пол-лит­ра, я все их на тач­ке за­раз све­зу в утиль.

    - Лина, ми­лая Лина, - он об­ни­мал ее и при­жи­мал к се­бе, и гла­за у не­го бы­ли мок­рые от слез.

    Она нем­но­го пос­то­яла, по­том ти­хонько отст­ра­ни­лась и лас­ко­во ска­за­ла:

    - Ну, ну, лад­но, лад­но, по­том. Вы вот пе­ред Кла­рой-то из­ви­ни­тесь, она все вре­мя зво­ни­ла ди­рек­то­ру.

    Вот тут он и уви­дел Кла­ру. Быть мо­жет, на ней го­рел от­ра­жен­ный свет Ли­ны, мо­жет, весь мир сде­лал­ся для не­го в эти ми­ну­ты прек­рас­ным, но Кла­ра сей­час по­ка­за­лась ему очень кра­си­вой. Вы­со­кая, тон­кая, строй­ная, с ма­то­вым-спо­кой­ным ли­цом и чер­но-си­ни­ми во­ло­са­ми. И платье бы­ло на ней чер­ное и глу­хое.

    «Похожая на чер­ное распятье», - вспом­нил он чью-то строч­ку.

    - Ну, так все в порядке? - спро­си­ла она ти­хо, под­хо­дя.

    На мгно­ве­ние он за­ду­мал­ся, по­то­му что на­чис­то за­был про все и все это на­до бы­ло вспо­ми­нать сна­ча­ла, а по­том бух­нул:

    - В по­ряд­ке, я рас­пис­ку уж дал.

    - Какую? - ис­пу­га­лась Ли­на.

    - Как? - схва­ти­ла его за ру­ку Кла­ра.

    - А это чтоб не убежал, - ска­зал дед понимающе, - а то за­бе­рет зо­ло­то да и мах­нет в Аме­ри­ку. Та­кие со­бы­тия то­же бы­ва­ют. Вот ког­да я у Шах­во­рос­то­ва-куп­ца ра­бо­тал, каз­на­чей у не­го был, та­кая пьяни­ца горькая, бес­пор­тош­ная, а зна­ешь, как во­об­ра­жал про се­бя? Так вот раз то­же заб­рал из ма­га­зи­на вы­руч­ку за не­де­лю да и...

    - Так ведь зо­ло­та он да­же и не видел, - бес­по­кой­но ска­за­ла Кла­ра и ог­ля­ну­лась на де­да.

    - А там раз­бе­рут, раз­бе­рут, ви­дел он или не видел, - от­ре­зал дед и мах­нул рукой. - Там все до ни­точ­ки раз­бе­рут - кто он, от­ку­да, ког­да ро­дил­ся, ког­да же­нил­ся. Вот ди­рек­то­ра как выз­ва­ли ту­да, так и про­пал. Только от­ту­да до­пус­ти­ли поз­во­нить: зап­ри, мол, ка­би­нет, и пусть уче­ный сра­зу ко мне бе­гит, ес­ли его не по­са­дят, ко­неч­но. В во­семь ча­сов ве­лел зай­ти.

    - Что? - вско­чил Зыбин. - Так что ж ты...

    И как раз заз­во­нил те­ле­фон. Кла­ра по­дош­ла и сня­ла труб­ку.

    - Да, - ска­за­ла она. - Да! Вот передаю. - И про­тя­ну­ла труб­ку Зы­би­ну.

    - Ты что, живой? - спро­сил ди­рек­тор жизнерадостно. - А я уж зво­нил в ми­ли­цию, что, мол, му­ча­ете на­шу уче­ную часть. Что они там от те­бя хо­тят? Зо­ло­та?

    - Подписку отобрали, - от­ве­тил Зы­бин.

    - Что?! - сра­зу взвин­тил­ся директор. - Под­пис­ку?.. И ты не­бось сра­зу и дал? Эх, шля­па! За­чем же бы­ло да­вать? Ты б хоть со мной по­со­ве­то­вал­ся, а то не­бось оро­бел и сра­зу же под­пи­сал. Эх, шля­па, шля­па. Ну лад­но, бе­да не­ве­ли­ка. Дед у те­бя? Все пьете? И Кла­ру на ра­дос­тях по­ите не­бось? Ты смот­ри! Я се­год­ня пос­мот­рел - у нее гу­бы по­си­не­ли. А кто еще там у те­бя?

    - Петр и дед, - от­ве­тил Зы­бин.

    - И все? Ты смот­ри, брат, все прошляпишь, - ска­зал директор, - и ту и эту! Ну лад­но. По­го­во­рим. Спо­кой­ной но­чи. И завт­ра на служ­бе чтоб как стек­лыш­ко! Чтоб весь зве­нел, по­нял?

    Когда он ото­шел от те­ле­фо­на, Ли­на бы­ла уже в пла­ще.

    - Вы сна­ча­ла ме­ня проводите, - при­ка­за­ла она, - а по­том Кла­роч­ку до­ве­де­те до дому. - Она подх­ва­ти­ла Кла­ру под ру­ку.

    - Пойдемте, моя хо­ро­шая, вы ведь то­же ус­та­ли и из­нерв­ни­ча­лись. Ух, ка­кие у вас в Ал­ма-Ате но­чи!

    Дед ид­ти от­ка­зал­ся.

    - Вы уж од­ни, вы все мо­ло­дые, ве­се­лые, у вас свои раз­го­во­ры, а мне завт­ра с пе­ту­ха­ми вста­вать. Мне да­ром ник­то деньги пла­тить не же­ла­ет. Так что про­щенья про­сим.

    И ушел, твер­до на­дев кар­туз и да­же не по­ка­чи­ва­ясь.

    - Вы зап­ри­те дверь, - при­ка­за­ла Ли­на с по­ро­га, ког­да все вышли. - Как же так, ос­тав­лять дом ночью отк­ры­тым, что так пло­хо за ва­ми ва­ши жен­щи­ны смот­рят?

    Луна ви­се­ла над со­бо­ром большая, мут­но-проз­рач­ная, как ку­сок ян­та­ря над свеч­кой. Бы­ло свет­ло и ти­хо, и да­же то­по­ля не шу­ме­ли. Ли­на вдруг ос­та­но­ви­лась пос­ре­ди­не ули­цы, от­ки­ну­ла го­ло­ву и нес­колько раз глу­бо­ко воб­ра­ла воз­дух.

    - Чувствуете море? - ска­за­ла она, хва­тая Зы­би­на за руку. - Оно вон, вон за той ал­ле­ей! И то­по­ля та­кие же, только сов­сем ти­хие. Пом­ни­те, как вы их на­зы­ва­ли? Цы­ган­ка­ми! Там, Кла­роч­ка, у них каж­дый лис­то­чек дро­жит. А здесь они у вас сто­ят, не ше­лох­нут­ся.

    - Но это они до разу, - оби­дел­ся за свои то­по­ля Петька, - как ве­тер на­ле­тит, так сра­зу за­шу­мят, как пе­на в та­зу.

    Лина пос­мот­ре­ла на не­го и рас­сме­ялась.

    - Нет, Петр Ни­ко­ла­евич, вы прос­то прелесть, - ска­за­ла она и подх­ва­ти­ла его под руку. - Как пе­на в та­зу. Же­на сти­ра­ет на ночь в та­зи­ке блуз­ку и ве­ша­ет над при­му­сом, чтоб к ут­ру про­сох­ла, а муж во­ро­ча­ет­ся во сне и слы­шит. Вы же­на­ты, Петр Ни­ко­ла­евич?

    Петька от­вер­нул­ся.

    - Нет, - ска­зал он уг­рю­мо.

    - Ну и не надо, - ве­се­ло по­со­ве­то­ва­ла ему Лина. - Еще ус­пе­ете зап­рячься. Вот Ге­ор­гий Ни­ко­ла­евич ни­ког­да не же­нит­ся. Сколько бы ни со­би­рал­ся, а не су­ме­ет. Я его знаю. Мы ста­рые друзья. Кла­роч­ка, а да­ле­ко от­сю­да до большой во­ды?

    - Да верст, на­вер­но, трид­цать пять будет, - от­ве­тил Зыбин. - По­езд идет поч­ти пол­то­ра часа. - И чуть не до­ба­вил: «Отхо­дит в семь три­над­цать от го­родс­кой плат­фор­мы».

    И сей­час же он сно­ва уви­дел спо­кой­ную гли­нис­тую ре­ку, сы­пу­чую гальку, су­хой бе­лый и жел­тый трост­ник, ска­лис­тые бе­ре­га из си­них, жел­тых, чер­ных, бе­лых, раз­ноц­вет­ных кам­ней. Жа­ра, сушь, и так сох­нет во рту, что да­же во­да ос­ве­жа­ет только на ми­ну­ту.

    - Как-нибудь обя­за­тельно съездим, - ска­за­ла Лина. - Лад­но, Кла­роч­ка?

    Она уже подх­ва­ти­ла Кла­ру под ру­ку. А та шла и смот­ре­ла че­рез вер­хуш­ки то­по­лей на го­ры, на го­лу­бые от лу­ны гор­ные ле­са. Воп­рос Ли­ны она так и не рас­слы­ша­ла.

    А та уже опять по­вер­ну­лась к Петьке.

    - Совершенно морс­кой город, - ска­за­ла она уверенно. - Здесь мо­ре жи­вет в каж­дом до­ме, в каж­дом то­по­ле. Я сра­зу вспом­ни­ла - чер­но­морс­кие бульва­ры та­кие. Впро­чем, их на­до ви­деть. Ге­ор­гий Ни­ко­ла­евич, а пом­ни­те тот парк, где вы в ти­ре вы­иг­ра­ли мат­реш­ку? Вы зна­ете, Кла­роч­ка, она до сих пор сто­ит у ме­ня на бу­фе­те. Та­кая ог­ром­ная! По­да­роч­ная! С пол­мет­ра! Вы ни­ког­да не бы­ли на мо­ре, Кла­роч­ка?

    Клара по­ка­ча­ла го­ло­вой. Она все так же не­под­виж­но смот­ре­ла на лун­ное не­бо и гор­ные мох­на­тые пе­ре­ва­лы.

    - Ну вот и от­лич­но, со­бе­рем­ся все и по­едем. Вы еще от­пус­ка-то не бра­ли, хра­ни­тель? Ну и не бе­ри­те! Возьмем вмес­те в ап­ре­ле или в мае. - Они ос­та­но­ви­лись пе­ред гостиницей. - Ну вот, то­ва­ри­щи, я и до­ма. Спа­си­бо. Те­перь про­во­ди­те Кла­роч­ку - и спать, спать. Ге­ор­гий Ни­ко­ла­евич, я вам завт­ра поз­во­ню пос­ле ра­бо­ты, хо­ро­шо?

    - Хорошо, - от­ве­тил он. - Только, ес­ли мож­но, по­позд­нее, я завт­ра еду в од­но мес­то и, на­вер­но, за­дер­жусь.

    - Это ку­да же?

    - Ну, по ра­бо­те на­до.

    Лина зас­ме­ялась опять.

    - Вот что зна­чит ди­кий че­ло­век. Не зна­ет ни ра­бо­ты, ни от­ды­ха. Ну ни­че­го. Мы те­перь за вас с Кла­роч­кой при­мем­ся! За­тас­ка­ем вас по го­рам. Эх, жал­ко, что мне завт­ра ра­но вста­вать! В та­кие но­чи нуж­но шляться по ули­цам до рас­све­та. Ну, при­вет, то­ва­ри­щи!

    И уш­ла, по­ма­хи­вая ру­кой.

    Обратно они шли втро­ем. Он дер­жал Кла­ру под ру­ку и фи­зи­чес­ки чувст­во­вал, как ей не тер­пит­ся доб­раться до кро­ва­ти и рух­нуть ли­цом в по­душ­ку. Он мол­чал. «Дрянь я все-та­ки страшная», - по­ду­мал он, ска­зал это сло­во вслух и сей­час же сго­рел от сты­да: зат­ряс го­ло­вой, за­улы­бал­ся, заг­ри­мас­ни­чал, за­бор­мо­тал что-то. Петька удив­лен­но по­ко­сил­ся на не­го, а Кла­ра спро­си­ла:

    - Так во сколько вас завт­ра раз­бу­дить по те­ле­фо­ну?

    - Ну вот еще, - от­ве­тил он. - С че­го это вы ме­ня ста­не­те бу­дить? Я вас раз­бу­жу!

    Она вздох­ну­ла:

    - Отлично!

    - Часов в семь для вас не очень рано? - спро­сил он.

    - Нет, не очень. Мож­но и раньше.

    Она вдруг ос­та­но­ви­лась.

    - Ну, вот уж мой дом, - вздох­ну­ла она со страш­ным облегчением. - Спо­кой­ной но­чи.

    И она скры­лась в глу­би­не дво­ра, да­же не прос­тив­шись.

    Дома он опять за­жег все лам­пы - нас­тольную, люст­ру, бо­ко­вой свет, про­шел к сто­лу и бух­нул­ся в крес­ло. Все здесь еще но­си­ло ее от­пе­чат­ки: вот стул - на нем она си­де­ла, вот ста­кан - она его не до­пи­ла, вот по­ло­ви­на кон­фе­ты, вот книж­ка - она ее прос­мат­ри­ва­ла и бро­си­ла на ди­ван. И тут он вдруг по­нял, что со­вер­шен­но зря поз­вал Кла­ру. С Петькой бы­ло бы все ку­да про­ще. А те­перь им при­дет­ся про­вес­ти це­лый день на­еди­не. Ведь в са­мом луч­шем слу­чае - ес­ли они по­па­дут на се­ми­ча­со­вой - он вер­нет­ся в шесть! Зна­чит, поз­во­нит Ли­не ча­сов в во­семь-де­вять. Опять не­лад­но! Впро­чем, это уж и не важ­но. Те­перь это не са­мое глав­ное. Са­мое глав­ное - что она его все-та­ки наш­ла. Ведь при­еха­ла-то она од­на! Стоп! Ты так уве­рен, что од­на? Вско­чил, сел на ди­ван и стал быст­ро лис­тать книж­ку. Нет, ко­неч­но, все-та­ки, ко­неч­но, од­на. Ина­че она ска­за­ла бы. Кла­ре, нап­ри­мер, обя­за­тельно бы ска­за­ла. А впро­чем, с нее все ста­нет­ся. Мо­жет быть, и не од­на. Ну что ж, тог­да они как встре­тят­ся, так и ра­зой­дут­ся. За эти го­ды он мно­го­му на­учил­ся, он «изу­чил на­уку рас­ста­ва­ний». Ве­ро­ят­но, это уже ста­рость под­хо­дит. Все ста­ло лег­ко. Вот Кор­ни­лов не та­кой. Он мо­лод, го­ряч и как го­во­рит Дер­жа­вин, к прав­де черт. За­то и сво­его не упус­тит. Вот Да­ша, ка­жет­ся, уже его. Как она се­год­ня ри­ну­лась за не­го в бой! По­та­пов да­же за­со­пел от не­ожи­дан­нос­ти. Что ж? Пра­вильно! У Кор­ни­ло­ва все яс­но, чет­ко, нед­вус­мыс­лен­но. Как он ду­ма­ет, так и ре­жет. А вот он хит­рит. А По­та­пов ры­чит и дро­жит, а Кла­ра мол­чит и пря­чет гла­за. И ник­то ни­че­го тол­ком не мо­жет объяснить, что слу­чи­лось с людьми. А без это­го и жить нельзя. В ми­ре про­ис­хо­дит что-то со­вер­шен­но не­обы­чай­ное. Кру­тят по ми­ру ка­кие-то чер­ные чу­до­вищ­ные про­ту­бе­ран­цы и ме­тут, ме­тут все, что ни по­па­дет­ся на пу­ти. По­че­му, за­чем, кто пой­мет? Хо­тя чи­тай ре­чи вож­дей, в них все яс­но. «Это и есть истина, - ска­зал се­год­ня директор. - Ес­ли мы бу­дем в это ве­рить, то по­бе­дим». И ве­рят же, дейст­ви­тельно ве­рят. Ох уже эта ве­ра! Та са­мая, что го­ра­ми дви­га­ет и го­ро­да бе­рет. Где бы и мне ее дос­тать? Ве­рую, ве­рую. Гос­по­ди, по­мо­ги же мо­ему не­ве­рию! А впро­чем, за­чем те­бе ве­ра? Пом­нишь Се­не­ку, тра­ге­дию «Эдип»? «Да бу­дет мне поз­во­ле­но мол­чать - ка­кая есть сво­бо­да меньше этой?» Так вот вос­пользуй­ся хоть этой са­мой меньшей сво­бо­дой. Так ведь не вос­пользу­ешься, опять нач­нешь все объяснять и под­го­нять, вот как се­год­ня ты пел Да­ше: «На­до знать, ког­да и кто». Соз­най­ся, гад­ко ведь, а? А вот у Кор­ни­ло­ва это­го нет. За это его и лю­бят. Но только с Ли­ной у не­го оп­ре­де­лен­но ни­че­го не по­лу­чит­ся. Она сте­на для та­ких, как он. Ее в ми­ре не ин­те­ре­су­ет ни­че­го, кро­ме ее са­мой. Вот мо­ре, по­хо­ды, кост­ры из смо­ля­ных вет­вей, сноп искр над кост­ром, про­гул­ки до за­ри по бе­ре­гу - это ее. И она не прит­во­ря­ет­ся - она дейст­ви­тельно та­кая. И ты без па­мя­ти влюб­ля­ешься в это цельное, без­дум­ное, сво­бод­ное от стра­ха су­щест­во­ва­ние. Оно же по-нас­то­яще­му прек­рас­но! По­том нас­ту­па­ет, ко­неч­но, от­резв­ле­ние. Она рас­ста­ет­ся с то­бой на вок­за­ле, ты ухо­дишь оча­ро­ван­ный, влюб­лен­ный, на­да­вав­ший ты­ся­чи клятв се­бе и ей, си­дишь один в ком­на­те, вспо­ми­на­ешь и ду­ма­ешь, улы­ба­ешься сво­им мыс­лям. Так про­хо­дит не­де­ля-дру­гая, и вдруг нас­ту­па­ет от­резв­ле­ние. Ты по­ни­ма­ешь, что ка­кая-то не­ве­ро­ят­ная су­хость, черст­вость и да­же стар­чест­во прог­ля­ды­ва­ет в ее не­воз­му­ти­мой яс­нос­ти. И са­мое глав­ное - она ведь про­го­ва­ри­ва­ет­ся! Нет, нет, она не осо­бен­но ум­на. Ее гар­мо­нию дер­жит инс­тинкт, при­выч­ка, бес­соз­на­тельное чувст­во рав­но­ве­сия, а ни­как не ра­зум. Она мог­ла с яс­ным ли­цом рас­ска­зать о се­бе что-ни­будь та­кое, что да­же в те бла­жен­ные дни вдруг зас­тав­ля­ло его как бы мгно­вен­но осечься, оч­нуться, упасть с пя­то­го эта­жа - пос­мот­реть на нее со сто­ро­ны. Гос­по­ди, что же это та­кое? Но все это и про­дол­жа­лось мгно­ве­ние. Она сра­зу же ло­ви­ла его наст­ро­ение и всег­да уме­ла зас­та­вить за­быть его все. Чут­кой в этом от­но­ше­нии она бы­ла не­ве­ро­ят­но. Как бы он ни ста­рал­ся скрыть свое наст­ро­ение, она ви­де­ла его наск­возь. Да­же во вре­мя раз­го­во­ра по те­ле­фо­ну. Но один раз он все-та­ки взор­вал­ся, и тог­да они пос­со­ри­лись. И вот те­перь...

    Он ду­мал об этом и сам не за­ме­чал, как кло­нит­ся до­лу, дрем­лет, за­сы­па­ет, си­дя в крес­ле око­ло ок­на. Он так ни­че­го как сле­ду­ет и не про­ду­мал и не ре­шил нас­чет завт­раш­не­го ут­ра.

    А прос­нул­ся он вне­зап­но, и сам не по­нял по­че­му. Под­нял го­ло­ву и пог­ля­дел в ок­но. И вдруг ус­лы­шал ти­хое по­ца­ра­пы­ванье, по­том стук, то­же ти­хий-ти­хий: тук-тук, тук-тук. Он по­ду­мал, что это, на­вер­но, вет­ка ка­ча­ет­ся. Но стук пов­то­рил­ся - чет­кий, рит­мич­ный, и тут из тем­но­ты вдруг вып­лы­ло и при­жа­лось к стек­лу ли­цо Ли­ны. Она смот­ре­ла и де­ла­ла ру­кой ка­кие-то зна­ки. Он вско­чил, под­ле­тел к ок­ну и так рез­ко рва­нул ра­му, что что-то по­сы­па­лось на по­до­кон­ник.

    - Боже мой, - только и ска­зал он.

    И больше у не­го ни­че­го не наш­лось.

    - Принимаете гостей? - спро­си­ла она весело. - А ну-ка руку. - И, не за­дев по­до­кон­ни­ка, она гиб­ко, как на тур­ни­ке, пе­ре­ки­ну­лась в комнату. - Ну вот и все. Вот что зна­чит ГТО пер­вой сту­пе­ни.

    Он сто­ял пе­ред ней и не знал, что и ска­зать и что сде­лать. Прос­то сто­ял и смот­рел.

    А она спо­кой­но по­дош­ла к зер­ка­лу и поп­ра­ви­ла во­ло­сы.

    - Девушку про­во­ди­ли домой? - спро­си­ла она не оборачиваясь. - Ве­ли­ко­леп­ная де­воч­ка! Серьезная та­кая, прос­тая и о вас уби­ва­ет­ся. А вы ни­че­го за­ме­чать не хо­ти­те. Эх вы! У вас гре­бен­ка-то есть? Дай­те-ка я причешусь. - Она вы­ну­ла пуд­ре­ни­цу и нес­колько раз кос­ну­лась пу­хов­кой щек. - Больше все­го бо­юсь за­го­реть. Слу­шай­те, по­да­ри­те-ка мне вот та­кую бе­лую шля­пу с по­ля­ми, в них, ка­жет­ся, здесь пас­ту­хи хо­дят. У вас, на­вер­но, есть та­кие.

    - Сейчас, сейчас, - ска­зал он и ки­нул­ся ку­да-то в угол.

    - Да стой­те, ку­да вы? - зас­ме­ялась она. - По­дой­ди­те-ка сюда. - И она сбро­си­ла ему на ру­ки пла­ток. Пле­чи у нее опять ока­за­лись го­лы­ми. Он мол­чал. Она ус­мех­ну­лась и про­ве­ла ру­кой ему по волосам. - Все та­кой же тре­па­ный. А вре­мя два ча­са! Ну все рав­но, пол­ча­са я, по­жа­луй, мо­гу по­си­деть. Ча­ем на­по­ите?

    И по­ка он хо­дил по ком­на­те, во­зил­ся с чай­ни­ком, мыл чаш­ки, она си­де­ла на ди­ва­не. Си­де­ла и смот­ре­ла на не­го мол­ча сме­ющи­ми­ся, си­я­ющи­ми, слег­ка тре­вож­ны­ми гла­за­ми.

    А он, сде­лав все, вдруг по­до­шел и креп­ко об­нял ее за пле­чи. Она, улы­ба­ясь, пос­мот­ре­ла на не­го, тог­да он при­тя­нул к се­бе ее го­ло­ву и по­це­ло­вал, расп­лю­щи­вая гу­бы, креп­ко и больно, нес­колько раз. По­том стал це­ло­вать гла­за и опять гу­бы. Тут она ла­донью слег­ка упер­лась в его лоб.

    - Ну, ну, - ска­за­ла она. - Не то­ро­пи­тесь! Сядьте, поговорим. - Он все не от­пус­кал ее. - Но ведь вы да­же не зна­ете, од­на я тут или нет.

    - Одна, - от­ве­тил он уве­рен­но.

    - И ду­маю только о вас? - Она ле­гонько ос­во­бо­ди­лась от его рук. - Пос­той­те-ка, ху­до­жест­вен­ная часть по­том. Рас­ска­зы­вай­те про себя. - Она вста­ла, прош­лась по ком­на­те, по­дош­ла к барометру. - Ве­ли­кая сушь, - про­чи­та­ла она. - Зна­чит, жи­ве­те, ра­бо­та­ете и, как го­во­рит ваш ди­рек­тор, за­ка­пы­ва­ете в зем­лю ка­зен­ные деньги. До то­го уж до­ко­па­лись, что вас тас­ка­ют в ми­ли­цию и от­би­ра­ют подписку, - дальше-то те­перь что? - Он сде­лал ка­кое-то движение. - И хо­ро­шо, тут вы, по­ло­жим, ни при чем. За это от­ве­тит ди­рек­тор, но вы что? Ре­ши­ли здесь осесть? Ос­таться нав­сег­да в этой ком­на­те?

    - Почему? - спро­сил он.

    - Нет, это я вас спра­ши­ваю по­че­му. Это что - ва­ше жиз­нен­ное наз­на­че­ние - грызть эти хол­мы? А?

    Он про­бор­мо­тал:

    - Не знаю. А что?

    Она рас­сме­ялась.

    - Да нет, опять-та­ки ни­че­го. Прос­то я как-то сов­сем не то­го ожи­да­ла от вас. - Она пос­мот­ре­ла на него. - Я ведь очень, очень час­то вспо­ми­на­ла вас.

    Он встал, по­до­шел к чай­ни­ку, по­щу­пал его ла­донью и сно­ва за­хо­дил по ком­на­те. Ему на­до бы­ло соб­раться с мыс­ля­ми.

    - Раскопки ве­дут­ся дилетантски, - ска­зал он наконец. - Не­поп­ра­ви­мо ди­ле­тантс­ки. Ни я, ни тем бо­лее Кор­ни­лов не зна­ем, что тво­рим. Да­же ка­кой объект рас­ка­пы­ва­ем, и то не зна­ем. Ес­ли бы здесь по­яви­лись нас­то­ящие уче­ные, они не взя­ли бы нас да­же в пре­па­ра­то­ры. Это так.

    Она слег­ка не­ожи­дан­но раз­ве­ла ру­ка­ми. Он мельком взгля­нул на нее и про­дол­жал:

    - Да, вряд ли взя­ли бы да­же в пре­па­ра­то­ры. Впро­чем, Кор­ни­ло­ва, ве­ро­ят­но, взя­ли бы. Он окон­чил что-то ар­хе­оло­ги­чес­кое. А ме­ня бы, ко­неч­но, пог­на­ли в шею. Я же да­же не ис­то­рик, и си­деть бы мне да си­деть над изу­че­ни­ем пер­во­ис­точ­ни­ков по ис­то­рии ан­тич­но­го хрис­ти­анст­ва. Вот тог­да бы я был дейст­ви­тельно на сво­ем мес­те. Но что де­лать? Мы хоть по­ни­ма­ем, с чем мы име­ем де­ло. И ес­ли что-ни­будь не зна­ем, то уж не зна­ем по-на­уч­но­му. А здесь прос­то ник­то ни­че­го не зна­ет, и все. До сих пор рас­коп­ки ве­ли учи­тель фран­цузс­ко­го язы­ка, ста­тис­тик, зем­ле­мер, гид­ро­тех­ник, чи­нов­ник осо­бых по­ру­че­ний. Это ес­ли брать весь Ка­захс­тан в це­лом. Здесь же во­об­ще, кро­ме кла­до­ис­ка­те­лей, ни­ко­го не бы­ло. Ес­ли нам и да­лее по­ве­зет так же ос­ле­пи­тельно, как по­вез­ло этим не­из­вест­ным - я го­во­рю о золоте, - то уже в бу­ду­щем го­ду сю­да при­едет экс­пе­ди­ция Эр­ми­та­жа и нас всех раз­го­нит. Да еще об­зо­вут, по­ди, за то, что мы нат­во­ри­ли. Но де­ло-то уж бу­дет сде­ла­но. Так что ме­ня как раз ин­те­ре­су­ет не это.

    - А что же? - спро­си­ла она. - Что же вас ин­те­ре­су­ет, хра­ни­тель?

    Он по­до­шел к плит­ке, вык­лю­чил ее, снял чай­ник, за­ва­рил, уку­тал его сал­фет­кой и сно­ва за­хо­дил по ком­на­те. У не­го бы­ло та­кое ощу­ще­ние, что он уви­дел ее се­год­ня, рва­нул­ся к ней и отс­ко­чил, по­то­му что меж­ду ни­ми бы­ло то же са­мое окон­ное стек­ло, и он рас­шиб­ся до кро­ви. Эта боль его сей­час и от­рез­ви­ла.

    - Я хо­чу доб­раться до ази­атс­ких пустынь, - ска­зал он, - там пес­ки за­со­са­ли зам­ки, усадьбы, го­ро­да, там об­сер­ва­то­рии, биб­ли­оте­ки и те­ат­ры. Это Хо­резм, Мар­ги­ана, Бакт­рия. Вы зна­ете, что та­кое рас­ка­лен­ный пе­сок? За­рой­те в не­го че­ло­ве­ка, и он че­рез ме­сяц вы­сох­нет, оде­ре­ве­не­ет, но ос­та­нет­ся по ви­ду преж­ним. Что пе­ред этим бо­гатст­вом Ну­бия и Еги­пет? А древ­ний От­рар? Вто­рая биб­ли­оте­ка древ­не­го ми­ра? Ее до сих пор не наш­ли, но она где-то там, в под­зе­мелье. И вот в ка­кой-ни­будь ни­ше сто­ит сун­дук, и в нем ле­жит пол­ный Та­цит, все сто драм Со­фок­ла, де­сять книг Са­фо, все эле­гии ве­ли­ко­го Гал­ла, от ко­то­ро­го не ос­та­лось ни строч­ки. Вот ку­да хо­чу я обя­за­тельно доб­раться с ло­па­той. А это так, на­ча­ло.

    Он по­до­шел к сто­лу и стал раз­ли­вать чай.

    Она вдруг по­дош­ла и обх­ва­ти­ла его.

    - Фантазер вы мой, - ска­за­ла она лас­ко­во, при­жи­ма­ясь к нему. - Ба­рон Мюнх­га­узен. Как я бо­ялась, что вы уже не тот! А вы... Да бросьте вы этот чай, ни­ко­му он не ну­жен. Иди­те-ка ко мне. - И она бух­ну­ла его на ди­ван.

    - Ну хорошо, - ска­за­ла она. - Все это хоть не осо­бен­но ло­гич­но, но все-та­ки на что-то по­хо­же. Но ты ведь ко­па­ешься не там в пес­ках, а здесь в гли­не, ка­кой уж тут Та­цит и Эв­ри­пид.

    Они оба ле­жа­ли на ди­ва­не, и она слег­ка его об­ни­ма­ла за пле­чи.

    - Стой, стой, не пе­ре­би­вай. Я чувст­вую, с то­бой что-то тво­рит­ся. При чем тут эта де­воч­ка с гла­за­ми сер­ны, этот дед, вод­ка? По-мо­ему, ты пос­ле на­шей встре­чи од­наж­ды здо­ро­во по­лу­чил по шее и вот за­бе­гал, за­ме­тал­ся, так? - Он молчал. - Лад­но, не хо­чешь го­во­рить - не го­во­ри. Тог­да я спро­шу дру­гое: вот эти лю­ди, ко­то­рые с то­бой ра­бо­та­ют, кто они? Как они к те­бе от­но­сят­ся?

    В воп­ро­се был уже и от­вет. То есть он по­нял по ее то­ну, что это, по­жа­луй, уже и не воп­рос, а от­вет.

    - Ты о ком спрашиваешь? - спро­сил он не сра­зу.

    - Не бой­ся, не о Кла­ре. Тут уж все яс­но.

    - Так о ком?

    - Не нра­вит­ся мне твоя друж­ба с Корниловым, - ска­за­ла она пос­ле не­дол­го­го мол­ча­ния. Он удив­лен­но пос­мот­рел на нее. - То есть па­рень-то он ни­че­го, с этим самым, - она пок­ру­ти­ла пальцем у головы, - с бзи­ком, с фан­та­зи­ей, но, ми­лый, пле­вать он хо­тел на твои пес­ки. И си­дит он там только по­то­му, что ему не­ку­да деться. Но и пить он мо­жет сколько угод­но. И де­вуш­ка у не­го под бо­ком. Что еще на­до? Жи­вет муж­чи­на!

    - Ты да­же де­вуш­ку заметила, - ус­мех­нул­ся он.

    - Да не очень большая пре­муд­рость, до­ро­гой, за­ме­тить де­вуш­ку. Но ес­ли бы ты только при­сутст­во­вал при на­шем с ним зна­комст­ве и по­езд­ке в го­ры...

    - А что? - спро­сил он с лю­бо­пытст­вом.

    - Да то! При­шел, уви­дел, по­бе­дил. И сра­зу же по­нял, что по­бе­дил. Пос­ле то­го как он на мо­их гла­зах си­га­нул во всем в эту... Ну как на­зы­ва­ет­ся это ва­ше не­до­ра­зу­ме­ние? Ал­ма­атин­ка, что ли? Так вот он ныр­нул в са­мый во­до­во­рот у кам­ня, дос­тал ка­кие-то там го­лы­ши, ви­дел бы ты, как он взгля­нул на ме­ня. Гром и мол­ния! Це­зарь и Кле­опат­ра!

    И они оба нем­но­го пос­ме­ялись.

    - Но все-та­ки, по­че­му он те­бе не понравился? - спро­сил он.

    - Наоборот, очень понравился! - от­ве­ти­ла она. - Очень. А вот ва­ши с ним от­но­ше­ния мне не очень нра­вят­ся. Ведь вы, на­вер­но, спо­ри­те, а? Он те­бе что-ни­будь го­во­рит та­кое, а ты ему от­ве­ча­ешь чем-ни­будь эта­ким? Да? И оре­те на весь колхоз? - Он молчал. - Вот это мне не нра­вит­ся. Очень, до край­нос­ти не нра­вит­ся. Прос­то из са­мых мел­ких, эго­ис­ти­чес­ких со­об­ра­же­ний не нра­вит­ся. Ты же зна­ешь, ка­кая я черст­вая эго­ист­ка.

    Он под­нял го­ло­ву.

    - Знаю, - от­ве­тил он серьезно, без улыб­ки.

    - Ну вот и все! Я при­еха­ла спе­ци­ально к те­бе, и ес­ли вдруг с то­бой слу­чит­ся что-ни­будь, для ме­ня это бу­дет страш­ным уда­ром - раз­ве не по­нят­но?

    - Да, - ска­зал он, вду­мы­ва­ясь в ее слова, - понятно. - И еще раз повторил. - Да. По­нят­но. Стой-ка, я зак­рою ок­но.

    Он ушел в тем­но­ту, пос­то­ял, по­во­зил­ся, поз­ве­нел чем-то, по­том по­до­шел к ней, но не лег, а сел ря­дом. Она по­чувст­во­ва­ла, что он сно­ва ушел от нее ку­да-то, и лас­ко­во спро­си­ла: «Ну что ты?» - обх­ва­ти­ла его за та­лию и при­тя­ну­ла к се­бе.

    - Я ж те­бя люблю, - ска­за­ла она гру­бо, по-бабьи. - Люб­лю, ду­ра­лей ты эта­кий. Раз­ве ты не ви­дишь?

    - Ты раз­го­ва­ри­ва­ла с директором? - спро­сил он все из то­го же от­да­ле­ния.

    - Ну что ты? - спо­кой­но уди­ви­лась она. - Ко­неч­но, нет.

    - Значит, Кла­ра те­бе наговорила, - кив­нул он головой. - Но все рав­но, это очень странно. - Он вдруг по­ло­жил ей ру­ку на плечо. - Но раз ты уж на­ча­ла этот раз­го­вор. Рас­ска­жи все тол­ком, что она те­бе на­го­во­ри­ла. Только тол­ком, тол­ком. Стой! Ты ведь хо­чешь, чтоб я что-то по­нял, так? Ну вот и объясни мне, что и как.

    Она по­мол­ча­ла, по­ду­ма­ла.

    - У Кор­ни­ло­ва уже сло­жи­лась не­хо­ро­шая репутация, - ска­за­ла она не сразу. - При всех его раз­го­во­рах при­сутст­ву­ешь ты. При­сутст­ву­ешь, и слу­ша­ешь, и мол­чишь, то есть одоб­ря­ешь. Ты по­ни­ма­ешь, что это зна­чит?

    - Ну, ну, - ска­зал он, ког­да она замолчала. - Я слу­шаю, что же дальше? Кор­ни­лов мно­го бол­та­ет, я мол­чу. Но ка­кой-ни­будь раз­го­вор конк­рет­но на­зы­вал­ся? Фра­зы ка­кие-ни­будь, анек­до­ты, хох­моч­ки? Конк­рет­но, конк­рет­но. Тог­да-то, там-то.

    - Конкретно нет.

    - И все это Кла­ра те­бе рас­ска­за­ла, ког­да вы жда­ли се­год­ня ме­ня на ла­воч­ке. По­нят­но. Зна­чит, вот о чем с ней се­год­ня го­во­рил ди­рек­тор.

    - Директор? - ис­пу­га­лась она. - Не­уже­ли и ди­рек­тор что-то за­ме­тил? Тог­да это очень и очень серьезно. Вот до че­го те­бя до­вел Кор­ни­лов. Его пьяные вы­ход­ки. Гнать его на­до, и все!

    Он ле­ни­во ус­мех­нул­ся и лег с ней ря­дом.

    - Ладно, те­перь уж все рав­но позд­но. Да­вай-ка спать луч­ше.

    - Ты пос­лу­шай ме­ня, ты пер­вый и пос­лед­ний раз пос­лу­шай ме­ня. Я знаю, что ты ду­ма­ешь про ме­ня. Это­го ведь не скро­ешь. Мо­гу только ска­зать од­но - пси­хо­лог ты ни­ку­дыш­ный. Пи­са­тель из те­бя не по­лу­чил­ся. Но не в этом де­ло. Ес­ли бы ты имел ка­кую-то цель, что-ни­будь да хо­тел, че­го-то до­би­вал­ся. Но ведь ты ров­но ни­че­го не хо­чешь, ты только хо­дишь и треп­лешься, рис­ку­ешь го­ло­вой за сло­веч­ко, за анек­дот. Выс­ка­зы­ва­ешь свое не­до­вольство в фор­мах, опас­ных для жиз­ни. Ты, как го­во­рят юрис­ты, ис­точ­ник по­вы­шен­ной опас­нос­ти.

    Он отк­рыл гла­за.

    - Это для ко­го же я та­кой?

    - Ну хо­тя бы для тех, к ко­му ты об­ра­ща­ешься. Пой­ми, лю­ди поп­рос­ту бо­ят­ся. А ты по­ку­ша­ешься на их су­щест­во­ва­ние. В ми­ре сей­час хо­дит ве­ли­кий страх. Все все­го бо­ят­ся. Всем важ­но только од­но: вы­си­деть и пе­реж­дать.

    - Вот как ты заговорила, - ска­зал он удивленно. - А я-то ду­мал...

    - Ай, ты ду­мал! Про­тив­но! Ни­че­го ты обо мне не ду­мал и не ду­ма­ешь! Не зна­ешь ты ме­ня, и все! А ве­дешь ты се­бя, как ху­ли­га­нис­тый уче­ник. Зна­ешь, всег­да на­хо­дит­ся та­кой за­во­ди­ла в клас­се. Вста­ет, за­да­ет ехид­ные воп­ро­сы, класс го­го­чет, а он си­я­ет, вон, мол, ка­кой я ум­ник! Класс он, ко­неч­но, нас­ме­шит, учи­те­ля вго­нит в пот, но из шко­лы то­же вы­ле­тит пу­лей: ди­рек­то­ра та­ких не тер­пят. И им нап­ле­вать, кто прав - он или учи­тель, им важ­на дис­цип­ли­на. Пой­ми, не ты опа­сен, опас­но спус­кать те­бе все с рук. Опас­но то, что у те­бя уже по­яви­лись под­ра­жа­те­ли - они пой­дут дальше те­бя, хоть на пальчик, да дальше, а по­том и во­об­ще. Вот по­че­му в на­ше вре­мя и сло­во счи­та­ет­ся де­лом, а раз­го­вор - де­ятельностью. Есть вре­ме­на, ког­да сло­во - прес­туп­ле­ние. Мы жи­вем сей­час имен­но в та­кое вре­мя. С этим на­до ми­риться.

    - Сейчас ты за­го­во­ришь со мной о вой­не - не надо! - ска­зал он. - Ди­рек­тор с этим уже на­до­ел.

    - Не бой­ся, не за­го­во­рю, а прос­то спро­шу. Ты хо­ро­шо по­ни­ма­ешь, что ты де­ла­ешь? Те­бе что, очень до­рог этот Кор­ни­лов? Все эти его пьяные вы­ход­ки, те­бе они очень до­ро­ги?

    «Вот баба, - по­ду­мал Зыбин, - обя­за­тельно на­до бу­дет пре­дуп­ре­дить Корнилова», - и ска­зал:

    - Ну при чем же тут твой Кор­ни­лов? Что ты нас срав­ни­ва­ешь? Кор­ни­ло­ву нас­ту­пи­ли на хвост, вот он и орет дур­ным го­ло­сом. Нет, тут другое, - он по­тер се­бе переносицу. - Ты понимаешь, - про­дол­жал он уже мед­лен­но и за­дум­чи­во, под­би­рая слова, - ты го­во­ришь, что я треп­люсь, а я ведь мол­чу, я как ры­ба мол­чу, но тут вы все пра­вы, я чувст­вую, что не смо­гу так жить дальше. Не смо­гу, и все, как-ни­будь карк­ну во все во­ронье гор­ло, и тог­да уж дейст­ви­тельно от­ры­вай, как го­во­рит дед, под­ков­ки.

    - Ну за­чем же ты кар­ка­ешь, ес­ли по­ни­ма­ешь это? - спро­си­ла она недоуменно. - Что те­бе не хва­та­ет? Те­бе-то кто нас­ту­пил на хвост?

    - Стой, пос­лу­шай - я се­год­ня це­лый час дро­жал и про­щал­ся с жизнью. Бог его зна­ет, что я пе­ре­жил за то вре­мя, по­ка сто­ял и смот­рел на свое ок­но. Ка­кой ужас: в нем го­рит свет! Зна­чит, приш­ли по мою ду­шу. Да! Ни­че­го дру­го­го мне и в го­ло­ву не приш­ло! За­чем? По­че­му? За что? Да раз­ве я мог за­да­вать се­бе та­кие воп­ро­сы? Только ду­рак сей­час спра­ши­ва­ет: за что? Ум­но­му они и в го­ло­ву не при­дут. Бе­рут, и все. Это как за­кон при­ро­ды. Только я не мо­гу уже больше пе­ре­жи­вать это уни­же­ние, этот прок­ля­тый страх, что си­дит у ме­ня где-то под ко­жей. Че­го мне не хва­та­ет? Ме­ня са­мо­го мне не хва­та­ет. Я как ста­рый хри­пу­чий грам­мо­фон. В ме­ня за­ло­жи­ли семь или де­сять плас­ти­нок, и вот я хрип­лю их, как только ткнут пальцем.

    - Какие еще пластинки? - спро­си­ла она сер­ди­то.

    Он ус­мех­нул­ся.

    - А я их все мо­гу пе­рес­чи­тать по пальцам. Вот, по­жа­луйс­та: «Если враг не сда­ет­ся - его унич­то­жа­ют», «Под зна­ме­нем Ле­ни­на, под во­ди­тельством Ста­ли­на», «Жить ста­ло луч­ше, то­ва­ри­щи, жить ста­ло ве­се­лее», «Спа­си­бо то­ва­ри­щу Ста­ли­ну за на­ше счаст­ли­вое детст­во», «Луч­ший друг уче­ных, луч­ший друг пи­са­те­лей, луч­ший друг физ­культур­ни­ков, луч­ший друг по­жар­ни­ков - то­ва­рищ Ста­лин», «Са­мое цен­ное на зем­ле - лю­ди», «Кто не с на­ми, тот про­тив нас», «Иди­отс­кая бо­лезнь - бла­го­ду­шие». Все это вмес­те на­зы­ва­ет­ся «но­вый со­ветс­кий че­ло­век» и «чер­ты но­во­го со­ветс­ко­го че­ло­ве­ка». Ух, черт! - он уда­рил ку­ла­ком по ди­ва­ну.

    - Да, но че­го ж ты все-та­ки добиваешься? - спро­си­ла она. - Мир пе­ре­де­лать на свой лад не мо­жешь, при­ни­мать его та­ким, как он есть, - не же­ла­ешь. Он для те­бя плох. Не­оби­та­емых ост­ро­вов у нас не­ту, да те­бе их и не да­дут, ну, зна­чит?

    Она раз­ве­ла ру­ка­ми.

    - Значит! - от­ве­тил он твердо. - Значит! - По­до­шел к шка­фу и дос­тал простыни. - Зна­чит, моя до­ро­гая, что уж ско­ро ут­ро и на­до спать. Все! По­го­во­ри­ли!

    Она мед­лен­но по­ка­ча­ла го­ло­вой.

    - Я же те­бя люб­лю, ду­рак ты этакий, - ска­за­ла она задумчиво, - мне бу­дет очень труд­но те­бя по­те­рять, а ты это­го не по­ни­ма­ешь.

    Он лег на ди­ван, вы­тя­нул­ся и зак­рыл гла­за.

    - Вот ты ду­ма­ешь, что я всег­да не права, - ска­за­ла она.

    - Напротив, ты всег­да права, - от­ве­тил он уже сон­ным голосом. - Всег­да и во всем. В этом и все де­ло.

    Он спал и ду­мал: "Тут две бе­ды, пер­вая, что я те­бя то­же люб­лю, и здо­ро­во еще люб­лю, а это всег­да все пу­та­ет. Вто­рая в том, что ты пра­ва. Пош­лость-то всег­да пра­ва. Пом­нишь, я те­бе про­чи­тал Пуш­ки­на:

    Хоть в уз­кой го­ло­ве прид­вор­но­го глуп­ца

    Кутейкин и Хрис­тос два рав­ные ли­ца.

    Да для лю­бо­го здра­во­мыс­ля­ще­го Ку­тей­кин ку­да больше Хрис­та, Хрис­тос-то миф, а он - вот он. Он ис­ти­на! И, как вся­кая ис­ти­на, он тре­бу­ет че­ло­ве­ка це­ли­ком, со все­ми его пот­ро­ха­ми и ве­рой. Ис­канья кон­чи­лись. Мир ждал Хрис­та, и вот при­шел Хрис­тос-Ку­тей­кин, и ис­то­рия всту­пи­ла в но­вый этап. И зна­ешь, у не­го дейст­ви­тельно есть неч­то сверх­че­ло­ве­чес­кое. А я вот не ве­рю и по­это­му под­ле­жу не през­ре­нию, а унич­то­же­нию".

    Лина ни­че­го не от­ве­ти­ла, она только сде­ла­ла ка­кое-то не­яс­ное дви­же­ние ру­кой в сто­ро­ну ок­на, и тог­да он уви­дел то­го, кто си­дел в крес­ле и, нак­ло­нив­шись, вни­ма­тельно слу­шал их обо­их.

    - Вы, вид­но, на что-то намекаете, - ска­зал тре­тий, и усы его слег­ка дрог­ну­ли от улыбки. - Но, друг мой, на что б вы ни на­ме­ка­ли, пом­ни­те, ис­то­ри­чес­кие па­рал­ле­ли всег­да рис­ко­ван­ны. Это же прос­то бес­смыс­лен­но.

    Зыбин пог­ля­дел на не­го. Он не уди­вил­ся: при­сутст­вие его бы­ло со­вер­шен­но ес­тест­вен­ным. Да и не пер­вый раз­го­вор был этот. Вот уже с ме­сяц как он при­хо­дил сю­да поч­ти каж­дой ночью. И вот что уди­ви­тельно и страш­но - они каж­дый раз раз­го­ва­ри­ва­ли очень хо­ро­шо, по ду­шам, и Зы­бин был ис­пол­нен люб­ви, неж­нос­ти и поч­те­ния к это­му большо­му, муд­ро­му че­ло­ве­ку. Все не­до­уме­ние, пре­тен­зии и да­же его гнев и нас­меш­ка ос­та­ва­лись по ту сто­ро­ну сна - на­яву, а здесь был один тре­пет, од­но обо­жанье, од­но чувст­во гор­дос­ти за то, что он так лег­ко и сво­бод­но мо­жет го­во­рить с са­мым большим че­ло­ве­ком эпо­хи и тот по­ни­ма­ет его. Что это бы­ло? Ос­во­бож­де­ние от стра­ха? «Под­лость во всех жил­ках», как ска­зал од­наж­ды Пуш­кин, ког­да рас­ска­зы­вал о сво­ей встре­че с ца­рем, или еще что-ни­будь та­кое же подс­пуд­ное? Это­го он не знал и бо­ял­ся да­же га­дать об этом. Но сей­час он ре­шил рас­ска­зать все.

    - Мир зах­ва­чен мел­ки­ми людьми, - ска­зал он, при­жав ру­ки к груди. - Людьми, ви­дя­щи­ми не дальше сво­его са­по­га. Они - ме­лочь, при­дур­ки, пет­руш­ки, ку­тей­ки­ны, но мир гиб­нет имен­но из-за них. Не от си­лы их гиб­нет, а от сво­ей сла­бос­ти.

    Гость слег­ка раз­вел ру­ка­ми, он иск­рен­не не­до­уме­вал.

    - Нелогично, - ска­зал он. - Опять очень, очень не­ло­гич­но. Ку­тей­ки­ны? Пет­руш­ки­ны? Как же они мо­гут что-то де­лать про­тив во­ли на­ро­да? От­ку­да у вас та­кое през­ре­ние к не­му? Вот Уг­рюм-Бур­че­ев и тот ска­зал: «Сие от ме­ня, ка­жет­ся, не за­ви­сит».

    - Ах, - от­ве­тил Зы­бин горестно. - Не в то вре­мя при­шел ваш Бур­че­ев, в ис­то­рии бы­ва­ют та­кие эпо­хи, ког­да дос­та­точ­но щелк­нуть пальцем, и все за­ка­ча­ет­ся и за­хо­дит хо­ду­ном. А и щел­кал-то все­го-то кар­лик, ка­кой-ни­будь Тьер. Ведь Гит­лер-то кар­лик, и вок­руг не­го кар­ли­ки, а уми­рать он пош­лет нас­то­ящих лю­дей мо­ло­дежь! Цвет на­ции! Прек­рас­ных пар­ней! И это бу­дет смер­тельная схват­ка! Мо­жет быть да­же, са­мая пос­лед­няя.

    - Отлично, - ска­зал гость. - Вы, зна­чит, ве­ри­те, что она бу­дет пос­лед­няя. А что мы ее вы­дер­жим, в это вы ве­ри­те?

    - Я-то верю, - ска­зал Зы­бин и да­же вско­чил с дивана. - Я-то в это, как в Бо­га, ве­рю. Но по­че­му же вы не ве­ри­те сво­ему на­ро­ду? Вы же са­ми го­во­ри­те, у не­го есть что за­щи­щать. За­чем же тог­да арес­ты и тюрьмы? Ведь это ва­ша лю­би­мая пес­ня: «Как не­вес­ту Ро­ди­ну мы лю­бим». Так как же свя­зать то и это?

    Гость зас­ме­ял­ся. Он как-то очень доб­ро­душ­но, иск­рен­не зас­ме­ял­ся.

    - Молодой че­ло­век, мо­ло­дой человек, - ска­зал он. - Как же вы ма­ло зна­ете жизнь, а еще спо­ри­те с на­ми, ста­ри­ка­ми. Что­бы пост­ро­ить мост, на­до го­ды ра­бо­ты и нес­колько ты­сяч че­ло­век, а чтоб взор­вать его, дос­та­точ­но ча­са и де­сят­ка че­ло­век. Вот мы и до­би­ра­ем­ся до это­го де­сят­ка.

    - Да, да, знаю, слышал, - по­мор­щил­ся Зыбин. - И не от вас только слы­шал. Сен-Жюст еще ска­зал о сво­их жерт­вах: «Мо­жет быть, вы пра­вы, но опас­ность ве­ли­ка, и мы не зна­ем, где на­но­сить уда­ры. Ког­да сле­пой ищет бу­лав­ку в ку­че тру­хи, то он бе­рет всю гру­ду». Ви­ди­те, он хоть соз­на­вал­ся, что он сле­пой, а мы тут... Лад­но. Те­перь у ме­ня воп­рос о се­бе лич­но. За что вы унич­то­жи­те ме­ня?

    - За иди­отс­кую бо­лезнь - благодушие, - ска­зал гость любезно. - За то, что вы ос­та­етесь над схват­кой. А ведь ска­за­но: «Кто не со мной, тот про­тив ме­ня».

    Зыбин зас­ме­ял­ся то­же.

    - Ого! Вы уже ста­ли ци­ти­ро­вать Ма­яковс­ко­го! Раньше за ва­ми это­го не во­ди­лось. Не­уже­ли и он по­на­до­бил­ся сей­час в иг­ре?

    - Я, до­ро­гой мой, об­ра­зо­ван­нее, чем вы думаете, - ска­зал гость. - Это не Ма­яковс­кий, а Еван­ге­лие. Зря вы ис­пы­ты­ва­ете ме­ня.

    - Да, да, прос­ти­те, слу­ка­вил: Еван­ге­лие от Мат­фея, гла­ва 12, стих 30.

    - Ну вот ви­ди­те, ког­да и кем это уже бы­ло сказано, - ску­по улыб­нул­ся гость, - так что же вы здесь зря про­ха­жи­ва­етесь нас­чет Хрис­та и Ку­тей­ки­на? Хрис­ты из­ре­ка­ют и про­хо­дят, и стро­ить-то при­хо­дит­ся нам, Ку­тей­ки­ным. В этом все и де­ло. А вы нам ме­ша­ете, вот и при­хо­дит­ся вас...

    И он на­жал ка­кую-то кноп­ку.

    Звон был длин­ный и прон­зи­тельный, вош­ли двое, и один схва­тил Зы­би­на за пле­чо.

    Но он все-та­ки су­мел ска­зать то са­мое глав­ное, что хо­тел.

    - Весь вопрос, - ска­зал он, - сос­то­ит только в том, мож­но так или нет? Ес­ли нельзя, то вы пос­та­ви­ли мир пе­ред ямой. Бу­дет вой­на, го­лод, смерть, раз­ру­ше­ние. Пос­лед­ние лю­ди бу­дут вы­пол­зать от­ку­да-то и греть ла­до­ни око­ло раз­ва­лин. Но и они не ос­та­нут­ся в жи­вых. Но зна­ете? Я бла­гос­ло­вил бы та­кой ко­нец. Что ж? Че­ло­ве­чест­во слу­ка­ви­ло, сфальши­ви­ло, зас­лу­жи­ло свою ги­бель и по­гиб­ло. Все! Счет чист! Мож­но звать обезьян и все на­чи­нать сна­ча­ла. Но мне страш­но дру­гое: а вдруг вы пра­вы? Мир уце­ле­ет и проц­ве­тет. Тог­да, зна­чит, ра­зум, со­весть, доб­ро, гу­ман­ность - все, все, что вы­ко­вы­ва­лось ты­ся­че­ле­ти­ями и счи­та­лось целью су­щест­во­ва­ния че­ло­ве­чест­ва, ров­но ни­че­го не сто­ит. И тог­да де­мок­ра­тия прос­то-нап­рос­то глу­пая по­ба­сен­ка о гад­ком утен­ке. Ни­ког­да-ни­ког­да этот га­де­ныш не ста­нет ле­бе­дем. Тог­да, чтоб спас­ти мир, нуж­но же­ле­зо и ог­не­ме­ты, ка­мен­ные под­ва­лы и в них лю­ди с бра­унин­га­ми. И тог­да вы дейст­ви­тельно ге­ний, по­то­му что, нес­мот­ря на все на­ши штуч­ки, вы не пос­лу­ша­лись нас, не да­ли се­бя об­ма­нуть гу­ма­низ­мом! Вы вез­де­су­щи, как свя­той дух, - в каж­дом френ­че и па­ре са­пог я чувст­вую вас, ва­шу лич­ность, ваш стиль, ва­шу нес­ги­ба­емость, ва­ше по­ни­ма­ние зла и бла­га. С ка­ким през­ре­ни­ем и, ко­неч­но, с ва­ши­ми ин­то­на­ци­ями сей­час у нас про­из­но­сят «доб­рый». Да и не «доб­рый» да­же, а «доб­ренький». «Он доб­ренький, и все». «Он беск­лас­со­во доб­рый». «Он внек­лас­со­вый гу­ма­нист». «Доб­рый во­об­ще, спра­вед­ли­вый во­об­ще, спра­вед­ли­вый ко всем на све­те». Мож­но ли осу­дить еще больнее, вы­ру­гать хле­ще? Да, опас­ное, опас­ное сло­во «доб­рый»! Не­да­ром им Сер­ван­тес окон­чил «Дон Ки­хо­та»! Вы по­ве­ри­ли в пра­во ша­га­юще­го че­рез все и всех и по­это­му спас­ли нас от прос­то доб­реньких. А я не ве­рил вам - и по­это­му про­иг­рал все. Я дейст­ви­тельно раз­ла­гал, рас­слаб­лял, рас­ша­ты­вал, и нет мне мес­та в ва­шем ми­ре не­об­хо­ди­мос­ти. Вы не да­ли се­бя рас­сла­бить бла­го­ду­ши­ем, как бы хит­ро ни под­со­вы­ва­ли его вам на­ши об­щие вра­ги. По­это­му не­ту сильнее и чи­ще той прав­ды, ко­то­рую вы внес­ли в мир. Да­ви­те же нас, веч­ных сту­ден­тов и вольных слу­ша­те­лей фа­культе­та не­нуж­ных ве­щей. К ва­шим ру­кам и сол­датс­ким са­по­гам, ко­то­ры­ми вы топ­че­те нас, мы долж­ны при­па­дать, как к ико­не. Так я ска­жу, ес­ли вы пра­вы и вы­иг­ра­ете эту пос­лед­нюю вой­ну. Ох, как бу­дет страш­но, ес­ли кто-ни­будь из вас - Фю­рер или вы, Вождь, ее вы­иг­ра­ете. Тог­да мир про­пал. Тог­да че­ло­век осуж­ден. На ве­ки веч­ные, по­то­му что только ку­ла­ку он и слу­жит, только кну­ту и пок­ло­ня­ет­ся, только в тюрьмах и мо­жет жить спо­кой­но.

    Он го­во­рил и пла­кал, пла­кал и бил се­бя в грудь ку­ла­ком. Он разб­ро­сал все по­душ­ки, и тог­да кто-то, сто­ящий ря­дом-и не­ви­ди­мый, су­ро­во ска­зал:

    - Ну брось! Что ты раз­ре­вел­ся? Ты же от­лич­но зна­ешь, что не вы­иг­ра­ет ни тот, ни дру­гой, ни тре­тий, вы­иг­ра­ем мы с то­бой. Стра­на! На­род! Ты! Ди­рек­тор! Кла­ра! Кор­ни­лов! Дед! Да­ша! Ты же пов­то­ря­ешь это се­бе каж­дый день! Зна­ешь, я бо­юсь за те­бя - как ночь, так у те­бя этот бред! Нельзя так, нельзя, опом­нись!

    А звон все про­дол­жал­ся.

    От это­го зво­на он и прос­нул­ся. Всю ком­на­ту за­ли­ва­ло ран­нее, тон­кое, прох­лад­ное солн­це. Со­седс­кая чер­ная кош­ка си­де­ла на по­до­кон­ни­ке и в ужа­се гля­де­ла на не­го. Он про­тя­нул ру­ку, и она мгно­вен­но ис­чез­ла. Ли­ны не бы­ло. Только на сту­ле ле­жа­ла па­ра ее шпи­лек. Заз­во­нил те­ле­фон. Он под­нял труб­ку и ус­лы­шал го­лос Кла­ры.

    - Георгий Ни­ко­ла­евич, вы опаз­ды­ва­ете уже на пол­ча­са, так по­едем или нет?

    - Да, да, - крик­нул он поспешно. - Я сей­час же... Вы где, у сто­ро­жа? От­лич­но. Он спит? Нет, нет, не бу­ди­те. Там у не­го в шка­фу... Ну хо­ро­шо, я сам.

    Он опус­тил труб­ку на ры­чаг и с ми­ну­ту про­си­дел так не­под­виж­но, ста­ра­ясь от­де­лить явь от сна. Все сто­яло пе­ред ним с оди­на­ко­вой яс­ностью и дос­то­вер­ностью - ок­но, раз­го­вор за сто­лом, раз­го­вор на ди­ва­не, то, что бы­ло раньше, то, что бы­ло пос­ле. «И что это он за­час­тил ко мне?» - по­ду­мал он.

    - Ох, не к доб­ру это! - ска­зал он вслух и на­чал со­би­раться.

    Клара жда­ла его. На ней был по­ход­ный кос­тюм, ландш­тур­мов­ка и по­ле­вой би­нокль на рем­не че­рез пле­чо. Ря­дом на ска­мей­ке ле­жа­ла его сум­ка с про­дук­та­ми. Сто­рож си­дел ря­дом, гром­ко зе­вал и ку­ла­ком рас­ти­рал гла­за. Он всег­да про­сы­пал­ся на за­ре.

    - А я бо­ялась, что вы опоздаете, - ска­за­ла Клара. - Бе­ри­те ме­шок и идем­те. В семь трид­цать с про­дук­то­вой ба­зы от­хо­дит на Или кол­хоз­ная пя­ти­тон­ка. Мы ее еще зас­та­нем, ес­ли по­то­ро­пим­ся.

    Он лег­ко под­нял сум­ку, пе­ре­ки­нул ее че­рез пле­чо и ска­зал:

    - Наверняка зас­та­нем, пой­дем­те.

    Шофер сса­дил их у прав­ле­ния кол­хо­за. Он ра­бо­тал не­дав­но и по­это­му ни­ко­го тут не знал. «Справку, - ска­зал он, - мож­но бы­ло бы на­вес­ти у бух­гал­те­ра». Но бух­гал­те­ра не бы­ло, по­ехал по точ­кам, на его мес­те си­де­ла ла­реч­ни­ца, но она ни­ко­го не зна­ла.

    - Вот Са­вельев, тот со дня ос­но­ва­ния работает, - ска­за­ла она на его воп­рос, у ко­го мож­но дос­тать спис­ки рыбаков. - У не­го все ве­до­мос­ти. А я тут не­дав­но. А что, раз­ве на ко­го жа­ло­ба по­да­на?

    Так Зы­бин от нее ни­че­го и не до­бил­ся. Ког­да они с Кла­рой выш­ли на ули­цу (се­рые сы­рые пес­ки, рыт­ви­ны и на са­мом греб­не буг­ра над об­ры­вом прав­ле­ние - вот эта гу­дя­щая от вет­ра фа­нер­ная ко­роб­ка), так вот, ког­да они выш­ли из прав­ле­ния, Кла­ра спро­си­ла:

    - Теперь ку­да?

    Он сел на лав­ку и рас­пус­тил рем­ни на сум­ке.

    - У вас ни­ка­ких экст­рен­ных дел нет? Ни­че­го та­ко­го се­год­ня у вас в му­зее не предвидится? - Она по­ка­ча­ла головой. - Тог­да сой­дем вниз и прой­дем по бе­ре­гу. Там вез­де ры­бац­кие зем­лян­ки. В лю­бой нам ска­жут, где Са­вельев.

    ...Великая ти­ши­на и спо­койст­вие об­ня­ли их, как только они спус­ти­лись к ре­ке. Здесь бы­ло все иное, чем там, на буг­ре. Мед­лен­ные гли­нис­тые во­ды тек­ли не­ве­до­мо ку­да, та­инст­вен­но изог­ну­тые де­ревья сто­яли над ни­ми. Узенькая тро­пин­ка хрус­тит и ко­лет но­ги. Бе­рег взмыл ко­со вверх и на­вис жел­ты­ми, зе­ле­ны­ми и си­ни­ми глы­би­на­ми. Ти­хо, мрач­но и спо­кой­но. И он то­же при­тих, за­молк и стал ду­мать о Ли­не. Вер­нее, он да­же не ду­мал, он прос­то пе­ре­жи­вал ее сно­ва.

    «Открой глаза», - ска­зал он Ли­не, ког­да все кон­чи­лось.

    Она пос­луш­но отк­ры­ла гла­за и пос­мот­ре­ла на не­го ти­хим и ка­ким-то ис­чер­пы­ва­ющим взгля­дом. Са­ма приш­ла и пос­ту­ча­ла. И влез­ла в ок­но. Та­кая гор­дая, хит­рая, выс­кальзы­ва­ющая из вся­ких рук. И он вспом­нил са­мое дав­нее - ка­кой она бы­ла тог­да, на бе­ре­гу мо­ря, в день расставанья, - рез­кая и злая, все сплошь ост­рые уг­лы, обид­ные фыр­канья, нас­меш­ки. Как это все не по­хо­ди­ло на вче­раш­нюю ночь.

    - Георгий Николаевич, - поз­ва­ла Кла­ра сза­ди.

    Он ос­та­но­вил­ся. Ока­зы­ва­ет­ся, за сво­ими мыс­ля­ми он шел все быст­рее и быст­рее и ушел так да­ле­ко, что приш­лось его до­го­нять. Она тя­же­ло ды­ша­ла. Во­ло­сы лез­ли на гла­за. Она про­ве­ла ру­кой по ли­цу, отб­ра­сы­вая их.

    И вдруг поч­ти ис­те­ри­чес­кая неж­ность и чувст­во ви­ны ох­ва­ти­ли его.

    Он схва­тил ее за ру­ку.

    - Кларочка, - ска­зал он. - Я ведь совсем... - И он хо­тел ска­зать, что он сов­сем, сов­сем за­был о ней, и осек­ся.

    Он не за­был о ней. Он прос­то ду­мал о Ли­не. Он знал за со­бой это - ког­да за­ду­мы­ва­ет­ся, то бе­жит. Чем больше за­ду­мы­ва­ет­ся, тем быст­рее бе­жит.

    - Ничего, - ска­за­ла Кла­ра и ски­ну­ла рюкзак. - Только жар­ко уж очень.

    Зной здесь, у ре­ки, был су­хой, не­под­виж­ный, сжи­га­ющий, как в большой печ­ке.

    - Этот че­ло­век сза­ди, по-мо­ему, нас догоняет, - ска­за­ла Кла­ра.

    Зыбин ог­ля­нул­ся. Че­ло­век под­нял ру­ку и по­ма­хал им.

    - Да, действительно, - ска­зал Зыбин, - до­го­ня­ет.

    - Может быть, это и есть Са­вельев?

    - Может быть. По­дож­дем!

    - Ух! - ска­зал че­ло­век подходя. - Сов­сем прис­тал. Ну и ша­ги у вас. Труд­но вы­тер­петь, а еще с сумками. - Он вы­нул пла­ток и об­тер им ли­цо.

    Это был мо­ло­дой па­рень, ро­зо­вый, круг­ло­ли­цый, си­нег­ла­зый, по­хо­жий на Кольцо­ва.

    - Это вы при­хо­ди­ли в правление? - спро­сил он.

    - Да, - от­ве­тил Зы­бин, смот­ря на него. - Мы.

    - А только что вы уш­ли, и бух­гал­тер при­шел. Он вас ждет.

    Зыбин пог­ля­дел на Кла­ру.

    - Что ж, пойдем? - спро­сил он ее впол­го­ло­са.

    - Зачем ид­ти? Поедем, - улыб­нул­ся парень. - Он мне ве­лел за ва­ми бечь, а сам в ма­ши­не ждет.

    Зыбин пос­мот­рел на вы­со­кий бе­рег.

    - А где же мы под­ни­мем­ся?

    - А вот дальше, у мерт­во­го де­ре­ва, ле­сен­ка есть, - объяснил парень. - Дай­те-ка ва­ши сум­ки.

    Он подх­ва­тил обе сум­ки и улыб­нул­ся.

    - О! - ска­зал он с уважением. - Булька­ет!

    - А там и за­кус­ка есть, - от­ве­тил Зы­бин.

    - Неплохо, - зас­ме­ял­ся парень. - А у нас вто­рой день сто­ит ла­рек зак­ры­тый - пе­ре­учет.

    - А ти­хо-то у вас, - ска­зал Зы­бин. Те­перь он шел не­то­роп­ли­вым ша­гом и опять чувст­во­вал не­обыч­ный прос­тор, ти­ши­ну и спокойствие. - А ведь сю­да го­род хо­те­ли пе­ре­нес­ти, Кларочка, - ска­зал он. - Вот в эту степь. Это пос­ле зем­лет­ря­се­ния 909 го­да. Хо­ро­шо, что Зен­ков отс­то­ял. Зен­ков - это тот, ко­то­рый со­бор выстроил, - объяснил он пар­ню.

    - Замечательный человек, - с го­тов­ностью подх­ва­тил парень. - Го­во­рят, в со­бо­ре этом ни од­но­го гвоз­ди­ка нет. Все са­мо со­бой дер­жит­ся.

    - Ну, это, по­ло­жим, враки, - от­ве­тил Зы­бин. И вдруг ос­та­но­вил­ся. Пе­ред ним из-за по­во­ро­та по­яви­лось нес­колько не­вы­со­ких де­ревьев с ост­ры­ми зе­ле­ны­ми листьями не­обы­чай­ной неж­нос­ти и хруп­кос­ти; ог­ром­ные ма­то­во-бе­лые цве­ты лез­ли на ма­куш­ку, сва­ли­ва­лись с сучьев. Они ви­се­ли гроздьями и бы­ли пыш­ны­ми, ог­ром­ны­ми, блес­тя­щи­ми, как елоч­ные ук­ра­ше­ния. То есть каж­дый цве­ток не был ог­ром­ным, он был кро­шеч­ным, но вся шап­ка бы­ла ог­ром­ной, как те­ат­ральная люст­ра. А цвет у шап­ки был та­ло­го мо­ло­ка: ма­то­вый и чуть мо­лоч­но-жел­тый. Ниг­де Зы­бин не ви­дел ни­че­го по­доб­но­го.

    - Что это за деревья? - спро­сил он.

    - А мертвые, - от­ве­тил парень. - За­ду­шен­ные.

    - Но на них же листья и цветы, - ска­зал Зы­бин.

    - А вы по­дой­ди­те, подойдите, - ска­зал па­рень.

    Это бы­ла дейст­ви­тельно мерт­вая ро­ща, сто­яли тру­пы де­ревьев. И да­же дре­ве­си­на у этих тру­пов бы­ла не­жи­вая, мерт­вен­но-си­зая, се­реб­рис­то-зе­ле­ная, с об­ва­лив­шей­ся ко­рой, и ко­ра то­же лу­пи­лась, ко­ро­би­лась и прос­то от­ле­та­ла, как от­мер­шая ко­жа. А по всем мерт­вым су­кам, вы­ги­ба­ясь, полз­ла гиб­кая, хват­кая, хлест­кая змея - по­ви­ли­ка. Это ее лис­ти­ки ве­се­ло зе­ле­не­ли на мерт­вых сучьях, на всех му­чи­тельных раз­вил­ках их; это ее цве­ты гроздьями мельчай­ших при­сос­ков и щу­пальцев, уди­ви­тельно неж­ные и спо­кой­ные, ви­се­ли на сучьях. Они бы­ли так чуж­ды этой су­ро­вой и чест­ной смерт­ной бед­нос­ти, что ка­за­лись поч­ти ос­ле­пи­тельны­ми. Они бы­ли как взрыв че­го-то ве­ли­ко­леп­но­го, как мрач­ный и вол­шеб­ный сек­рет этой мерт­вой ре­ки и су­хой до­ли­ны ее. В этом ле­су бы­ло что-то срод­ное из­буш­ке на курьих нож­ках, или кла­ду Ка­щея, или по­лю, усе­ян­но­му мерт­вы­ми кос­тя­ми.

    - Страшное дело, - ска­зал Зыбин. - Вы по­ни­ма­ете, Кла­роч­ка, они же мерт­вые. Их по­ви­ли­ка за­ду­ши­ла.

    Клара ни­че­го не ска­за­ла, только мот­ну­ла как-то го­ло­вой.

    - И она то­же погибнет, - ска­зал Зыбин, - только она не зна­ет об этом. Она та­кая же смерт­ная, как и они. Вот выпьет их до кап­ли и сдох­нет.

    И вдруг ска­зал:

    - Смотрите, их двое, и ма­шут нам. Сю­да идут!

    Действительно, с го­ры спус­ка­лись два че­ло­ве­ка. Один, вы­со­кий, с пла­щом че­рез ру­ку, впе­ре­ди, дру­гой, низ­кий, в пла­ще и в шля­пе, сза­ди. Он был кри­во­но­гий, как так­са.

    Зыбин су­нул ру­ки в кар­ма­ны и встал не­под­виж­но, ожи­дая их. Кла­ра по­дош­ла и об­ло­ко­ти­лась о ствол мерт­во­го де­ре­ва. Па­рень мол­чал. Два че­ло­ве­ка! Два че­ло­ве­ка!! Два че­ло­ве­ка шли мол­ча, не ос­та­нав­ли­ва­ясь и не пе­ре­го­ва­ри­ва­ясь. По­ход­ка их бы­ла тя­же­лая и не­то­роп­ли­вая.

    «Хорошо; что я ос­та­вил браунинг, - по­ду­мал вдруг Зыбин. - На­до бы...» Но мысль мелькну­ла и про­па­ла.

    «Надо бы­ло обя­за­тельно встре­титься с Линой, - по­ду­мал он поч­ти бессмысленно. - Бо­же мой, как у ме­ня все не­ле­по по­лу­ча­ет­ся! И как тог­да бы­ло хо­ро­шо на мо­ре!»

    И он сей­час же уви­дел бе­лую сте­ну го­родс­ко­го му­зея на са­мом бе­ре­гу, ста­рую ры­жую пуш­ку у вхо­да на кам­нях, ма­ленько­го че­ло­ве­ка с указ­кой в ру­ке - это вдруг на мгно­ве­ние приш­ло к не­му, сог­ре­ло его, и он улыб­нул­ся.

    Клара сто­яла у де­ре­ва и не­под­виж­но и прис­тально смот­ре­ла на приб­ли­жа­ющих­ся. Он к ней об­ра­тил­ся с чем-то, она не от­ве­ти­ла.

    Первым к Зы­би­ну по­до­шел тот кри­во­но­гий, что шел сза­ди, вы­со­кий ос­та­но­вил­ся по­одаль и с лю­бо­пытст­вом ог­ля­дел Кла­ру. Всю, с ног до го­ло­вы. У кри­во­но­го­го бы­ли кур­ча­вые чер­ные во­ло­сы, гус­тые бро­ви, срос­ши­еся на пе­ре­носье, ост­рый ма­ленький под­бо­ро­до­чек, быст­рые, ост­рые мы­ши­ные глаз­ки. А в об­щем - чах­лое, нич­тож­ное ли­чи­ко.

    - Здравствуйте, - ска­зал он.

    - Здравствуйте, - от­ве­тил Зы­бин.

    - Жарко, - ска­зал ма­ленький и рас­стег­нул плащ (по­ка­за­лись крас­ные нашивки). - То­ва­рищ Зы­бин? Мы не дой­дем с ва­ми до ма­ши­ны? Нуж­но по­го­во­рить.

    - А вы что, из правления? - спро­сил Зы­бин, слов­но про­дол­жая ка­кую-то иг­ру, и взгля­нул на Кла­ру. Она мол­ча сто­яла у де­ре­ва и смот­ре­ла на них.

    - Из правления, - мно­гоз­на­чи­тельно улыб­нул­ся кри­во­но­гий и, обер­нув­шись, пос­мот­рел на вы­со­ко­го. Тот все так же мол­ча рас­смат­ри­вал Кла­ру.

    - Ну что ж, по­жа­луй, при­дет­ся ехать, - ска­зал Зы­бин.

    Он вы­нул из кар­ма­на де­сят­ку и про­тя­нул Кла­ре.

    - Дойдете до прав­ле­ния, там най­де­те по­пут­ную ма­ши­ну. По­езд бу­дет только вечером, - ска­зал он де­ло­ви­то.

    - Ну за­чем же та­кую кра­си­вую де­вуш­ку зас­тав­лять по та­кой жа­ре что-то искать, - серьезно ска­зал кривоногий. - Мы до­ве­зем ее. Да, впро­чем, вы са­ми до­ве­зе­те. Нам ведь вас только на па­ру слов.

    - Я сей­час же пой­ду к ди­рек­то­ру, Ге­ор­гий Николаевич, - ска­за­ла она. - Они да­дут нам прос­титься?

    - Ай-ай-ай! - улыб­нул­ся кри­во­но­гий (вы­со­кий по-преж­не­му сто­ял мол­ча и неподвижно). - Вы смот­ри­те, как они нам не до­ве­ря­ют.

    - Ничего, - ска­зал вы­со­кий снисходительно, - пос­та­ра­ем­ся зас­лу­жить их до­ве­рие.

    Клара вдруг ух­ва­ти­ла Зы­би­на за пле­чо.

    - Слышите! Пусть предъявят до­ку­мен­ты, слышите! - крик­ну­ла она. - Так мы ни­ку­да не пой­дем.

    Кривоногий улы­бал­ся все лас­ко­вее и лас­ко­вее. От это­го все чер­ты, мел­кие, хищ­ные и нез­на­чи­тельные, сбли­жа­лись, и ли­цо те­перь ка­за­лось поч­ти чер­ным.

    - Если предъявлять, то нач­нем уж с вас, - ска­зал вы­со­кий, приближаясь. - Пас­порт у вас с со­бой?

    - Но до­мой-то вы ее, вер­но, доставите? - спро­сил Зы­бин.

    - Ну конечно, - рав­но­душ­но ус­по­ко­ил его высокий. - У нас две ма­ши­ны.

    - А ор­дер при вас? - спро­сил Зы­бин ни­зенько­го и вы­нул пас­порт. Вы­со­кий взял его, отк­рыл, зак­рыл и су­нул в кар­ман.

    - Ну а как же? - уди­вил­ся низенький. - Мы, Ге­ор­гий Ни­ко­ла­евич, свя­то вы­пол­ня­ем за­кон. Мы сде­ла­ем что-ни­будь не так, а по­том вы нас за­тас­ка­ете по про­ку­ро­рам. Зна­ем мы это! Нет, у нас все в по­ряд­ке.

    Высокий вы­нул из сум­ки но­венький свер­ка­ющий бланк. Сло­во «ордер» выг­ля­де­ло как за­го­ло­вок. Под­пись бы­ла го­лу­бая, фак­си­мильная. Его фа­ми­лию впи­са­ла от ру­ки круг­лым, поч­ти уче­ни­чес­ким по­чер­ком ка­кая-то мо­ло­дая сек­ре­тар­ша, неж­ная ма­ми­на доч­ка.

    Зыбин пос­мот­рел, кив­нул го­ло­вой, от­дал ор­дер и по­вер­нул­ся к Кла­ре.

    - Ну что ж? Да­вай­те хо­ро­шенько поп­ро­ща­ем­ся, Кла­роч­ка! Можно? - спро­сил он вы­со­ко­го.

    - Да, по­жа­луйс­та, пожалуйста, - вспо­ло­шил­ся кри­во­но­гий.

    - Да ра­ди Бога, - рав­но­душ­но ска­зал вы­со­кий.

    И они оба слег­ка отош­ли к мерт­вой ро­ще.

    

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

    

1

    

    О му­за ис­то­рии Клио!

    

    Зыбин креп­ко спал, и ему сни­лось Чер­ное мо­ре и тот го­ро­диш­ко, в ко­то­ром он три го­да на­зад про­жил це­лых два ме­ся­ца.

    Город этот был ма­леньким, гряз­неньким, с улоч­ка­ми-за­ко­улоч­ка­ми, то в го­ру, то под го­ру, с ла­воч­ка­ми-при­ла­воч­ка­ми, с са­да­ми-са­доч­ка­ми и, на­ко­нец, с ку­рорт­ным ба­зар­чи­ком над са­мым-пре­са­мым мо­рем.

    До по­луд­ня этот ба­зар­чик дре­мал, а пос­ле обе­да вдруг ста­но­вил­ся са­мым шум­ным и ве­се­лым мес­том го­ро­да. На се­ред­ку его вы­ка­ты­ва­лись два ду­бо­вых бо­чон­ка, ус­та­нав­ли­ва­ли их на коз­лы, и уса­тый грек в бе­лом фар­ту­ке, веч­но под хмельком, с шу­точ­ка­ми-при­ба­уточ­ка­ми уго­щал всех же­ла­ющих нас­то­ящим порт­вей­ном и ма­де­рой. Па­ра ста­ка­нов - пол­тин­ник, пять ста­ка­нов - рубль; за два руб­ля - по­ка на­зад не пой­дет.

    Вино бы­ло мут­ное, теп­лое, пах­ло оно пе­ре­го­ре­лым са­ха­ром, и от не­го, вер­но, под­таш­ни­ва­ло, но все рав­но к ве­че­ру иша­чо