Отзывы зрителей о спектакле "Карамазовы"
Когда ты слишком долго с чем-то
прощаешься – разлука становится нереальной. Нет, не просто невозможной, а –
немыслимой.
Приходит миг, когда нужно… Да вот хоть собрать себя в кулак. И не оглянуться. Укрыть
в самом надежном убежище – в душе. Сберечь. И не возвращаться.
Прощальная
Сначала
неутешительные итоги:
«Что ж за душа в нас такая? Что ж за
сердце? Саморазрушением спасаемся и в мучениях счастливы.
Глаза заволокло, слова вымолвить не смеем, грудь разрывается
от боли, а мы – … счастливыыыы… Лицо искажено, сердце
убежать норовит, себя, свою сущность, слезами переполненную, вместить не можем,
а на губах – … улыбка. Дрожит, неверная, но держится, не сходит. Как
верста в бурю, как пламя всполохами в порывах вспыхивает, гаснет на мгновенье и
лишь сильней разгорается. Гулкий перестук пульса в ушах да порывистый взмах к
щеке. Всё. Счастливы. Прожили, пронесли, продышали в унисон, сердце в такт
усмирили, жаром из глаз обожгли. Взгляд – как бритва. Вспарывает тугую массу
зала. Счастливы. Тобою, телом, духом и... чудом твоим, Театр. Пусть не поймут.
Сами понять бы рады. Не в силах. Истощены и переполнены. Просто – счастливы.
Быть со-временником. Осознание ценности приходит со
временем. Главное - во-время.
Со-временник - во-время».
Вот и все,
что удалось сказать до сегодняшнего печального момента. Что ж, открываем карты.
Чтобы
как-то себя подбодрить, начну издалека.
Знаете,
чего мне всегда не хватало в этой постановке? (Удивлены?
Ожидали вязкие потоки панегириков и патоки?)
Обоснованности Алешиного бунта с колбасным обрезком и водочными глотками.
Как-то слишком внезапно он происходит. Ведь не сценой же женской драки, в самом
деле, был так сражен юный отпрыск славного семейства? Понимаю, что ухожу в
непривлекательные дебри таинства «сопричастных»: смотревших спектакль и читавших
книгу. Простите. Сегодня, правда, можно. Я же говорю, чего мне не хватило. И
это вовсе не означает оправданности желания.
Задача
усложняется. Перехожу к персонажам. (Замечу в скобках, что буду говорить лишь о впечатлении именно от
сегодняшнего спектакля. Это важно).
Какой же
милый Григорий (Е.И.Байковский)! Трогательный
сказочный добрейший мишка, предел детских грёз о заботливом огромном и нежном
взрослом друге. Ворчливом и устаревшем. Чудаковатом и чудесном. Таком незаменимом и таком НЕценимом.
Воспринимаемом как данность при счастливом обладании.
И немечтаном при обыденном отсутствии. Настоящем и верном. Единственный Митин отец.
Сегодня
поразил пан Муссялович
(И.Марычев). Оказывается, вот какого пана полюбила Грушенька!
Вот теперь – верю. Не холодного и расчетливого, самовлюбленного, самоуверенного
и безразличного. А вот такого: нелепого всклокоченного подросшего Карлсона, теплого и не уверенного ни в чем, запутавшегося,
импульсивного, глуповатого и земного. И вся иностранность
его вмещается в нехитрое смущенное заплетание
языка. Приятно познакомиться, пан.
Трифон Борисыч
(В.В.Власов) – бесшабашный соратник и верный организатор
знаменитых на всю округу загулов. И как же не хочется верить в его
меркантильность, подтверждаемую промелькнувшей в Митиной речи деталью о
вскрытых половицах!
Спасибо
язвительному и точному Прокурору (И.К.Кашинцев), жадному до справедливости Исправнику (В.Запорожский и В.Ковалев), неопытному и горячему Следователю (А.Гусев и О.Харитонов).
От Председателя суда и говорящего его
голосом Великого инквизитора (Ю.Никулин) пробирает неизбежный
мороз. Ты начинаешь побаиваться самого себя, но доводы мудрого разочарованного
старца в немом споре с молчаливым Спасителем вдруг кажутся вполне
убедительными, а разящие Ивана реплики – страшными.
Знаете,
сегодня была потрясающая мадам Хохлакова (С.В.Немоляева)!
Удивительно точный пугающий образ равнодушной заинтересованности. Вздорной,
любопытной, нервозной и крайне поверхностной натуры.
Ну а где маманька – недалеко
и чадо. :) Радующее своим постоянством попадание в цель от А.Семеновой (Лиза Хохлакова). Неизменно
светлая приятная встреча с милым романтичным и трепетным юным существом.
И старец Зосима (И.Л.Охлупин) (та самая жажданная в начале этой записки Алешина мУка)
в этот раз был таким понимающим и всепрощающим провидцем. Такой, наверно, и мог
в волнении ожидать решимости Л.Н.Толстого войти в келью, а, значит, –
вернуться. (Всё, больше не отвлекаюсь).
Парочка Смердяков-Марья Кондратьевна (С.Удовик –
А.Ардова/О.Ергина) – жестокий марионеточно-подобный тандем
привычных к мелкой акватории рыбешек. Не довелось им увидеть морские просторы,
поражающие бескрайностью и неизбежным одиночеством. Недолгий заплыв – короткий
нерест… Она бы и рада такому счастью. Так ведь нет: вкусил Пал Федорыч яда душевных терзаний – и конец несложной и такой
предсказуемой сказке.
Блистательный
обитатель ада, неисправимый и деятельный приспешник
духовных перерождений. И в то же время, сменив лишь перчатки, – адвокат
погибающей невинности (что очень, очень, очень характерно!) в исполнении Д.Спиваковского. Не знаю, не видела ни одного зрителя,
не опаленного огнем его игры.
Федор Палыч, собственно, – отец, источник страданий и скорбей
своих сыновей (А.С.Лазарев). Мне нравится, когда от его ёрничанья, фривольной
игры на публику, шутовства становится жутко и смех комком замерзает в горле: «И
вот эта беда называется отцом?»
Катерина Ивановна (О.Судзиловская) очень тонко чувствует ритм фоновой музыки, а, значит,
и мелодию постановки. Очень сложную, гибкую, полную модуляций музыку Шнитке. И отсюда – простроенные меткие импульсные движения.
Хватающаяся за
спасительную луковку Грушенька (Д.Поверенова) нарисована порывистой идущей от
самого сердца и потому нелогичной, непредсказуемой в своих поступках фигурой.
Временами удается взглянуть на нее влюбленными Митиными глазами. И это большая
победа.
Всё?
Говорят, некуда отступать? Братья…
Я не собираюсь перелопачивать созданные
Достоевским образы. Крайне неблагодарное и обреченное на провал занятие.
Алеша (С.Щедрин). Даже в отсутствие пронзительных
авторских сцен с Колей Красоткиным и Илюшей, глядя на
младшего из братьев, ощущаешь невероятную ранимость, уязвимость и даже какую-то
нежизнеспособность персонажа. Будто в агрессивной среде, на мерзлой почве, в
чаду Скотопригоньевска свершается чудо – из тонкого
хилого стебелька расцветает великолепный цветок.
А если вы
не видели до сих пор рвущего зрительскую душу мучительными картинами
равнодушной действительности Ивана (И.М.Костолевский)
– вам нужно срочно бросать все и мчаться в кассу театра. Искренне говорю. Вам
кажется, что осталось ничтожное количество явлений, способных вызвать ваш ужас?
Это означает лишь то, что вы не слышали пропущенную через самое существо пылкую
речь о слезе ребенка. Кстати, а вы помните, сколько лет Ивану? Где-то около 25.
Да. Да! Я уверена, такая неоглядная глубина возможна. Это не выдумка автора. Мы
привыкли считать среднего сына интеллектуалом, холодным и сытым наблюдателем
развивающейся драмы. Так вот здесь – не то. Его пространные философские
рассуждения, может быть, впервые становятся мучительным поиском, полным ошибок,
заблуждений и страданий. Он по-карамазовски
обозревает обе бездны одновременно и в ужасе отшатывается от
только ему открывшегося, покорившегося понимания
природы семейного характера. Не выдерживает обрушившегося груза. Пропадает. И
вы становитесь свидетелями этой пытки.
Митя (М.И.Филиппов). Скажу по секрету: старший брат оставался
единственным, тщательно обходимым всякими отзывами и откликами. А что можно
сказать, если ты готова босиком бежать за гонимым по стылому этапу возком с
несчастным арестантом, заложником Зосимовского земного поклона? Немые кричащие
сцены. Истерзанный затравленный взгляд. Бездонность расширенных безгласных
зрачков. На сцене разыгрываются трагедии, рушится мир, осыпаются стереотипы о
незыблемости принципов, а ты заворожено бездыханно следишь за каждым движением
лишь одного человека. И его напряжение, сгруппированность
чудесным образом, как в зеркале, отражаются в незаметном одиноком среди сотен
людей зрителе. Немыслимые скачки: от безудержного веселья цыганского танца с
залихватски прижатой ко лбу ладонью – до сжатого в комок обхваченного старым
одеялом растерзанного первым страданием тела. А «тыканье» сторожей? Скажете,
незнакомо? Что ж, ваше счастье. И словно жестокая определенность кованых
кандалов настигает осознание: Митя не спасется. Открытый финал, как никогда,
прозрачен. И никакие волшебные средства в виде всемогущего Катенькиного
состояния не в силах помочь. Он уже погиб. Вот сразу за появлением троицы
правосудия. Мне бы поверить, да неизжитая российскость не дает.
Всё. Нарыв
прорван. Прощайте, «Карамазовы». Прощайте, братья. Нет. Не так. До встречи.
Когда-нибудь. Только в качестве великой награды.
Сижу, покусываю
косточку пальца, думаю. «Карамазовы». Симфония страстей. Знаете, сразу сложно
охватить весь спектакль. Он большой, т.е. ёмкий. Роман-то – глыбина!
Выходя, краем уха, слышала два диаметрально противоположных мнения.
«Великолепно!
Интереснее и лучше фильма!»
«Господи,
балаган какой-то сотворили…»
А мне вот
сложно однозначно определить свое отношение к спектаклю в целом. Он у меня… Он
у меня перекрылся фигурой Дмитрия Карамазова.
Нет, хороши
все Карамазовы! И холодноватый, слегка усталый от жизни, слегка
циничный Иван (Костолевский). И чистая душа – Алеша (молодой актер – Сергей
Щедрин). Знаете, он особенно хорош в сцене с Лизочкой
Хохлаковой – очаровательная молодая актриса, такой
солнечный лучик (Алена Семенова).
И гаденько
ёрничающий старый циник и сластолюбец Федор Павлович
(Лазарев).
Очень хорош
Смердяков (Сергей Удовик).
И сразу
парой к нему Черт – Защитник на процессе (Спиваковский).
Сейчас
объясню почему «парой». Дело в том, что в моем «эталонном спектакле», а сами
понимаете, подростковые потрясения вещь серьезная, Смердякова и Черта играл
один актер – Бортников. Это был шок. И у меня было серьезное опасение, что
перешибить то впечатление будет сложно. Не скажу, что затмили. Просто
невозможно. Именно из-за контраста, когда один человек из юродивого, блажного, убогого уродца (а Бортников был необыкновенно
интересен внешне, куда что девалось), превращался в черта. Причем, по
ощущениям, главного черта в иерархии. Но Удовик и Спиваковский заняли достойное место рядом, как интересный
вариант Смердякова и Черта.
Раз уж
стала пробегаться по всем персонажам, пора сказать слово о Грушеньке
и Катерине Ивановне. Две ослепительно красивые актрисы. Брюнетка и блондинка.
Пиршество для глаз. Мужчины должны, нет, просто обязаны падать сразу. Для
удобства транспортировки – самостоятельно укладываться в штабеля. В остальном… Катерина Ивановна… еще вполне приемлема. В Грушеньке – Грушеньки нет. Есть
красота. Есть попытка гонора. Но ведь Грушенька… Грушенька… Тут надо писать
диссертацию по поводу образа Грушеньки – как одной из
роковых женщин в романах Достоевского. Не вижу смысла. Думаю, что вам и так
понятно, что я хочу сказать. Вот небольшой пример: гениальная сцена между двумя
женщинами (потенциально бенефисная, позволяющая продемонстрировать обеим
актрисам весь свой талант), когда «Вы мне ручку целовали, а я вам… нет…»,
заканчивается дракой. Чрезвычайно эффектно и сексуально смотрятся две женские
изящные фигурки, катающиеся по полу… То блондиночка
сверху, то брюнеточка. Эти разноцветные подолы, эти выбившиеся локоны… Этот ошалевший от ужаса Алеша…
А о чем
такое говорит? Да, ровно о том, о чем вы подумали. Актрисы фатально не передают
этот переливающийся, этот коварный, этот остро-страстный диалог - поединок двух
незаурядных «женщин с большой буквы», двух соперниц. Боже, какой там текст!
Какая возможна филигранная игра. С Грушенькой (а у
неё преимущество, её игра может быть фантастически интересной, у неё «фора» по
тексту) дела совсем скорбные. Поверху, слегка
обозначая… А! Бог с ним! Женщины – не сильная сторона
этого спектакля. (Зато я восхитилась Аленой Семеновой).
А вот
теперь то, ради чего очень стоит посмотреть спектакль. И пересмотреть.
Филиппов…
Нет, не
даром меня так тянуло посмотреть на его Митеньку Карамазова. Уф! Даже говорить
трудно.
Во-первых,
это великолепно сыграно. Знаете, меня просто захлестывают «картинки» - Митя в
разных состояниях. И хочется точно – точно воспроизвести «видимое», т.е.
«сфотографировать словами». Тогда надо половину спектакля
подробно записать.:) Не потяну. Распластаюсь на столе.
Мельчайшие
реакции - отыгрывание своих состояний; состояний
партнера. Все очень точно, очень правдиво, очень по-настоящему и каждый раз
добавляет новые краски к характеру. В какой-то момент возникает чУдное и чуднОе ощущение: он не
играет, он проживает жизнь своего героя. Понимаете, другие – отлично играют. Я
с большим удовольствием следила за всеми. А появляется Дмитрий и… на сцене
образуется кусочек реальной жизни. Скорее всего - иллюзия. Не стану спорить.
Да, очень хорошие актеры умеют создавать такой «глюк». Могу перечислить последние примеры. Но я
Дмитрия Карамазова еще и остро «чувствовала», в дополнение к «видела» и
«понимала». И в последнем пред-антрактном монологе, в
котором Дмитрий решает «пострадать», я буквально провалилась внутрь
происходящего. (Очень нечастое явление. Последний раз
было на одной «Чуме», сцена «Песнь песней». Ощущение сильное и ошеломляющее.
После «Чумы» «отошла» далеко не сразу. Здесь весь антракт
«возвращалась» в себя.:)) Бухаешься – и с головой. Только ресницами
моргаешь, чтобы слезы не покатились.
Или вот
такая сцена: Катерина Ивановна приходит к Дмитрию Карамазову за деньгами.
Молоденькая барышня приходит к мужчине, не отличающемуся голубиным нравом и
моральными принципами анахорета, мало того, этого мужчину она недавно оскорбила.
А теперь… ночь – полночь… иди, милая, проси денег, иначе позор неминучий,
батюшку в тюрьму за растрату.
Дмитрий (Филиппов) сидит на табурете. За ним
коечка-с. Это диспозиция. Приходит Катерина Ивановна (Судзиловская).
Она сначала почти требует, потом просит, потом расстегивает крючочки,
раздевается, ложится на коечку… Это действие. А я, как
зомбированная, отслеживаю её боковым зрением, потому,
что не могу глаз отвести от, казалось бы, абсолютно статичной фигуры Дмитрия,
сгруппировавшегося на табурете. Сидит – плотным комком, весь сконцентрирован.
Такая тугая – тугая энергия, которая удерживается нечеловеческим усилием воли.
Лицо – помертвелое; лицо - сумасшедшее напряжение. Взгляд – «близкий», но при
этом совершенно невидящий. Взгляд и в себя, и… словно он что-то и видит перед
собой, и не видит. И понимаешь, что человек себя из последних сил сдерживает,
удерживает. Что боится он в себе черного – страстного
– карамазовского. Боится не совладать, поддаться. Это
такое выражение лица, это такая фигура, стоящие любого страстного монолога.
Ради
справедливости: Судзиловская хорошо играла...
НО...
Статичная фигура Дмитрия перешибала все! Иногда невербальное
действует сильнее вербального.
И как и чем
надо играть, чтобы сотворить такое?
Дурдом! Называется:
кайф по-нашему, по-русски… Сходить в театр, надорвать
себе душу и вернуться идиотски-довольной.
Во-вторых,
у Филиппова получился очень теплый,
очень человечный Митя. Вот он-то легко подвинул куда-то… в уголок моей памяти,
всех предыдущих Дмитриев Карамазовых. Я могу легко рассказать его внутреннюю –
человеческую историю. Она понятна и… Гм, она невольно
вызывает симпатию. А во мне к тем Дмитриям Карамазовых особой любви не
наблюдалось. Нет, не любви. Здесь должно быть иное слово. Особого сострадания.
Так лучше.
А сам
спектакль…
Ну… богато и
нарядно. Оркестр у входа в театр. Коляска с жеребчиком. Фольклорный коллектив.
Цыгане.
Неплохая
инсценировка, довольно подробная. Даже «Великого инквизитора» заложили - для
понимания внутреннего мира Ивана.
Но, говорю
себе: «Карамазовы» и перед глазами встают крупным планом актеры. Не сцены, как
в некоторых спектаклях, а актеры. Вот лукаво витийствует защитник на процессе.
А за ним, для меня ровнехонько «из-под его руки», сидит на табуреточке
Дмитрий, следит за речью Спиваковского. И как следит!
У него лицо зеркально отображает каждое слово, каждую интонацию (Спиваковский - мастер неожиданно - забавных интонаций),
каждый жест защитника. И целая гамма эмоций, надежд, ожиданий…
Т.е. для
меня «Карамазовы» - актерские работы. И главное приобретение – Дмитрий – Филиппов.
Ценное
приобретение.
Даже очень.