Интервью М.З.Левитина журналу The New Times (25.01.2010)
«Я пригласил не постороннюю звезду, а самого главного артиста этого театра»
/Беседовал Александр Шаталов/
2010 год пройдет под знаком Антона Павловича Чехова. 29 января исполняется 150 лет со дня рождения великого писателя, во многом определившего развитие мировой культуры XX века. В конце января в Москве пройдут Дни А.П. Чехова, в рамках которых будут показаны новые чеховские театральные постановки. Театр «Эрмитаж» подготовил к юбилею спектакль «Тайные записки тайного советника» по мотивам чеховского рассказа «Скучная история». О прозе Чехова и современном театре The New Times беседовал с главным режиссером «Эрмитажа» Михаилом Левитиным
Вы когда-то говорили, что не любите Чехова, почему решили поставить этот спектакль?
Я говорил о пьесах Чехова. И не то чтобы не люблю, но приступать к ним не хочу. Я понял, что, если даже разгадаю какой-то мистический секрет чеховских пьес, все равно каждую роль в них должен играть великий артист. Режиссерские искания ничего принципиально не решают. То, что у нас режиссура на пьесах Чехова без конца демонстрирует режиссерские концепции, меня отталкивает. Я не столько драматургию, сколько чеховский театр не перевариваю. А чеховская проза для меня – одна из самых важных в жизни. И сам Чехов важнее важного, в нем было все, чем должен обладать писатель и человек. Он вызывает желание бесконечно его слушать, в него вникать.
Поэтому вы решили поставить прозу?
«Скучная история» – одно на моих любимых произведений. Я считаю ею главным рассказом Чехова. Хотя, возможно, он сделал бы его несколько иначе, если бы писал позже, когда уже сам столкнулся с болезнью и связанными с ней ощущениями. И предсмертные размышления зрелого или старого человека, каким является его герой, может, были бы еще глубже, еще сложнее... Но мне хватило той сложности, которая была написана Чеховым в 29 лет.
Совпали с классиком
Вы пригласили в этот спектакль постороннюю звезду – актера Театра имени Маяковского Михаила Филиппова.
Я пригласил не постороннюю звезду, а самого главного артиста этого театра. Мы знакомы с юности, когда я встретил его в студии «Наш дом» Розовского, его и Филиппенко. Филиппенко играл Санчо Пансу, а Филиппов – Дон Кихота. Студию закрыли, мы не успели выпустить спектакль. Но потом возникла другая студия, в которую входила Лия Ахеджакова, Света Брагарник, Ваня Дыховичный, Сева Абдулов, Миша Янушкевич, Оля Остроумова... И мы сделали «Капризы Марианны». Это все мне уже сейчас рассказал Филиппов, потому что я, к удивлению своему, оказался очень забывчив на свою жизнь. Мы с Михаилом были еще в студии при институте Курчатова, тогда у меня была студия «Буффонада», куда ходила, кстати, Мариэтта Чудакова. И еще два спектакля я делал с Филипповым на телевидении, и он играл в моей «Алисе в Зазеркалье». Филиппов – артист, которым бы я хотел быть сам.
Кажется, что спектакль, который вы поставили, по размышлениям о жизни во многом автобиографический...
Я всегда сторонился глубоких, обобщающих размышлении, театр – дело живое, простое и конкретное... Ну а в действительности выяснилось, что мы ровесники героя рассказа Чехова, что у нас много общего в судьбе. Как минимум мы способны понять, о чем он говорит, и спектакль в этом смысле, конечно же, и о себе тоже. Такой задачи не было, но так получилось.
Но тогда во всех ваших работах, начиная с Хармса, Олеши и так далее...
...очень много меня. Даже не меня, а ненаписанного мной, или несотворенного, или должного случиться со мной – как бы воплощение невероятных желаний. В легкомысленных спектаклях я просто реализую свою мечту стать клоуном. Когда я им не стал – профессии не стало – я реализую эту мечту в постановках. А здесь вдруг пошла речь о старости, о любви, о семье—и все это совпало и с дыханием Мишиным, и с моим, и с чеховским... Есть культовое исполнение этого рассказа Борисом Бабочкиным на телевидении. Это просто невероятная история. Я разговаривал однажды с Олегом Николаевичем Ефремовым, и он сказал: «Да, ты знаешь, это лучшая из актерских работ. Лучшее, что я в жизни видел, – это «Скучная история» в исполнении Бабочкина, я потом учился играть на этом спектакле!» Тогда я понял, что совпал с определенным типом актера и человека, с мужским типом. Филиппов такой. Он работает очень четкими, точными техническими средствами, чтобы намерения были ясны. Это важно, я никому не хочу давать возможность трактовки.
Какие-то из виденных вами чеховских спектаклей вам нравились?
Нет, никогда, ни один! Даже старый мхатовский спектакль «Три сестры», тот самый. Но я его видел уже на излете, хотя все равно в нем еще Грибов играл, по-моему, играла и Тарасова, но все это были уже старые люди. При этом, когда смотришь «Горячее сердце» Островского, где такие мощные характерные роли, понимаешь красоту и силу спектакля. А на Чехове – нет! Понимаешь, что идет проза, проза, проза, которую надо произносить хорошим, могучим артистам. Вот и все. Вообще Чехова раздражал Художественный театр, раздражал Станиславский, раздражала режиссура. И я его прекрасно понимаю: ну выходит хороший артист, как Артем (прим. – Александр Родионович Артем), например, говорит хорошо текст, что еще надо?!
«Жизненные» вопросы
Что для вас в Чехове главное?
Мы говорим очень часто о проповедничестве литературы, ее изобразительной силе и реже – о стоящей за этой литературой личности. Изыскиваем в биографии безобразия. И о Чехове стали появляться такие книги, вот толстый английский том вышел (Дональд Рейфилд «Жизнь Антона Чехова» – прим. The New Times), где о Чехове пишутся безобразия – сколько женщин да с кем, да когда. У Чехова даже в рассказах мало бытовых деталей, у него мощный нравственный импульс, не головной, не интеллектуальный, не общественный. Его обвиняют: что это за писатель, если он не отвечает на жизненные вопросы. Ну а на какие вопросы может ответить человек? На вопросы другого человека? Да никогда в жизни. Он может его спросить: зачем ты это делаешь? Или: думаешь, ты прав, это совершив? Но говорить: ты неправ, ты не должен был этого делать! – это исключено... Вот за что я его люблю.
У Чехова нет никаких комплексов по поводу того, что он делал. Всяческая суета, всяческая вакханалия исключены. А что такое по нынешним понятиям писатель без комплексов? Мы же считаем, что писатель должен описывать исключительно свои комплексы. Нам так интересны комплексы другого! Просто делать больше нечего, как чужими комплексами интересоваться...
Театр в центре мира
Театру «Эрмитаж» исполнилось пятьдесят лет. Вы уверены в его будущем?
Всегда не уверен. Наш театр из тех, жизнь которых целиком зависит от художественного руководителя, то есть от меня. Если так, то это зыбко.
В этом виноваты вы?
Нет, так было и будет всегда, это нормально.
То есть театр на Таганке зависит от Любимова...
Полностью! Фоменковский – от Фоменко... В принципе, надо вам сказать, умирает человек – умирает язык театра, умирает способ, ученики ничего не понимают в конечном итоге или понимают по-своему и должны создавать свои театры. Театр – такое личное индивидуальное дело.... абсолютно
Где находится «Эрмитаж» на современной театральной карте?
Я убежден в том, что каждый мощно работающий режиссер должен считать себя центром. Если нет у тебя ощущения, что ты в центре и мир решает вопросы через тебя, и люди обращаются с главными вопросами к тебе, то не будет ничего – ни театра, ни искусства. Альтруизм художнический невозможен. Поэтому у меня ощущение, что театр «Эрмитаж» занимает главное место. Другое дело, что и еще несколько театров занимают такое же место.
Карнавал на всю жизнь
Вы всегда декларируете, что нас интересует не столько театр абсурда, сколько – карнавала... В чем смысл карнавала?
Только в одном – быть счастливым. Я сейчас недоволен собой, потому что иногда перестаю быть счастливым. Такого со мной раньше не происходило. У меня было счастливей шее детство. Лучшие в мире родители, лучшие в мире друзья, лучший в мире город Одесса. Мне казалось, что этого мне хватит надолго. Но сейчас я исчерпываю это ощущение. Карнавал все же на один день, ну три дня, потом остается то, что остается – прах.
Но Хармс – это не на три дня карнавал, это на всю жизнь.
Я говорю о взрыве счастья, веселья... невероятного легкомыслия. Легкомыслие – такой бесценный металл, как его добыть? Люди называют это то мюзиклом, то ревю, но они жанр делают, а я не жанр делаю, а мировоззрение. Что это за форма – «Безразмерное танго»? Пойди пойми. Посмотрите «Капнист туда и обратно» – что это такое? А зритель счастлив, зритель орет, в зале хохот стоит. Я знаю, как его добился в финале: спектакль закончился, но будет одна точка, которая будет все держать, и зритель не уйдет, он будет умирать от хохота... Сейчас радости все меньше, наверное, это возраст. Об этом много в «Тайных записках тайного советника». Возраст, борьба с самим собой. Ведь он тоже недоволен собой, наш герой. Как он недоволен тем, что думает об этом, а не о любви!
Но герои вашего спектакля – эгоцентрик, эгоист. Он не видит ни жены, ни дочери...
Да видит! Но он видит иначе, через призму старости, через призму того, что с ним случилось. Мы как-то с Мишей сказали одну точную фразу: «Дело е в том, что мы умрем, а в том, с чем и как они без нас останутся?»
Вы, судя по всему, любите такие вещи, как черновики, наброски...
Обожаю!
И в спектакль по Чехову вставили просто цитаты из «Чайки».
На этой сцене шла чеховская «Чайка» когда-то. Я рад, что она шла здесь, что мизансцена ужина наивно повторяет знаменитую сцену из мхатовской «Чайки», когда они разговаривают, сидя спиной к зрителям, хотя у меня другая игра. Я цитирую с удовольствием. Традиция для меня – «рука Бога», как говорил Марадона. Она меня ведет все время...