Назад

 

Актёр Михаил Филиппов

 

(Алла Ленько, Ростов-на-Дону, rostov.ru,, 17.10.2006)

 

Артист театра им. Маяковского участвовал сразу в двух комедиях, представленных в Ростове фестивалем «Золотая Маска»: современной «АРТ» и классической «Женитьба». Алла Ленько встретилась с ним и узнала, какие отношения у него с кино, что его может насмешить и за что он не любит антрепризу.

Алла Ленько: В рамках проекта «Золотая Маска» в Ростове вы участвовали сразу в двух спектаклях. И оба они — комедии. Существует много разного комического, но вам как зрителю что интересно, что может вызвать смех?

Михаил Филиппов: Вы знаете, при всей моей нелюбви к цитатам (я за самостоятельность мышления), всё-таки сейчас вынужден опереться на фразы, открытые не нами. Я здесь сейчас читал замечательную книжку Борисова, посвящённую его встречам с Рихтером. И вот Рихтер сказал замечательную вещь: «Я люблю Чаплина, но почему-то никогда не смеюсь». И потом Рихтер, этот гений, сказал: «Смешно тогда, когда из меня не пытаются выдавить смех, как пасту из тюбика». Я должен вам сказать, что моё зрительское мнение такое, что мне надоело смеяться. Мне надоело ржать, то есть ржать-то я никогда не умел. Мне надоело то, к чему сейчас приучают зрителя: они научились ржать, но разучились улыбаться тонкому, ненавязчивому юмору. Люди так извращены этими развлекательными передачами, которые процветают на всех телеканалах, в антрепризах, тиражирующих лёгкие комедии дурного пошиба и поставленные на скорую руку. Я, вы знаете, ценю что-то такое сокровенное и действительно вызывающее улыбку.

А.Л.: А вы над Чаплиным смеётесь?

М.Ф.: Вы знаете, я люблю Чаплина, но я поймал себя на том, что не всегда смеюсь. У меня как бывает: то, что вызывает восторг и искреннее восхищение — над тем я не успеваю смеяться, я смеюсь, может быть, потом. В душе. Я боюсь утратить эти драгоценные моменты сопереживания, кратковременный контакт. Вот так я воспринимаю великого Аркадия Райкина, например.

А.Л.: Приезжавшая недавно Генриетта Яновская возмущалась, что театр в рамках новой театральной реформы хотят как больницы или гостиницы прировнять к сфере услуг. Она говорила, что театр — это некая высшая сфера, которую никак нельзя свести только к развлекательности. Вера Алентова наоборот говорила, что спектакли — это услуга, товар, такой же, как брюки или рубашка. На ваш взгляд, какие права и обязанности у театральных актёров перед зрителем сейчас?

М.Ф.: Мне хочется, чтобы театр стал более духовным. Он сейчас настолько заражён этой бациллой развлекательности, аншлаговщины, эстрадщины. Мне не хочется быть товаром, мне не хочется, чтобы театр был сродни хамам. Я не главный режиссёр, не художественный руководитель, поэтому не несу никакой ответственности за прибыль, которую, безусловно, должен приносить театр. Но все должны помнить, что театр никогда не кормил и не сможет кормить сам себя, он всегда опирался на помощь государства или добрых людей. И это верно. Мне совершенно наплевать, сколько зрителей будет приходить. Мне всё равно, будет спрос или нет.

А.Л.: Вы говорили не раз, что литература вам интереснее, чем реальность? Но ведь литература — это всего лишь точка зрения автора на эту реальность, она как будто сужает ваше восприятие жизни.

М.Ф.: Хорошая литература для меня более духовна. Может, грешно так говорить, но окружающая меня действительность во многих её современных проявлениях несколько осточертевает. Я, например, от очень многих предложений сниматься отказываюсь. Не хочу принимать участие в якобы художественном отражении этой вот действительности. А в литературе я волен выбирать — я же не всё подряд читаю. И вот она мне являет образцы более высокие и интересные: допустим, даже Буратино для меня гораздо реальней и симпатичней, чем многие из окружающей действительности.

А.Л.: А вы из тех, кто больше перечитывает или читает новое?

М.Ф.: Я читаю. Тем более, что с некоторых пор хлынуло такое количество литературы нами ранее не знаемой. Я выбираю всё на собственный вкус и нюх. Люблю, когда есть возможность пошляться по книжным магазинам и самому выбрать. Чаще бывает, что не ошибаюсь. Но, иногда, делаю паузы и ныряю в знаемую мною литературу, но каждый раз заново открываемую. Вот сейчас я отложил в сторону всё накупленное за последнее время и читаю «Войну и мир» Толстого. Я за последние годы открыл много новых имён для себя. Фаулза, например, Эмиса Кингсли. Или трилогия Робертсона Дэвиса меня просто потрясла. Вообще люблю англоязычных писателей.

А.Л.: Ещё одна ваша цитата, которая мне не понятна. Вы признаётесь, что не понимаете кино. Но при этом довольно много снимаетесь, что вам с вашим опытом может быть в кино ещё загадкой?

М.Ф.: Просто я в первую очередь театральный актёр. Я много раз говорил, что и в театре-то пригодился довольно поздно, лет в сорок пять. До этого я был мало нужен, я так считаю. Да и сниматься я стал поздно, и фильмов у меня совсем не много. То есть фильмы есть, но ролей настоящих не много, таких, чем бы мог запомниться.

А.Л.: Не знаю. Я вот с детства помню вашу эпизодическую роль в «Красном и Чёрном».

М.Ф.: Спасибо вам за такое внимание к моему небогатому творчеству. Но, тем не менее, с кино я на «вы». Я могу упомянуть только свою роль в «Петербургский тайнах», часто вспоминают мою небольшую роль в «Небесах обетованных» у Эльдара Рязанова. Это только сейчас мне удалось сняться у Владимира Мотыля и благодаря этой работе, с этим замечательным режиссёром я немного узнал, что такое кинохлеб. Что получится, ещё не знаю, картина пока не закончена, предстоит озвучивание.

А.Л.: И каков этот хлеб на вкус?

М.Ф.: Горький. Но в то же время сладчайший и отравляющий.

А.Л.: Слышала, что вы чуть ли не случайно стали актёром?

М.Ф.: Не совсем случайно. Я учился в старом университете на филологическом факультете. И он был аккурат через дорожку от Дворца культуры гуманитарных факультетов. Я нашёл в себе труд, не совсем сам, а с помощью двух своих однокурсниц: они меня взяли за руку и привели туда. Там в то время располагалась студия «Наш дом», где режиссёром был Марк Розовский. Я сдал какие-то вступительные экзамены и был принят. Театр-студия «Наш дом» стал для нас своего рода лицеем. «Куда бы нас не бросила чужбина и счастие куда б не завело, всё те же мы, нам целый мир — чужбина, отечество нам — студия «Наш дом». Я думаю, под этими словами и сейчас подпишутся многие: Хазанов и Саша Филиппенко, и Сеня Фарада, дай бог ему здоровья, и Максим Дунаевский.

А.Л.: Гончаров очень поздно стал занимать вас в спектаклях. А почему вы не пошли искать что-то новое, не ушли из «Маяковки» в другой театр?

М.Ф.: Знаете, у него была такая труппа, великая труппа в лучшие годы театра Маяковского. В 70-80-е гг. это была одна из лучших трупп из всего Советского Союза. Андрей Александрович был собирателем, коллекционером. Не важно, пригождался ли ему в данный момент актёр, он всё равно приглашал — когда-нибудь да пригодится. Поэтому труппа была такова, что актёру Филиппову находились только такие роли: я играл у Гончарова, но роли третьего, иногда второго плана. Я был жаден до работы, и это была моя судьба. Меня приглашали в другие театры. Но я почему-то оставался у него. Отчасти из-за лени. Я ведь, знаете, очень ленивый человек. Я иногда совершал в своей жизни решительные поступки, но не всегда.

А.Л.: А вы рискованный человек в плане выбора режиссёров, можете откликнуться на предложение молодого и неизвестного? Или предпочитаете работать с проверенными людьми?

М.Ф.: С любыми. Но, каждый раз, знакомясь с кем-то новым, я предлагаю: «Давайте дадим друг другу некий срок, две-три недели, чтобы проверить друг друга. Это обоюдный договор: либо я его могу не понять, либо я ему не подойду.

А.Л.: Вы играли у Питера Штайна в «Гамлете» Полония. Критика и зрители в большинстве своём очень критично отнеслись к этому спектаклю. Вас нелестные отзывы, критика задевают?

М.Ф.: Нет. Во-первых, мне самому не нравился этот спектакль. Я работал в нём, но в своё время вышел из него. Было любопытно узнать, что такое западная режиссура и что такое режиссура талантливого, безусловно, Штайна, но сам спектакль мне не пришёлся по душе. Я его считаю неудачным. А критика меня уже не интересует. Более того, я её вообще перестал читать после выхода спектакля «Наполеон», где я играл как раз Наполеона. Это была моя первая большая работа. Я на неё прочитал такое большое количество высокомерных, пренебрежительных отзывов, что теперь мне уже стало всё равно.