С чувством безграничной признательности и благодарности Михаилу Ивановичу представляю вашему вниманию интервью с любимым актёром.

1. Когда Вы почувствовали, что быть актёром – Ваше призвание?

Вы знаете, наверно, каждый актёр по-разному может ответить на вопрос, когда он почувствовал, что его призвание – быть актёром. И ответ на этот вопрос, наверно, может прийти только в результате какого-то жизненного опыта, прожитых лет, сыгранных ролей. Сейчас, к своему сегодняшнему возрасту, я понимаю, что, наверно, актёрство – всё-таки это единственная профессия, которой я смог бы заниматься. Вот так бы я смог ответить на этот вопрос, хотя профессия эта – выстраданная. А вообще актёром я хотел быть с молодых ногтей: я с детства мечтал быть актёром. Правда, я мечтал быть артистом кукольного театра – так что, в определённом смысле, мечта моя не состоялась, не осуществилась.

2. Когда Вы поступили в театр-студию «Наш дом»? Как это произошло?

Я мечтал быть артистом. Но так уж, по прихоти судьбы я не сразу пришёл в театр, в актёрство. Сначала я поучился в другом месте: я учился сначала в Московском университете на Филологическом факультете. Но потом, в результате всяких жизненных коллизий, всё-таки выбрел на эту актёрскую стезю. И когда я учился в Университете, я поступил через дорожку (а я учился в здании старого Университета, на Моховой: там тогда располагались гуманитарные факультеты). Через дорожку, через Никитскую (или, как она тогда называлась, улицу Герцена) находился Дом культуры гуманитарных факультетов. Там были, в этом помещении, два замечательных театра, существовали бок о бок: студенческий театр, которым в те годы руководил Марк Захаров и где шли его замечательные спектакли (которые я до сих пор помню: «Карьера Артуро Уи» и «Хочу быть честным»), и замечательный театр-студия «Наш дом» под руководством Марка Розовского, сейчас известного режиссёра, у которого свой театр «У Никитских ворот», Ильи Рутберга и Альберта Аксельрода. И вот я, ну вернее не я сам: меня две однокурсницы мои взяли под руки, они там работали костюмерами, и привели в этот театр-студию «Наш дом». Я держал экзамен, поступил, что-то я читал, глянулся руководителям – и меня приняли в эту студию, чему я был бесконечно рад. А сейчас-то я просто счастлив, что у меня были эти годы, проведённые в студии «Наш дом». Там были замечательные люди, я назову только несколько известных фамилий. Это выходцы из этой студии. И Геннадий Хазанов, которого не надо рекомендовать, и Александр Филиппенко, и Семён Фарада, и названный уже мною Марк Розовский. Композитором в этой студии был Максим Дунаевский. А вообще в этой студии в качестве авторов, соавторов, а иногда даже и актёров были и Григорий Горин, и Виктор Славкин, и много-много известных и неизвестных имён, которые тем не менее были талантливыми и замечательными людьми.

3. В каких постановках театра-студии Вы участвовали?

В те годы у нас шли спектакли – и я как раз попал и участвовал ну, наверно, в одних из самых лучших спектаклей, так мне повезло в театре-студии «Наш дом», – это «Вечер советской сатиры», «Вечер русской сатиры» и был замечательный такой знаменитый спектакль в те годы, в 60-е, в самом начале 70-х прогремевший на всю Москву «Сказание про царя Макса-Емельяна» по поэме Семёна Кирсанова. Ну, собственно, студия за эти спектакли и поплатилась, потому что её в 1969 году закрыли, её просто запретили, потому что студия стала перерастать рамки студенческого театра, делая какие-то капустники беззлобные на темы студенческого житья-бытья. И вот, за «Вечер советской сатиры», «Вечер русской сатиры» студия и поплатилась: её закрыли просто.

4. Кто помог Вам решиться перейти в ГИТИС из МГУ?

Вы знаете, жизнь без театра и без студии мне уже была невмоготу. Я не представлял себе, как я буду жить без театра. И в результате я бросил Университет: после четвёртого курса я ушёл. Я ушёл, правда, сначала в академический отпуск. Год проваландался. А потом стал поступать в ГИТИС. В ГИТИС я поступил не сразу: меня не приняли сначала, потому что сказали «что ж государство на вас столько денег потратило на филологическом факультете. Ну если уж так хотите в театре работать – идите показывайтесь в театр». Я говорю: «Ну кто же меня без диплома… Дайте мне диплом». Диплом мне отказались выдать. Тогда я набрался нахальства и пошёл прямо к ректору ГИТИСа. Ректором ГИТИСа в ту пору был такой замечательный легендарный человек Матвей Горбунов. И вот я ему в кабинете читал что-то наизусть. И он мне предложил сразу поступить. Короче, поступил я, перевёлся на второй курс ГИТИСа, таким образом сэкономив годик.

5. Какую роль Вы считаете своей первой?

Какую роль считать первой? Да Бог его знает! Вы знаете, у меня были годы, проведённые в самодеятельности школьной, как, наверное, у многих. В самодеятельности я играл и в инсценировке по «Войне и миру». Кого же я играл? Только вот я не помню, кого. Я не помню сейчас. Играл Остапа Бендера. Это всё в школьной самодеятельности.
Какую роль считать первой? Вы знаете, вообще я учился в ГИТИСе, но, положа руку на сердце и не желая оскорбить и обидеть память замечательных педагогов (а педагоги были замечательные на курсе, я скажу о них несколько позже), я могу сказать, что диплом я получал в ГИТИСе, а всё-таки актёрское образование я получал вот в этом замечательном самодеятельном беспризорье, вот в этой студии «Наш дом», где мы учились друг у друга, подхватывая, подсматривая, играя друг с другом. Мы учились очень многому, по-моему. Поэтому в ГИТИСе мне было, ну, не скажу скверно, плохо, но я мечтал, что работа будет более насыщенной, потому что, знаете, после азарта вот этого существования в этом самодеятельном, после этих ночных репетиций в студии «Наш дом»… Я так много о ней говорю, потому что действительно она, как вам сказать, она сформировала меня, я считаю, во многом, потому что это была не только учёба, актёрская, театральная вообще, а это была школа, если хотите, жизни. Простите за громкие слова. Мы учились друг у друга, мы же все были молодые люди. Я был самый молодой. Но люди были не намного старше меня. И, как правило, это были всё люди работающие: кто инженером, кто кем, неважно, – но после работы стремящиеся в этот Дом культуры гуманитарных факультетов и обретающие смысл жизни только там. И расходились мы с последним вагоном электрички метро. А утром все вставали и шли – кто на работу, кто на учёбу, – для того чтобы вечером встретиться опять. Это был клуб. Это был не просто театр. Хотя театр – в первую очередь, конечно. Но это был клуб. Мы общались, мы обменивались литературой. Я тогда-то и прочитал всё то, что сейчас вот издаётся, и то, ради чего осуществлялись все эти перестройки и объявлены были свободы. Но я прочитал всё тогда: и Солженицына, и Набокова. Потому что мы обменивались и, наверно, учили друг друга незаметно друг для дружки.

6. Что Вы можете рассказать о годах учёбы в ГИТИСе? Кто были Ваши преподаватели, сокурсники? Кто был руководителем Вашего курса в ГИТИСе?

Возвращаясь к ГИТИСу, я скажу: там были замечательные педагоги. Курсом руководил великолепный актёр МХАТа, профессор Конский Григорий Григорьевич, Царство ему Небесное. Педагогом была актриса, которую не надо рекомендовать, наверно, все её помнят, Ольга Николаевна Андровская, Лёлечка, как мы её звали. Светлана Леонидовна Собинова-Кассиль. И у меня были замечательные однокурсники. Я сразу скажу, что знаменитым стал, пожалуй, только один со всего нашего курса – это Станислав Садальский. Но все остальные работают в Москве в разных театрах, в провинции. Но, ей-богу, не менее значительные и замечательные актёры в нашем ремесле.

7. Какой спектакль стал Вашей дипломной работой?

Выпускался я из ГИТИСа со спектаклем, дипломным спектаклем «Доходное место» по пьесе Островского.

8. Как Вы пришли в Театр им. Вл. Маяковского?

Собственно говоря, со спектаклем «Доходное место», с отрывком из этого спектакля, я и пришёл в Театр Маяковского. Пришёл я в 1973 году, после окончания ГИТИСа, и вот с тех пор здесь работаю. Но, собственно, я не приходил сам показываться. Поскольку я учился в ГИТИСе, а там преподавал Андрей Александрович Гончаров, он как профессор, как педагог приходил смотреть показы, работы на других курсах, актёрских, режиссёрских. Там он меня и заметил в одной из работ и пригласил в Театр, попросил показаться. И вот, собственно говоря, он был инициатором моего прихода в Театр.

9. Что Вы можете рассказать о режиссёрах, с которыми Вы работали?

За те годы, которые я вообще занимаюсь этой профессией, столько, сколько я в ней существую, мне, конечно, повезло, потому что я встречался в разные годы с замечательными режиссёрами театральными. До Театра Маяковского я работал с режиссёром, которого я считаю замечательным, замечательным, талантливым очень, острым, необычайно чувствующим эту фантастическую природу театра, – это, конечно, Марк Розовский. Замечательный режиссёр, у которого сейчас свой театр, – Михаил Левитин. Мы в молодые годы (молодость наша совпала: он тогда был молодым начинающим режиссёром в Москве) много работали. Мы работали тогда, в 60-е, 70-е годы, по каким-то подвалам, в какие-то ДК нас иногда пускали. Мы начинали репетировать. Бог ты мой, мы репетировали самые разные вещи: и инсценировку «Дон Кихота» булгаковскую, и Ремарка «На западном фронте без перемен», и Мюссе «Капризы Марианны», и Олешу (забыл сейчас название пьесы, ну неважно). Но ничего не доводили до конца. Жадность и стремительность в нас была такая, что нам даже было лень доводить это до конца. Мы что-то начинали, бросали на полдороге, начинали репетировать что-то другое.
А в Театре уже я тоже столкнулся с замечательными режиссёрами. Ну, в первую очередь, конечно, это сам Андрей Александрович Гончаров, великий наш русский режиссёр. Пётр Наумович Фоменко. Мы репетировали с ним две пьесы. Одна из них увидела свет – это «Плоды просвещения». А другую работу, к сожалению, пришлось прекратить – это «Дело Сухово-Кобылина». Так что мне везло. А потом я работал с режиссёром Казаковой над спектаклем «Наполеон». Таня Казакова, она сейчас главный режиссёр Акимовского театра комедии в Питере. Лена Невежина, с которой мы репетировали «Загадочные вариации». И поскольку я много работал на стороне в последние пятнадцать лет, то, конечно же, это работа с Сергеем Арцибашевым, который сейчас возглавляет наш Театр Маяковского после ухода из жизни Гончарова. С ним мы сделали «Женитьбу» в Театре на Покровке. Потом, когда он пришёл, перенёс этот спектакль сюда. Потом мы с ним сделали «Братья Карамазовы». Сейчас репетируем пьесу Олби.
А на стороне я тоже работал с замечательными иностранными режиссёрами. Спектакль «АРТ» мы репетировали с французским режиссёром Патрисом Кербратом. Я играл Полония в спектакле Петера Штайна «Гамлет». Ну, на мой взгляд, это не самая удачная постановка, но, тем не менее, было интересно существовать и работать с этим замечательным режиссёром.

10. Какая роль стала первой значительной работой в Театре?

Одна из первых значительных работ в Театре у меня, пожалуй, роль Первого ученика Сократа в спектакле по пьесе Эдварда Радзинского «Беседы с Сократом». Я пришёл – и меня буквально вбросили в этот уже репетирующийся спектакль. Я вошёл вместо другого актёра. Но спектакль не сразу увидел свет: у него была сложная судьба, его долго запрещали, закрывали. Года два, наверное, мы репетировали. Но в результате всё-таки он увидел свет и был одним из самых лучших спектаклей в те годы в Театре Маяковского.

11. Какую роль Вы считаете своей лучшей работой?

Мне трудно ответить на вопрос, какую роль я считаю своей лучшей работой, потому что, вы знаете, я считаю, не хочу плакаться, но мне ведь не сразу в полной мере далось актёрство. Я долгие годы был очень неудовлетворён своей работой в Театре. Мне казалось, что я мало играю и, как правило, роли третьего плана, так, изредка выбегая на роли второго плана. И вот только когда, дай Бог памяти, это был, наверное, 1992, что ли, год (мне было аккурат, я помню, 45 лет), когда Гончаров мне поручил роль Наполеона в пьесе Брукнера «Наполеон Первый». Вот тогда я, наконец, ощутил, что что-то произошло в моей жизни. Да и то ощутил-то не сразу. После этого я получил приглашение из Театра Станиславского. Я сыграл Иванова в чеховской пьесе. Потом появился спектакль «АРТ» в моей судьбе. Что-то ещё, что-то ещё на стороне. И, вы знаете, я по-прежнему не могу назвать своей лучшей работы. Я все эти роли, какими бы они ни были, я все их люблю, как детей, и считаю, слава Богу, что мне удалось хотя бы в какой-то мере пригодиться в этой профессии, на театре. Это уже очень много для меня, потому что и это не всегда и не всем удаётся в нашей достаточно жёсткой, жестокой профессии. Так что, слава Богу, что как-то я на театре пригодился.

12. Работу над каким спектаклем или фильмом Вы вспоминаете с особой теплотой?

И то же самое – не могу сказать ничего… Я с удовольствием работал над всеми спектаклями, в тех, в которых я участвовал в последние пятнадцать-двадцать лет. Они у меня, во-первых, всегда очень конкретно связаны с теми или иными режиссёрами, с которыми я их выпускал. И я всех вспоминаю с теплотой, нежностью и любовью: и Гончарова, и Фоменко, и Невежину, и Арцибашева. И все роли у меня связаны с ними, потому что это же не просто моя работа – это наша совместная работа: каждая роль рождалась только в соавторстве с этими людьми. И трудно сказать, кого здесь больше, в этих ролях: этих режиссёров или меня.
А о фильмах, своём участии в кино мне труднее говорить, потому что я, в первую очередь, всё-таки театральный актёр. Про кино вообще могу сказать (а я снялся в приличном количестве фильмов), что фильмы есть – ролей нет. Есть несколько телевизионных ролей и, ну, может быть, пара ролей в кино, по которым меня, в общем, собственно говоря, в кино-то и на телевидении и знают. Это «Петербургские тайны», за которые я даже каким-то неожиданным образом был награждён какими-то премиями, чему был несказанно удивлён, потому что всё равно не считаю себя киноартистом. И до сих пор, честно вам скажу, удивляюсь, когда меня приглашают сниматься в кино.

13. Над каким спектаклем Вы сейчас работаете?

Репетируем мы сейчас пьесу Олби. Она называется «Шаткое равновесие». Перевёл её Виталий Вульф. Эта пьеса – такая психологическая семейная драма. Может быть, тоскливая. Может быть, занудная. Но, по-моему, прекрасная. Эта пьеса всего на шесть человек, на шестерых актёров. Действие происходит в течение трёх дней в одном доме. Это просто существование шестерых людей. Знаете, она и написана о том же, о чём, наверно, писал Чехов, из которого вообще, наверно, во многом вышла современная драматургия. И по тем же рецептам она, наверно, сделана и написана. О том, как за внешней простотой, за простотой существования людей скрываются драмы, трагедии, ад. А вообще все замечательные пьесы, я считаю, всё равно про любовь. Про любовь осуществлённую и не осуществлённую, про поиски любви, про потерю любви, про драму любви. И эта пьеса, на мой взгляд, она – обо всём этом. Ставит её наш художественный руководитель Сергей Арцибашев. Художник спектакля – замечательный театральный художник Иосиф Сумбаташвили. Заняты в этой пьесе актёры замечательные наши: и Евгения Симонова, и Ольга Прокофьева, и Людмила Иванилова, и Зоя Кайдановская, и Евгений Парамонов, Надежда Бутырцева. Вот, пожалуй, и всё, что можно сказать на сегодняшний день.

14. В каком году Вы стали Народным артистом России?

Вот здесь мне сложно вспомнить. Я не знаю. Это произошло в начале девяностых годов, но вот точно не помню когда. Не помню. То ли в 1992, то ли в 1994. Я не помню. Но где-то в начале девяностых годов.

15. Какие звания, награды, премии Вам наиболее дороги?

Вы знаете, я к ним всегда как-то спокойно относился. Конечно, все эти звания, награды и премии, они настроения не портят, но всегда стараешься для кого-то. А поскольку, вы знаете, в основном, люди, которых хотелось как-то порадовать и как-то отличиться перед ними, это всё-таки были папа с мамой. А их давно уже нет. В общем, и стараться-то не для кого. Поэтому мне дороже всего домашние имена, которыми меня называли в семье. Вот этим я дорожу.

16. В какой пьесе Вы мечтали сыграть? Исполнилась ли Ваша мечта?

Вы знаете, да я не привык, честно говоря, мечтать, потому что, повторяю, не хочу на этой теме останавливаться, чтобы не показаться человеком, выпрашивающим какую-то милость, жалость у людей, но я очень долгие годы очень мало играл. И такое у меня самого создалось впечатление, что я никому не нужен в Театре. И я как-то отвык мечтать. Да не помню, честно говоря, чтобы и по юности-то мечталось. Может быть, и мечталось, но… Отчётливо помню мечту стать артистом кукольного театра в детстве. Но, повторяю, эта мечта не осуществилась. Так что… Да не знаю, не знаю… Нет, пожалуй, таких ролей нет. Я всегда удивлялся и всегда был тронут тем вниманием, которое мне оказывали режиссёры, приглашая на какие-то роли. А всё-таки в последние пятнадцать лет с ролями везло, слава Богу.

17. Каковы Ваши интересы в литературе? Что Вы сейчас читаете?

Из чтения… Ну я вам должен сказать, я – книгочей, и книгочеем был всю жизнь. Я читаю постоянно, много, бессистемно. И одно из немногих удовольствий в жизни – это для меня порыться в книгах, зайти в книжный магазин и полакомиться, поискать что-то на вкус, на цвет, на нюх. Повторяю, я читаю много и бессистемно. А сейчас, когда книг море и всё труднее и труднее отыскивать что-то (хотя, в то же время, и много проще), открываешь для себя и зарубежные, и в нашей литературе какие-то совершенно неизвестные, подчас забытые имена. И это доставляет мне, конечно, невероятное наслаждение.

18. Близка ли Вам поэзия Серебряного века, особенно – М.И.Цветаевой?

Поэзия Серебряного века – да, это один из любимых вообще периодов для меня в литературе. Этим вообще можно жить. Вы знаете, в этом есть изыск, утончённость для меня, которой вообще лишена наша сегодняшняя жизнь. Красота и мудрость. Скажем, мне вообще свойственно: я иногда бываю «ушиблен» какими-то словами. Я очень люблю язык, русский язык. Я иногда бываю заворожен какими-то словами, словосочетаниями. И иногда эти слова начинают пульсировать просто и биться у меня в виске. Для чего они бьются, я не знаю, но они очень много мне дают и придают смысл существованию в течение дня, месяца, года. Так, когда мы репетировали «Карамазовых», я листал – не читал, а именно листал – Пастернака. И был «ушиблен» в очередной раз. Я до этого читал эти замечательные, великие строки. Но тогда я был «ушиблен». С «Карамазовыми» это не было связано никак напрямую. Но я был «ушиблен» этой формулой словесной: «Нельзя не впасть к концу, как в ересь, В неслыханную простоту». И вот это словосочетание, вот эта «неслыханная простота» до сих пор со мной. Это как молитва, как заклинание. Неслыханная простота – это для меня и то, что во многом определяет для меня существование на театре, в профессии и, пожалуй, то, что я больше всего ценю. При всех нынешних вывертах, изысках на театрах я ценю больше всего неслыханную простоту. А помог мне это понять Борис Леонидович (Пастернак – прим. Администратора).
А совсем недавно, когда я вот так же открыл томик Цветаевой, наткнулся на строфу, а в ней строчка, которая меня в очередной раз поразила мудростью и бесхитростностью. Стихотворение известное, о верблюде. И там Марина Ивановна Цветаева, которая написала это стихотворение в двадцать пять лет, совсем молодой человек, молодая женщина, девушка. Как?.. Ну, хотя, Господи, я задаю глупый вопрос «как». Да потому что это была Цветаева, великая замечательная Цветаева! Там есть замечательная строчка: «Под тёмной тяжестью верблюжьих тел – Мечтать о Ниле, радоваться луже». Я заворожён, я твержу, вы знаете, почти каждый день, как молитву: «Мечтать о Ниле, радоваться луже», – потому что здесь для меня сформулирована, собственно говоря, житейская мудрость, житейская философия, на которую, может быть, стоит опираться. Которая, может быть, и жить-то как-то поможет.

19. Какую музыку Вы любите?

Я – абсолютный профан в музыке, но я люблю, я люблю музыку. Конечно, я не могу без неё. Я стараюсь слушать как можно больше. Так что музыку я люблю всякую, хорошую. Любимых композиторов у меня нет, но я люблю классику. И вообще я люблю гармонию во всём. Я очень люблю классическую музыку. Я люблю джаз, поскольку джазом мы все были заражены и поражены в 60-е годы. Тогда это слушалось так тихонечко, на кухоньках, потому что не очень это всё приветствовалось тогда. Или в каких-то подпольных клубах. Ну, вот с тех пор этим джазом я и заражён. Я очень люблю и до сих пор слушаю: у меня много записей джазовых классических.

20. К мнению какого человека Вы прислушивались в юности и, возможно, прислушиваетесь сейчас?

Мне сложно ответить на этот вопрос. Я не знаю. К книжкам, наверное, к книжкам. Я вообще литературе больше верю, чем жизни, вы понимаете. Иногда литература и всё, что в ней существует, мне кажется намного более реальным и более подлинным, чем сама жизнь. И вот я к этим великим учителям и стараюсь прислушиваться. К тем, кому поставлены памятники в Москве, а, может, ещё и не поставлены, но они так или иначе рядом с нами существуют и живут. Почему нас никогда, вряд ли когда-нибудь удовлетворит кто-нибудь в роли Наташи Ростовой? Почему мы так придирчивы? Да потому что она очень реальна, Наташа Ростова! Ну, как может не существовать Наташа Ростова, правда же? Она же есть!

21. Какое место в Москве особенно дорого для Вас?

Да вы знаете, много таких мест. Их становится всё труднее и труднее отыскать, потому что Москва очень меняется. Мне, конечно, немножко грустно от этого. Я Москву помню другой. Но и я-то был другим. И это – Москва моей юности, моей молодости. И я всякий раз вспоминаю стихи Окуджавы: «Закрывают старую пивную. Новые родятся воробьи. Скоро-скоро переименуют Улицу моей любви». Поэтому, вы знаете, такие места есть. Я по-прежнему их люблю. Может быть, реже сейчас бываю. Но я берегу их, скорее, в сердце и в душе своей. Я раньше очень любил Москву. Я сейчас не то что её не люблю – я Москву жалею. Но это уже будет превращаться в какое-то брюзжание немолодого человека. Москва мне по-прежнему дорога, но так я любил её раньше! Я любил её раньше просто по-животному. Вы знаете, я в любых заграницах скучал и тосковал по Москве, и рвался в Москву. Но, тем не менее, Москва – замечательная. И я, наверное, ни в каком другом городе не мог бы жить. Я очень люблю Питер, но, всякий раз приезжая туда, надолго или на несколько дней, я понимаю, что там бы я жить не смог.

01.04.2006

Администратор сайта - Елена