1. С чего начинаются репетиции новой постановки?

Вы знаете, я ничего нового не скажу. Любые репетиции начинаются с болтовни. С болтовни по поводу пьесы, по поводу того, что можно этой пьесой сказать, что каждый из персонажей хотел бы выразить. И в этом есть, конечно, генеральная линия, которую все-таки выстраивает режиссёр, потому что про пьесу он, как правило, лучше всех знает. И эта болтовня не означает собой лишь начало: она продолжается и во время всей работы над спектаклем. Да иногда и после того, как спектакль уже сыгран и выпущен, она не прекращается, потому что любая хорошая пьеса всё равно будоражит и не оставляет спокойными актёров до самого последнего спектакля, пока эту постановку не снимут.

2. Насколько поиск образа героя – совместное творчество режиссёра и актёра?

Я, вы знаете, должен извиниться. Я наверно разочарую вас своим ответом. Я не мастер, я совершенно не умею говорить о ролях и не умею высказываться на вопросы, типа «какой он, Ваш Тоби», «какой он, Ваш Наполеон» и так далее и так далее. Я не умею, я не понимаю. Я знаю, что про героя, которого играю, я могу говорить только с семи до десяти вечера, во время спектакля. Ну, тем не менее, попытаюсь. Безусловно, поиск образа героя – совместное творчество режиссёра и актёра. Я вообще не мыслю себя отдельно… Я принадлежу к актёрам, которые бесконечно почитают и уважают режиссёрский труд. С кем бы я ни работал (а мне везло на режиссёров), я всегда считаю, что, прежде всего, они вылепливают образ, который суждено мне воплотить.

3. Кого больше в Тоби – Сергея Николаевича или Вас?

Не могу вам сказать. Я на эту тему даже не задумывался. Я никогда и не думал, честно говоря, что Сергей Николаевич хочет что-то там своё воплотить во мне, в моей игре. Понятия не имею, не знаю, честно говоря. Но, повторяю, только потому, что я не умею говорить о ролях.

4. Как скоро был найден образ Тоби, и сильно ли он изменился за полгода репетиций?

Я не убеждён, что образ Тоби найден на нынешний момент, потому что это работа бесконечная. Это – как работа в новой, только что полученной квартире: вы въезжаете в квартиру, а потом начинаете обживать ее. Сколько это длится, до каких пор вы развешиваете тарелочки, картиночки и ставите полюбившиеся вам вазочки – неизвестно. Это длится постоянно.
Как он изменился? Ну, наверное, изменился, поскольку работа длится, и, я повторяю, она происходит и сейчас, на каждом спектакле. Еще раз извинюсь: я не умею говорить о работе.

5. Существует ли, по Вашему мнению, необходимость адаптации пьесы американского драматурга для российского зрителя? Или язык театра универсален?

Я считаю, что верно – второе. Мне кажется, что язык театра универсален, потому что театр, по моему мнению, призван говорить, в первую очередь, о чувствах. А чем уж так отличаются наши чувства от чувств иных жителей планеты? Чувства – вот и всё, к чему может апеллировать театр.

6. Принимал ли участие в репетициях автор перевода литературного источника В.Я.Вульф? Ощущается ли его влияние на итоговом варианте постановки?

Да, конечно, Виталий Яковлевич Вульф, дай Бог ему здоровья, принимал горячее участие. Он помогал и сокращать, поскольку пьеса сильно сокращена. Хотя об этом сейчас все сожалеют: и он, и участники – все. Но тем не менее. И не только этим – советами, рассказами об Америке, из которой он практически не вылезает. И рассказами о своем знакомстве с автором, с Олби. Конечно, он оказал влияние и на итоговый вариант постановки.

7. Насколько предсказуемым оказался отклик публики на премьерный показ спектакля?

Дело в том что я совершенно ничего не загадывал и не знал: я никогда не знаю, как прореагирует публика. Я вижу, что кому-то спектакль нравится, кому-то – не очень. Да я и сам, честно вам скажу, когда приглашаю кого-то, говорю, что спектакль скучный, тоскливый, занудный, но короткий. Не знаю даже, пошел бы на него сам. Не знаю. Я не задумывался о возможных откликах и о реакции публики, поэтому, может быть, мне и легче. Я и не расстраиваюсь, и не особенно радуюсь, когда спектакль хвалят.

8. Можете ли Вы вспомнить свою самую первую премьеру в театре им. Вл.Маяковского? Какой спектакль это был?

Да, конечно, помню. Это был спектакль «Беседы с Сократом» по пьесе Э.С.Радзинского, где я играл роль Первого ученика Сократа. Помню его хорошо, потому что спектакль этот, во-первых, был первой премьерой на сцене профессионального театра, в который я только-только был приглашён. Да и кроме всего прочего – история этого спектакля была драматична, потому что его очень долго не принимали, его очень долго сдавали. Тема пьесы была довольно острая по тем временам, это были 1973 – 74 годы. Поэтому я хорошо помню эту постановку.

9. Близки ли ощущения, которые Вы испытывали перед первым выходом на Большую сцену Театра, позднее – перед премьерой «Наполеона Первого» и сегодня, в дни показов «Шаткого равновесия»?

Это происходило на разных этапах жизни. Когда я впервые вышел в премьере «Беседы с Сократом», я был совсем молодым человеком. На премьере «Наполеона Первого» мне было 45 лет. Пожалуй, самое яркое для меня воспоминание – это всё-таки премьера «Наполеона Первого», потому что она многое перевернула в моей жизни. Именно перевернула, потому что в те времена я был уже человеком и актёром, благополучно махнувшим на себя рукой. Я думал, что я вряд ли уже кому-нибудь когда-нибудь пригожусь в качестве актёра. А здесь – первая главная роль. Да ещё одновременно я репетировал в театре Станиславского тоже не просто главную, а заглавную роль – это был чеховский Иванов. «Наполеон Первый» стал большим событием для меня.
А сегодня, как вам сказать, безусловно есть и волнение, но немножко ощущения уже такие человека, несколько «траченного» жизнью, молью, и человека заскорузлого.

10. Помогает ли Вам художественное решение пространства сцены, предложенное Иосифом Сумбаташвили?

Да, помогает. Ну, может быть, есть какие-то издержки по части исполнения. А вообще – замысел очень интересный. Бог его знает, он рождает, во всяком случае у меня, ряд ассоциаций: это какой-то и кораблик утлый, и Ноев ковчег. Эти меняющиеся и неустойчивые конструкции – то поднимающиеся, то опускающиеся – они рождают для меня ощущение зыбкости, хрупкости и балансирования над жизненными пропастями.

11. Какова, по-Вашему, сверхзадача пьесы «Шаткое равновесие»? Насколько такие темы необходимы в современном театре?

Вы знаете, я не могу судить не только о сверхзадаче, но даже и о задаче пьесы «Шаткое равновесие». Понятие не имею. Но она мне сразу понравилась – она просто полюбилась мне. Мне интересно это, поэтому, мне кажется, эта тема необходима сейчас.

12. Не пугает ли Вас ориентация на развлекательность, превалирующая на московской сцене?

Мне интересна тема пьесы «Шаткое равновесие» ещё и потому, что недавно я поймал себя на мысли, что мне надоело смеяться. Я устал смеяться. Людей за эти годы утомили благодаря растиражированности по телевизионным каналам развлекательных передач, благодаря такому яркому внедрению в нашу жизнь, такому агрессивному внедрению эстрады и эстрады развлекательной. И благодаря всему этому меня действительно удручает, что люди за последнее время (зрители, люди – все мы) научились ржать и совершенно разучились улыбаться. Это произошло за последние какие-то двадцать лет, с тех пор как и анекдот-то перестал быть приправой к разговору, украшением разговора, а превратился в самоцель. Стали издаваться огромные тома с подборкой анекдотов, и газеты все пестрят колонками, чтобы привлечь читателей анекдотов. Меня это очень удручает. Поэтому я получаю наслаждение от этого спектакля, именно от того, что он скучный немногословный тоскливый, но там говорится об очень драгоценных для меня вещах: о взаимоотношениях людей, о любви, об утрате любви, о поисках любви, об одиночестве.

13. Какое произведение, классическое или современное, проще реализовать для Вас как актёра?

Трудно мне сказать. Я не настолько избалован театром и играными произведениями. Хотя из всего того, что удавалось до сих пор сыграть… Не могу вам сказать, поскольку Бог дарил счастье работать в замечательных пьесах. И то, и другое требует от меня серьёзного отношения, серьёзной работы.

14. Обязательно ли для успеха постановки подробно разбираться во времени, обстановке и национальных нюансах литературного источника?

Конечно, неплохо бы понимать и уметь произносить правильно имена персонажей, к которым ты обращаешься и с которыми ты связан по пьесе. Может быть, неплохо знать, в какие бокалы надо наливать те или иные напитки. Но для меня всё равно не это главное. Я уже говорил о языке чувств и о чувствах, которые присущи всем нам, землянам. Поэтому для меня важнее это.

15. Премьера – это, в первую очередь, праздник, работа или ответственность?

Премьера, как и любой спектакль, для меня это, прежде всего, работа. Работа и связанная с ней ответственность. А получится праздник или нет – это уже, знаете, зависит от того, как выполнена эта работа, с какой мерой ответственности.

16. Расскажите, пожалуйста, о музыкальном спектакле – новом проекте БСО им. П.И.Чайковского «Из золотой коллекции» (сочинение Э.Грига к драме Г.Ибсена «Пер Гюнт»).

Я уже два раза имел честь работать с Большим симфоническим оркестром под руководством Владимира Ивановича Федосеева. И вот в третий раз приглашает меня Владимир Иванович. Это большая честь для меня и большое удовольствие. Во-первых, для меня это – красивая акция, которая завершит, будем живы, этот год. Мы участвуем там с моей замечательной партнёршей Женей Симоновой. Мы оба, конечно, волнуемся страшно, потому что, сами понимаете, это не антреприза, это не драматический спектакль, а это участие вместе с Симфоническим оркестром в замечательном произведении Э.Грига. Наша задача, наверное, созвучна словам Тевье-молочника, который так говорил про жителей своего села: «У нас, у каждого, задача, как у скрипача на крыше: сыграть свою мелодию и в то же время не свалиться с крыши». У нас то же самое. Нам главное тихо исполнить своё дело, достаточно вразумительно, и при этом не испортить ещё работу Владимира Ивановича вместе с Большим Симфоническим Оркестром. Вот и всё, что могу сказать.

16.11.2006

Администратор сайта - Елена